МЕЧ и ТРОСТЬ

Воспоминания смертника «Кашкетинских расстрелов» Г.А.Черкасова «Воркута». 1936-38 г.г. 4.ГОЛОДОВКА

Статьи / Литстраница
Послано Admin 16 Дек, 2023 г. - 09:59

Эти воспоминания Г.А.Черкасова отредактированы его сыном писателем В.Г.Черкасовым-Георгиевским. Георгий Акимович был в 1937-38 годах среди смертников в Воркутлаге на расстрелах под командой лейтенанта НКВД Е.Кашкетина, где уцелел случайно.

Предыдущие публикации — 1.ЭТАП. — СЫН Л.ТРОЦКОГО С.СЕДОВ. «КАРЛ МАРКС» ЦОМАХ. КНЯЗЬ ЩЕРБИЦКИЙ. 2.СЕВЕРА — МИМО СОЛОВКОВ. ТРОЦКИСТЫ. БЕЛОГВАРДЕЕЦ МИХАЙЛОВ. ПЕРВОЕ САМОУБИЙСТВО. 3.УХТПЕЧЛАГ – ЛАГЕРНО-УГОЛЬНАЯ ПЫЛЬ. ПРОФЕССОР РОХКИН. ПОЭТ С.ЩИПАЧЕВ. ТРОЦКИЙ-МЛАДШИЙ.



Семья Черкасовых, сфотографированная 8 февраля 1916 года. Отец Аким Михайлович, мать Полина Герасимовна, дети -- сестра Антонина, трое братьев--- средний слева Виталий, старший Александр на побывке с фронта, младший -- справа с отцом Георгий -- будущий автор «Воркуты»


4. ГОЛОДОВКА. – ЦИНГА. «ШПИОН» ВАЛЕРА. ОПЕР УСЬКОВ.

Навалившаяся зима тридцать седьмого года завернула беспросветной пургой. В двух шагах человека не видно. В глазах на улице белая пелена, свист ветра в ушах. Из бараков в уборные ходили по веревкам, чтобы не сбиться. Без них даже среди бараков можно затеряться и замерзнуть, не найдешь двери. Всю Воркуту завалило снегом, избушки, бараки заносило по самые крыши. Печи топились круглосуточно, чего-чего а угольного топлива хватало. После работы мы только и жались вокруг тепла. Бездельники-троцкисты в своих палатках раскочегаривали печки (у них из железных бочек) докрасна. И все это — во мгле полярной ночи.

Вот я сижу в своей землянке отдела главного механика, сверху крытой досками, внутри земляные стены обложены бревнами. Там несколько перегородок, за которыми другие механики и мастера шахты. Мой закуток в полтора на два метра вроде большого шкафа, оконце выглядывает на улицу вровень с сугробом. Топчан, вместо стола доска, прибитая к подоконнику, скамеечка с дощечками-ножками накрест. Из окошка виден вход в землянку-конторку Некрасова и в шахту, за ними — вереница бараков.

В глазах у меня туман, горят болью горло и рот, обметанные кровяными язвами, десны распухли, зубы шатаются. Это цинга. Она давит многих зэков. Говорят, что это от нехватки витаминов, особенно С — авитаминоз. Мне кажется, что цинга также от незнакомого климата. Не болеют же выросшие на севере чукчи, ненцы, остяки, хотя овощами особенно не питаются. Зато, правда, кроме тухлой рыбы едят сырое мясо оленя и пьют его кровь. А зэков добивало еще истощение от постоянного недоедания.

Глотать мне больно даже воду, не помогает слабый раствор соляной кислоты, что дают в санчасти. По телу пошли коричнево-красные пятна, на ногах они кажутся трупными.

В это же время около клуба для вольной администрации и вольнонаемных открыт "ресторан", его столики под белыми скатертями, за деньги подают разные салаты, картофель под жареное мясо и тому подобное. Зэкам туда входа нет, несколько изнуренных голодом троцкистов устроились в его оркестр: скрипки, виолончель, гитара, баян. Бледные, полуобморочные, они играли для жрущих чекистов, но оркестрантам не давали ни куска. Лучше "доходить" подальше, чем судорожно сглатывать слюни перед едоками. Нам в лагерной столовой наливали вместо супа теплую водяную муть с картофельными очистками, на второе кусок вываренной трески с сечкой.

Как спастись от цинги? Иначе сгниешь, дорога на кладбище, где по воркутинской экономии пиломатериалов зароют без деревянного бушлата. Тут заходит ко мне старый горный инженер, сидевший и на Колыме, Камчатке, Сахалине. Посоветовал бывалый человек:
— Возьмите кристаллик медного купороса и растворите в стакане воды до голубого цвета. Полощите рот и горло три раза в день. Ни в коем случае не сглатывайте, отрАвитесь! Говорят, баснописец Крылов помер, объевшись холодными пирожками с медной сковороды.

М-да. Ничего не поделаешь, винограда нам не подвезут, да и я ведь химик. Исцеляйся чистой химией!

Как прополоскал впервые — очень приятно. Во рту и глотке все как-то сплотилось, словно забинтовало марлей. Потом рот омывал теплой водой, чтобы купоросная слюна не ушла в пищевод. После третьего полоскания затянуло раны и болячки. На третьи сутки пропали пятна на теле, цинга прошла. Правда, зубы остались черные как уголь. Но и то сказать — дело шахтерское.

Прицепилась зимой беда — махорка иссякла, жди новой доставки только с навигацией. Чекисты и это использовали, выдавали простым зэкам на месяц лишь пачку на пятерых, а "премиально" — придуркам, лагерным погонялам, те курили полной грудью. У Некрасова всегда была на столе коробка с махоркой, из нее он вертел "козьи ножки". На табакерку как шмели на мед стягивались куряки, нахально черпали из нее жменями. Когда таяло на глазах, бедняга Некрасов дрожащими руками старался коробку прикрыть, ругался, но куда там, за табак курильщик не то, что оскорбление снесет, а и по шее готов получить.

Сначала мучительно обволакивала полярная ночь, прямо сводила с ума. Потом привыкли, часов у нас на руке нет; сколько времени, неизвестно — тянуло спать и спать, да ведь опухнешь. После работы, когда стихала пурга, прогуливались между бараков, ходили в гости. Ко мне в конуру захаживал молодой инженер Валерий Хренников. Он в Москве работал конструктором, хорошо зарабатывал, жил с родителями на Малой Бронной улице, ловеласничал по ресторанам. Отец, инженер старого закала, обучил Валеру английскому и немецкому языкам, что пригодилось болтать ему за столиками с иностранцами. Валера в веселии преуспевал, танцевал под джаз-банд, несчетно соблазнял девиц и замужних дам. Из-за пьяных бесед с иностранцами за ним следили агенты НКВД как за форменным шпионом, и наконец впаяли Хренникову пятерик. Не важно, совершал ли ты преступления. Ежели попал в поле зрения "органов", должен это отбыть трудом для строительства социализма... Говорил я иронически Валере:
— Недолго музыка играла.

Слова из популярной воровской поговорки «Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал».

Он не обижался и плел про свои похождения в Москве, на курортах Крыма и Кавказа.

Хренникову для лагеря повезло на легкомыслие, а я постоянно размышлял. Тоска, грусть, печаль — не то, что преследует заключенного человека. Длительно приговоренный к каторге в СССР, а, возможно, навсегда, живет в странном состоянии духа. Отрешенность от вольного мира погружает тебя в полное безразличие к нему и к самому себе. Внутри меня звучала ровная нота:
"-- От меня ничего не зависит. Моя несвобода есть полная внутренняя свобода, исключающая внешний мир. Так для меня угодно Богу".

Становишься безразличным, что тебя мордуют непрерывными, по суткам без сна, допросами, как делали со мной на Лубянке; что ты средневековый раб, тебя могут бить конвойные, лобачи из комендатуры, воры. Все сделано, чтобы по поговорке зэк "не спал, а ворочался, не работал, а мучился, не ел, а обжигался". Ежели не впадешь в оцепенение — буквально от слова "цепи", не выдержишь безразмерного срока.

В то время бессмысленно было мечтать о свободе и отбывшим свои срока. От непредусмотренного советской конституцией "Особого совещания" им присылались новые постановления НКВД: увеличить срок наказания или продлить, или добавить еще десять лет, — даже без указания причины. Заколдованный круг. Недаром в прокуратуре укоренилась поговорка: "Был бы человек, а статья ему найдется".

Троцкисты, отбывшие свое в политизоляторах, сначала ожидали тут вызова на освобождение, а им добавляли и добавляли по пять, десять лет. Троцкисты не умели быть философски безразличными, отрешиться от внешнего мира, вся жизнь — борьба. Поэтому в зиму 1937 года они наконец объявили массовую длительную голодовку.

+ + +
О дореволюционных голодовках заключенных хорошо известно: "пассивный протест" против тюремной администрации (где тогда было большинство православными), на которую ляжет вина за голодную смерть. Но о какой морали могла быть речь в советское время! Самоуверенные троцкисты не обратили внимания на реальное в СССР воплощение марксистско-ленинских "принципов", что сами исповедовали и навязывали своим "избирателям". Возможно, как бывшей партийной элите, им казалось, что с ними-то уж обойдутся "по революционерским правилам". И это при том, что один из троцкистов мне еще до голодовки сказал про то, как вся их ВКП(б) пришла к власти:
— На латышских штыках, на жидовских умах и на русских дураках!

Потом добавил про сталинцев:
— А они сейчас едут на агитпропе и подколенке к жопе.

Как бы то ни было, троцкисты пошли на последнее "пассивное" средство лагерной борьбы, требовали вызова на Воркуту для разбирательства беззаконий члена советского правительства. Голодающие троцкисты лежали пластом на нарах в брезентовых палатках и в бараках других работавших зэков. Первые дни корчились от боли в желудках, ненавистно поглядывали по сторонам, потому что никто не примкнул, не поддержал троцкистов, но крепко держали рот на замке. Легче стало после трех-четырех дней без еды, а на десятый страдания уходили — организм питался остатками тела. Лежали спокойно, куда-то бессмысленно уставив глаза.

Опасаясь разрастания троцкистского мероприятия, администрация стала вывозить голодающих километров на двадцать от Воркуты в новые палатки с печами и нарами. Передвигаться им было трудно, выносили на руках в сани-розвальни, в какие мобилизовали всех воркутинских полудохлых лошадей. Умирающим насильно вводили искусственное питание. Транспорта не хватало, сотни троцкистов безучастно лежали на нарах, а кто-то еще и издевался над опером Уськовым, бродящим среди голодающих. В башке этого парня с широким крестьянским лицом, видимо, носились разумные мысли:
"– Что скажет Москва, куда посланы депеши, неизвестно. Как там решит товарищ Сталин? Могут троцкистов и помиловать, а меня крайним поставят в ЧеПе".

Он с истинным чекистским хладнокровием сносил выходки.

-- Уськов! — кричал Марголин.

Тот шел и вежливо разговаривал с ним.

— Уськов! — слышалось из другого угла. — Иди-ка сюда.

Он шел и вежливо выслушивал даже насмешки; его оскорбляли, Уськов молчал.

Троцкистская голодовка была воркутинской администрации кстати, потому что в эту зиму поневоле голодало простое население лагеря из-за нехватки продуктов. Сообщение с Большой землей зимой прекращалось. Во время речной навигации не успели завезти продовольствие на новые большие этапы, а доставить провизию по единственной занесенной метелями дороге замерзшей Печоры невозможно. Цинга, дистрофия косили зэков до середины лета.

Кое-кто из самого последнего осеннего этапа привез свои скудные тюремные запасы колбасы, копченого сала. Спекулянты наделали из них бутербродов и торговали из-под полы в столовке и клубе. Бутерброд с кусочком шел за баснословную цену или обменивался на хорошие брюки, сапоги, пальто.

За торгашами охотились карманники. В столовой как-то продавал дюжий мужик в дубленом полушубке, под его полой на поясе был мешок с бутербродами. Воришка подкрался сзади, на корточках вскрыл бритвой полушубок и таскал из мешка бутерброды, тут же заталкивал в рот и глотал. Мужик обернулся, схватил его за горло, вздернул и страшно ударил в челюсть! Карманник даже не сморгнул, на лету после удара сглотнул хлеб. Упал на пол, доглатывая бутерброд с выпученными глазами. В руке у него был еще кусок, он кинул его в рот. Второй удар мужика! И в этот момент другие воры срезали у него с пояса весь мешок. Молниеносно разбежались.

Нам выдавали на обед серую горячую воду, пахнущую котлом, где иногда плавала сечка или кусочек перемороженной моркови. К этому для работающих шестьсот граммов хлеба, для неработающих — триста. Начальники, работники 3-го отделения НКВД, конвоиры получали свои пайки в достатке, для них было завезено. Старые политзэки, отбывавшие срока еще при царе, рассказывали, что работать тогда на каторге было не обязательно. Каждому арестанту ежедневно выдавались два фунта, то есть восемьсот грамм, хлеба, полфунта мяса, полфунта гречневой каши, немного сахара и вволю курева. Теперь такой паек в виде зарплаты имели только на воле граждане СССР.

В это время на вокзалах, в других общественных местах висели кумачовые плакаты: "Спасибо, товарищ Сталин, за нашу счастливую жизнь!"

(Продолжение следует)

СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРЕ

Черкасов Георгий Акимович (1910 -1973)
Инженер-химик

1910. – Родился в Ташкенте. Отец – родом из донских казаков, специалист по созданию аппаратов для подъема затонувших судов. Мать, Полина Герасимовна Черкасова (урожд. Борисова). В семье еще два сына и сестра.

1919, 7 января. – Брат Александр участвует в белом ташкентском Осиповском офицерском восстании.

1920-е. – Переезд семьи в Москву. Оканчивает среднюю школу. Поступление в Московский химико-технологический институт имени Д.И. Менделеева.

1932. – Арестован за написание и распространение «ярко выраженного контрреволюционного стихотворения» «К пятилетнему торжеству», заголовок которого связывался с 1-м пятилетним планом в СССР. Издевательства надсмотрщиков.

1932, 4 октября. – По постановлению тройки ПП ОГПУ МО на основании ст. 58-10 УК РСФСР осужден на 2 года ИТЛ. Верхнеуральский политизолятор.

1934. – Освобожден по отбытию срока.

1936, 15 июня. – По постановлению Особого Совещания при НКВД СССР «за контрреволюционную агитацию» осужден на 3 года ИТЛ. Бутырская тюрьма. Направлен «в распоряжение начальника УХТПЕЧЛАГа НКВД, для направления на Воркуту под усиленным наблюдением, как склонного к побегу».

1936, 14 июля. – Воркутлаг. «Старый кирпичный завод».

1937, осень – февраль 1938. – Палатка-барак смертников на реке Уса. Массовые расстрелы заключенных. 2000 убитых только из одного лагеря. Смертник «Кашкетинских расстрелов». (В 3-м отделе ГУЛага оперуполномоченный Ефим Яковлевич Кашкетин работал с первых чисел января 1938 года, в аппарате четыре месяца, в лагерях восемь месяцев. С января по апрель 1938 года он находился в командировке в Воркуто-Печорском лагере, а с сентября по 20 декабря 1938 года — в Ухто-Ижемском. В командировку в Коми АССР он ехал в качестве руководителя оперативной группы для борьбы с троцкистами, для выполнения приказа НКВД СССР № 00409 от 1937 года.)

1938, 6 ноября. – Освобожден по «бериевской» амнистии.

1939, начало. – Пешком с реки Усы по Печоре до станции Мураши.

1941. – Фронтовик Великой Отечественной войны. Лейтенант Советской армии. Подпоручик Войска Польского в 17-й стрелковой дивизии. Дважды контужен. Награжден орденами и медалями.

1945. – Демобилизация 2-й очереди.

1946, 6 декабря. – Рождение сына Владимира (будущий писатель В.Черкасов-Георгиевский).

1949. – Арестован «за враждебный настрой к Советской власти, антисоветскую агитацию».

1950, 19 апреля. – Осужден по постановлению Особого Совещания при МГБ СССР на основании ч. 1 ст. 58-10 УК РСФСР на 10 лет ИТЛ. Лагпункт Вятлага «Березовка». Кайские лагеря Кировской области.

1955, 13 июня. – Реабилитирован только по последнему делу Центральной комиссией по пересмотру дел на лиц, осужденных за контрреволюционные преступления, содержащихся в лагерях, колониях и тюрьмах МВД СССР и находящихся в ссылке на поселении.

1960-е. – Написание воспоминаний «Воркута» о 1936-1939 гг., стихов и живописных картин из лагерной жизни, на другие темы как художник.

1973. – Черкасов Георгий Акимович скончался.

1989, 15 марта. – Прокуратурой СССР реабилитирован полностью.

С сайта «Воспоминания о ГУЛаге» https://vgulage.name/authors/cherkasov-georgij-akimovich/

КОММЕНТАРИЙ В.ЧЕРКАСОВА-ГЕОРГИЕВСКОГО

Этот текст мемуаров моего отца Г.А.Черкасова мною отредактирован. Он вошел в мой роман «Меч и Трость» (в книге «Избранное»: Москва, «Ваш формат», 2016). Так же см. роман на моем сайте «Меч и Трость» — http://apologetika.eu/modules.php?op=modload&name=News&file=article&sid=3049 Там мемуары излагаются от имени бывшего гулаговца В.Н.Затольского, его жизненный прототип В.В.Запольский, скончавшийся в 1992 году в Германии.

Часть романа «Меч и Трость» об этапе из московской Бутырской тюрьмы троцкистов, других оппозиционеров, их деятельности и расстреле на Воркуте написана мной по рукописи воспоминаний «Воркута» моего отца Георгия Акимовича Черкасова, бывшего политзэка УХТПЕЧлага, Воркутлага в 1936-1939 годах. Мемуары строго документальны вплоть до каждой фамилии, имени. Их изложение в романе может использоваться для исследований и библиографии. Например, Википедия ссылается на этот текст в своей статье «Рохкин, Григорий Евсеевич» о солагернике Г.А.Черкасова.

Этот пласт Воркутинского ГУЛага почти неизвестен в работах исследователей данной темы. Даже А.И.Солженицын в «Архипелаге хГУЛаге» смог использовать лишь небольшой материал по Старому кирпичному заводу на Воркуте, кашкетинских там расстрелах, т.к. ко времени написания этой его книги уже почти не осталось в живых бывших воркутинских политзэков. Мемуары Г.А.Черкасова по воркутинской части его политзэковской судьбы среди троцкистов и других оппозиционеров в 1936-1939 годах в моих книгах и на сайте «Меч и Трость» опубликованы впервые.

Часть мемуаров «Воркута» Г.А.Черкасова ранее опубликована мной в моем рассказе «Конвейер ”на кирпичики“» (альманах «Азъ». Выпуск 2. М., «Обновление», 1991. С. 13-25). Так же см. этот рассказ на сайте «Меч и Трость» — http://archive.apologetika.eu/modules.php?op=modload&name=News&sid=1004&file=article&pageid=2

Финальная часть мемуаров «Воркута» о 1939 годе использована мной в моем романе «Чем не шутит черт». (М.: ТЕРРА - Книжный клуб, 2000. С. 137-197). Так же см. этот текст на сайте «Меч и Трость» — Владимир Черкасов-Георгиевский. Из ЧАСТИ III. К О Л Д У Н О Л О Г И Я. Дядя Кондрата фронтовик Мефодий в ГУЛаге, колдун Отто, где события по хронологии смещены в послевоенное время 1940-х годов. Там рассказана от имени героя романа Мефодия Долонина его дорога из ГУЛага на свободу — http://apologetika.eu/modules.php?op=modload&name=News&file=article&sid=2048



Эта статья опубликована на сайте МЕЧ и ТРОСТЬ
  https://apologetika.eu/

URL этой статьи:
  https://apologetika.eu/modules.php?op=modload&name=News&file=article&sid=3818