МЕЧ и ТРОСТЬ

В.ЧЕРКАСОВ-ГЕОРГИЕВСКИЙ «МОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ К НОВОМУ ИЗДАНИЮ МЕМУАРОВ ГЕНЕРАЛА А.Г.ШКУРО»

Статьи / Белое Дело
Послано Admin 23 Ноя, 2021 г. - 11:43

В московском издательстве «ПРОЗАиК» в свет вышло новое издание мемуаров кубанского генерала А.Г.Шкуро «Записки белого партизана». Вступительную статью книги написал я, она опубликована ниже.

ТРИ ВОЙНЫ АНДРЕЯ ШКУРО

Имя Андрея Григорьевича Шкуро знают многие. Гораздо меньше людей осведомлены о его биографии. В советской литературе о Первой мировой войне он практически не упоминается (да и книг на эту тему было немного). В основном Шкуро известен по Гражданской войне. Но и здесь он рисуется как фигура почти опереточная, этакий «вольный атаман» (почти пан Грициан-Таврический), командовавший бандами мародеров, пьяниц и убийц.

Каким же был Шкуро в действительности? А был он героем Первой мировой, отмеченным за подвиги Георгиевским оружием и другими наградами, человеком несомненной личной храбрости, пользующимся огромным авторитетом у подчиненных. Он умел принимать быстрые и нестандартные решения, чаще всего приводившие его к успеху. Он внес большой вклад в теорию и практику партизанской войны — достаточно сказать, что наработки Шкуро изучались в советских военных учебных заведениях (естественно, без упоминания имени их автора), а на практике широко применялись партизанами в Великую Отечественную войну. А ведь лекции эти слушали не только будущие командиры советских отрядов, но и прославленные вожди партизан из других стран: югослав Иосип Броз Тито, китаец Чжу Дэ, вьетнамец Хо Ши Мин...

«Вольным атаманом» Шкуро тоже не был. В царской армии он дослужился до звания войскового старшины (подполковника), в Белой — до генерал-лейтенанта и всегда действовал согласно приказам вышестоящего начальства, хотя они далеко не всегда были ему по вкусу.
Мародерства, пьянства и жестокости по отношению к населению со стороны своих подчиненных старался не допускать (хотя на войне бывает всякое, а на гражданской — тем более). Дисциплина в частях Шкуро, как отмечают многие очевидцы, была на высоком уровне. Генерал Шкуро в 1940-х годах сотрудничал с гитлеровским режимом, за это был казнен в Москве в 1947 году.

+ + +
Андрей Шкуро родился в 1887 году (сам он в воспоминаниях называет годом своего рождения 1886¬й) в семье подъесаула (чин штабс-ротмистра в кавалерии, штабс-¬капитана — в пехоте) 1¬го Екатеринодарского казачьего полка в станице Пашковской, что недалеко от Екатеринодара. Его отец (их родовая фамилия — Шкура, благозвучно измененная Андреем Григорьевичем в 1919 году на Шкуро) простым казаком дрался в 1877 году на войне с турками, потом уже офицером неоднократно отличился в многочисленных экспедициях против немирных горцев. Был сильно изранен, уволен со службы с мундиром и пенсией в звании войскового старшины. Григорий Федорович являлся бессменным гласным думы Екатеринодара. Он с большим уважением относился к монархии, Февральский переворот 1917 года не принял. На собрании односельчан ветеран резко высказывался против «людей новых взглядов».

Мальчика назвали Андреем во имя апостола Андрея Первозванного. Его мать была дочерью священника, рачительной домохозяйкой. Она вместе с мужем накрепко прививала сыну заветы их старинного казачьего рода, сумела развить в нем трудолюбие, любознательность, уважение к старшим, несмотря на его бойкий характер.

Десятилетнего Андрея вместе с другими казачатами направили учиться в Москву в 3¬й Московский кадетский корпус. Здесь юноша семиклассником осенью 1905 года участвовал в «кадетском бунте», читал перед двумя десятками восставших однокашников свои обличительные стихи, направленные против начальства. Однако Андрею все же позволили доучиться, и он поступил в Николаевское кавалерийское училище.

В училище на старшем курсе Андрей был произведен в портупей¬-юнкера, но уже тогда с трудом шел против своего удалого нрава: однажды напился и был разжалован. В 1907 году, после окончания училища, он выпущен в 1-й Уманский бригадира А. Головатова казачий полк Кубанского казачьего войска, который стоял в Карсе. Отсюда Шкуро пишет рапорт об отправке его в Персию, в бригаду генерала Н. Н. Баратова, находившуюся там по просьбе шахского правительства (судьба вновь сведет Шкуро и Баратова в Пер¬сии в 1917 году, но об этом позже).

В Персии Шкуро в составе двух сводных сотен воюет с контрабандистами, нарушителями русской границы, грабителями караванов до поздней весны 1908 го¬да.
Племена кочевников захватывали торговые пути — жизненно важные артерии, связывающие страну с Россией, участились грабежи и провокации против русских подданных. Здесь Шкуро получает первый опыт, который поможет ему потом создать партизанский отряд во время Первой мировой войны, учится вести разведку отрядов противника, настигать его в любых условиях. Боевой работы было много: кочевники были мастерами по устройству засад и внезапным нападениям. Постоянно требовалось быть настороже. Там же Шкуро получает свою первую награду — орден Св. Станислава
3-й степени.

После возвращения из Персии Шкуро переводят в полк, где когда-¬то служил его отец, — 1-й Екатеринодарский конный кошевого атамана Захара Чепиги. Оказавшись в родных пенатах, Шкуро постоянно проявляет свой лихой характер, неоднократно попадая на гауптвахту.
Но в конце концов молодой казак остепенился — женился на дочери директора народных училищ Ставропольской губернии С. Г. Потапова Татьяне. Молодые отправляются в свадебное путешествие в Германию и Бельгию. Вернувшись, он получает назначение в резервный полк. Энергичного двадцатишестилетнего Андрея это не устроило, и он предпочел отправиться в сибирскую экспедицию для изысканий золотоносных месторождений (для этого он вышел в отставку, но остался на войсковом учете).

В Чите он узнаёт о начале Первой мировой войны и немедленно возвращается в Екатеринодар, откуда уходит младшим офицером 3¬го Хоперского полка на Галицийский фронт. Там у Тарновы в начале августа 1914 года Шкуро прямо из вагона идет в атаку... И это не преувеличение: казаки верхом выпрыгивали из вагонов на насыпь и с ходу атаковали германскую конную гвардию и австрийскую пехоту. Такого неприятель явно не ожидал.
Хоперцы погнали врага вглубь Галиции. Там Шкуро, командуя взводом в 17 шашек, сталкивается с эскадроном немецких гусар. Казаки и гусары идут во встречную атаку. Шкуровцы захватили в плен двух офицеров, 48 кавалеристов и пару пулеметов. За этот бой Шкуро получил орден Св. Анны 4-й степени.
Потом командир 5-й сотни Шкуро преследовал отступающих австрийцев, взял с казаками в плен две роты противника (бывало, что его конники приводили по 200–250 пленных). В начале ноября 1914 года под Радомом сотня Шкуро вместе с подразделением донских казаков захватила много пленных, орудий, пулеметов, за что он был удостоен Георгиевского оружия. Но в конце года Шкуро был ранен в ногу пулей во время разведки.
Второе ранение, более тяжелое, он получил в июле 1915 года в сражении под Таржимехи. Конники 3-го Хоперского полка пошли в пешую атаку. Шкуро вылетел с пулеметчиками на конях впереди цепей на полтысячи шагов, они соскочили и ударили по немцам шквалом огня. Шкуро бил из пулемета, не пригибаясь, и германская пуля раздробила рукоятку кинжала, висевшего на поясе, и вошла в живот. Если бы не кинжал, его бы ранило смертельно, а так лишь задело брюшину. Отвезли казака в лазарет, где подлечили и отправили укрепить здоровье домой в Екатеринодар. За очередной подвиг Шкуро удостоился казачьего чина есаула, что по-кавалерийски — ротмистр, по-¬пехотному — капитан.

Дальнейший фронтовой поворот его службы Шкуро позже описывал так:
«Возвратившись в полк, я был назначен в полковую канцелярию для приведения в порядок материалов по истории боевой работы полка. Это был период затишья на фронте. В обстановке временного отдыха мне пришла в голову идея сформирования партизанского отряда для работы в тылах неприятеля. Дружественное отношение к нам населения, ненавидевшего немцев, лесистая или болотистая местность, наличие в лице казаков хорошего кадра для всякого рода смелых предприятий — все это в сумме, казалось, давало надежду на успех в партизанской работе...
Организация партизанских отрядов мне рисовалась так: каждый полк дивизии отправляет из своего состава 30–40 храбрейших и опытных казаков, из которых организуется дивизионная партизанская сотня. Она проникает в тылы противника, разрушает там железные дороги, режет телеграфные и телефонные провода, взрывает мосты, сжигает склады и вообще по мере сил уничтожает коммуникации и снабжение противника, возбуждает против него местное население, снабжает его оружием и учит технике партизанских действий, а также поддерживает связь его с нашим командованием.
Высшее начальство одобрило мой проект... Я был прикомандирован в штаб нашего корпуса и в течение декабря 1915 года и января 1916 года формировал партизанскую сотню исключительно из кубанцев. Она получила наименование Кубанского конного отряда особого назначения».

Имел отряд и другое, неофициальное, название: Волчья сотня. Ранее так называлась 2¬я сотня 2¬го Аргунского полка казаков-забайкальцев, которые при атаке для устрашения противника издавали жуткий волчий вой. Шкуро подметил эту особенность во время своей поездки в Читу. Позже это название перенял атаман Г. Семенов, воевавший с большевиками на Дальнем Востоке.

Деятельность отряда Шкуро опиралась на традиции и навыки армейских партизан и кубанских пластунов. Первые русские партизанские отряды появились на во鬬не с французами 1812 года. Они состояли в основном из казаков (от пятидесяти до пятисот воинов): устраивали засады, проводили диверсии во вражеском тылу, лишали врага продовольствия и фуража. Налетали, заставая противника врасплох, заранее нащупав разведкой его слабые места. Наиболее известен был отряд гусарского подполковника Дениса Давыдова. Кавалеристы нападали на французские части, иногда имевшие пятикратное численное превосходство, и разбивали их, забирая обозы и освобождая пленных, случалось, даже захватывали артиллерию.
Пластунское дело зародилось в Запорожской Сечи (пластуны — от выражения «лежать пластом», подстерегая врага, позже появилось словосочетание «ползать по-пластунски»). Перебравшись на Кубань, казаки стали пограничниками, защищавшими рубежи империи от набегов кочевых и горских племен, а также от угрозы нападения турок, чьи крепости стояли на Черноморском побережье. В пластуны отбирались лучшие стрелки и следопыты, они разведывали местность, снимали часовых, вырезали дозоры противника и брали языков. Казаки-пластуны из особых подразделений умели запоминать каждую тропинку, ориентироваться в дикой незнакомой местности, переправляться вплавь. Как и партизаны, пластуны делали диверсии, глубокие рейды по вражескому тылу. Часто их набирали из охотников, всю жизнь проводивших в лесах. Важна была способность сливаться с окружающей средой и становиться незаметным. Особо ценилось нередкое у казаков виртуозное владение холодным оружием — шашкой и кинжалом, что помогало отрядам пластунов избегать лишнего шума. Неслучайно некоторые военные историки называют их первым русским спецназом.
При боевом крещении в тылу противника партизаны Шкуро перебили 70 немцев, тридцать взяли в плен, забрали много винтовок, два пулемета, а сами потеряли лишь двоих. Немцы давали за голову дерзко донимавшего их Шкуро 60 тысяч марок.
В течение 1916 года Шкуро с партизанами пришлось действовать и в Минской губернии, и на Южном фронте.
На Южных Карпатах при взятии Карлибабы его контузило в голову, была разбита щека и поврежден правый глаз.


(Продолжение на следующей стр.)

Шкуро продолжил воевать по соседству с Уссурийской конной дивизией генерала А. М. Крымова, лучшим полком в которой считался 1¬й Нерчинский под командой барона Петра Врангеля. Однажды после тяжелого ночного боя будущий командир Шкуро на Гражданской войне Врангель потеснился в занятом им охотничьем домике, чтобы дать разместиться его уставшей «орде».
В начале 1917 года на Румынском фронте отряд Шкуро придали 3¬му конному корпусу генерала графа Ф. А. Келлера. Кавалеристом граф был воистину легендарным, недаром его называли первой шашкой Роcсии. Он единственный из высшего генералитета Российской армии не на словах, а на деле попытался поддержать императора Николая II в переломный момент его судьбы: поднять корпус и повести его на спасение царя. Этот момент отлично описан в мемуарах Шкуро, равно как и личность генерала Келлера, о котором он пишет исключительно тепло.
Однако вскоре пришла телеграмма от командующего генерала Щербачева, где графу Келлеру предписывалось сдать корпус под угрозой объявления бунтовщиком. «В глубокой горести и со слезами провожали мы нашего графа». В память о своем командире Шкуро заменил традиционные «кубанки» у своих казаков на папахи из волчьего меха — излюбленный головной убор генерала Келлера.
Убежденный монархист, сторонник «единой и неделимой России», Келлер не нашел общего языка ни с генералом Деникиным, ни с «гетманом Украинской державы» Скоропадским, хотя на короткое время возглавил гетманскую армию. Он был убит петлюровцами в Киеве в конце 1918 года.

Шкуро поневоле пришлось стать свидетелем распада армии в результате Февральской революции. «Приказ № 1 и беспрерывное митингование, пример которому подавал сам глава Временного правительства — презренный Керенский, начали приносить свои плоды: армия и особенно ядро ее — армейская пехота — стали разлагаться неуклонно и стремительно... Отношения между пехотой и казаками, получившими прозвище „контрреволюционеров“, приняли столь напряженный характер, что можно было ежеминутно опасаться вспышки вооруженной междоусобицы».
Командир фронтового партизанского отряда Шкуро на пороге начавшейся смуты, в апреле 1917 года, находился в Кишиневе. В ресторане он столкнулся с рьяными «революционными солдатами», собравшимися расправиться с дерзким «золотопогонником». Пришлось Шкуро пробиваться на улицу с револьвером в руке, где его выручили вызванные по телефону верные казаки.

Из Кишинева отряд Шкуро был направлен в Кавказский кавалерийский корпус генерала Баратова, действовавший в Персии против турецкой армии. В пути на шкуровцев, едущих по железной дороге под своим партизанским знаменем (волчья голова на черном поле), без красных «опознавательных» флагов, неоднократно пытались напасть, но они слаженно отбивали все атаки.
В мае отряд пробился на Кубань, где разъехался в двухнедельный отпуск. Потом шкуровцы двинулись двумя эшелонами на Баку, оттуда — пароходом на персидский порт Энзели. И здесь между казаками и энзелийским гарнизоном, состоящим в основном из моряков Каспийской флотилии, не менее «революционных», чем их сухопутные собратья, происходили бесконечные стычки.
В июне отряд Шкуро отправился походом по персидской территории на города Решт и Казвин. По дороге им постоянно попадались возвращавшиеся с фронта большевистские агитаторы, которых ехидные казаки охотно выслушивали, а потом сильно пороли нагайками. Особенно постарались над самым красноречивым изо всех комиссаром Бакинского комитета Финкелем, командированным в штаб самого генерала Баратова, к которому шкуровцы и добирались.
Здесь отряд Шкуро, развернувшийся до четырех сотен вместе с приданным ему «не поддавшимся заразе большевизма» батальоном пехоты из добровольцев и горной батареей, обязан был удержаться во что бы то ни стало несколько месяцев, чтобы успеть эвакуировать находившееся в Персии громадное русское имущество. И Шкуро дрался с турками, пока не грянул Октябрьский переворот.

В конце октября 1917 года войсковой старшина Шкуро вместе с вахмистром Назаренко был делегирован от кубанцев, находившихся на фронте, во впервые собравшуюся Кубанскую краевую Раду и поехал в Екатеринодар. Рада не признала большевистскую власть и объявила о независимости Кубанского края. Дома Шкуро заболел сыпным тифом, а когда выздоровел в начале декабря, снова отправился через Баку — Энзели в свой отряд в Персии.
Между Энзели и Казвином Шкуро арестовали как «известного контрреволюционера». На этот раз Шкуро спасла проворность его многолетнего вестового Захара Чайки, понесшегося на автомобиле к отряду, который тут же решил за своего командира «изрубить всех комитетчиков».
Прибыв в Хамадан, в штаб корпуса, Шкуро узнал, что он произведен в полковники и назначен командиром 2¬го линейного полка Кубанского казачьего войска. Был ему тогда тридцать один год... А 24 декабря 1917 го¬да, в Рождественский сочельник, полковник Шкуро пошел поздравлять с Рождеством сотни, и по нему из темноты ударили винтовочным залпом. Он вспоминал потом:

«Это были большевистские агенты, решившие убить меня, как заклятого врага большевизма... Выяснилось, что пуля, направленная мне в грудь против сердца, ударившись в костяные газыри черкески, отклонилась влево, пробила грудную клетку возле самого сердца, вышла наружу под левую мышку и пронзила левую руку, не задев, однако, кости, оставив, таким образом, четыре отверстия.
Приехавший генерал Баратов перекрестился, наклонился к моему уху и сказал:
— Доктор говорит, что сердце не задето. Будешь жив. Ты еще нужен Родине».

От новой раны Шкуро оправился через три недели, но потом пришлось долечиваться в Тегеране. Когда полковник в феврале 1918 года вернулся в отряд, главная часть русского имущества была вывезена и российские части оттягивались от перевалов к Энзели. Шкуро узнал, что большевистские комитеты Энзели и Баку поклялись не выпустить его отсюда живым.
Пробиться в Россию с отрядом можно было лишь кровопролитным боем. Чтобы не рисковать своими казаками, Шкуро переоделся солдатом, выкрасив волосы. С подложным паспортом он пробрался до Энзели, чтобы там сесть на пароход, идущий в Петровск.
В порту Шкуро помогли казаки из 3¬го Хоперского полка, с которым он уходил на войну. Хоперцы достали Шкуро костюм перса, провели его в таком виде на пароход, на котором отплывали сами, и спрятали в трюме.

Прибыв весной 1918 года в Петровск, столицу Горской республики, Шкуро вместе с Хоперским полком отправился в эшелонах через Чечню в Терскую область. Позже он писал о чеченцах, вырезавших местное русское население:

«Там, где еще недавно стояли цветущие русские села, утопавшие в зелени богатых садов, теперь лежали лишь груды развалин и кучи обгоревшего щебня. Одичавшие собаки бродили, жалобно выли на пепелищах и, голодные, терзали раскиданные всюду и разлагавшиеся на солнце обезглавленные трупы русских поселян, жертв недавних боев».
Казаки пробивались под градом чеченских пуль. «Приходилось двигаться с величайшими предосторожностями, постоянно исправляя путь, и часто с рассыпанной впереди цепью казаков, выбивавших из засад преграждавших дорогу горцев».

Через «страну смерти», как назвал Шкуро Чечню, он прибыл в Терскую область в апреле 1918 года. Узнал невеселые новости: в марте убит при штурме большевистского Екатеринодара командующий Добровольческой армией генерал Л. Г. Корнилов, убит еще в декабре на станции Прохладной красными войсковой атаман Терского казачьего войска полковник М. А. Караулов; Кубань и Терек признали советскую власть...

Шкуро неприметно поехал в Кисловодск, где жила его семья. Там он, переодетый стариком, бродил по базарам, прислушиваясь к разговорам, горевал:
«Каждое неосторожное слово могло стоить жизни; даже само наименование „казак“ считалось контрреволюционным, и станичники именовались гражданами, а чаще „товарищами“. Эмблема протеста — черные казачьи папахи были заменены защитными, без кокард, и солдатскими картузами. Было жалко смотреть на матерых казаков, переряженных в ненавистные им картузы и застенчиво именовавших друг друга „товарищами“».
В мае Шкуро все-таки опознали, но бывший хорунжий, а теперь главнокомандующий войсками Кубанской советской республики Автономов предложил ему службу у себя. Хитрый Шкуро кивал головой на разговоры красного главкома, а тот вдохновлялся:
— Командующий Таманской армией Сорокин совершенно согласен со мною в необходимости вновь организовать настоящую русскую армию.

Шкуро обзавелся мандатом от «реформатора» Автономова для вербовки офицеров и казаков, формирования партизанских отрядов на Кубани и Тереке для борьбы с немцами. В Пятигорске с находящимися там старыми императорскими генералами Рузским и Радко-Дмитриевым, которым Автономов тоже предложил служить в его армии, он начистоту обсуждал ситуацию для антисоветского переворота.
Рузский, следующий за генерал-адъютантом Алексеевым инициатор склонения императора к отречению от престола, говорил о своих новых партнерах:
— Ведь у них нет ничего мало¬мальски похожего на то, что мы привыкли понимать под словом «армия». Как же с этими неорганизованными бандами выступать против германцев?

Шкуро горячо взялся за организацию казачьих отрядов, но 29 мая 1918 года Автономова посадили за отказ подчиниться ЦИК и Чрезвычайному штабу обороны республики. Немедленно взяли и «товарища» Шкуро. Благодаря невнимательности только что назначенного главкомом Владикавказского округа Беленкевича Шкуро выбрался из тюрьмы и ушел в горы. С этого момента он и стал «белым партизаном». Встреча Шкуро со своими сторонниками произошла на Волчьей поляне — название, согласимся, символическое.

Первый рапорт, принятый Шкуро, был неутешителен: отряд насчитывал лишь семь офицеров и шесть казаков при четырех винтовках. Однако командир приветствовал своих сторонников словами: «Глубоко верю, что с каждым днем армия наша станет все увеличиваться и победа будет за нами, ибо наше дело правое, святое».

Среди офицеров, представленных Шкуро, был Георгиевский кавалер Я. А. Слащев. До декабря 1917 года он командовал Московским гвардейским полком, а в январе 1918 года послан организатором Белой армии М. В. Алексеевым на Северный Кавказ для создания офицерских отрядов. С мая 1918 года Слащев являлся начальником штаба Шкуро. Далее служил в Вооруженных силах Юга России, зарекомендовал себя как талантливый полководец, совершив рейд из Крыма в Таврию, во время которого широко использовал партизанский опыт Шкуро. Стал генералом, командиром корпуса и получил от главкома П. Н. Врангеля право именоваться Слащев¬Крымский. Эмигрировал, но вернулся в советскую Россию и даже преподавал тактику в Военной академии. Был убит при не до конца выясненных обстоятельствах (официальная версия — месть жителя Крыма за семью, казненную якобы по приказу Слащева).
Общеизвестно, что М. А. Булгаков сделал Слащева прототипом генерала Хлудова в своей пьесе «Бег». Но лишь изредка упоминается о том, что другому герою пьесы, казачьему генералу Чарноте, приданы многие черты А. Г. Шкуро.

К горстке шкуровцев стали примыкать казаки Суворовской, Баталпашинской, Бугурусланской станиц — с очень удобной для набегов площадки между Кубанью и Тереком. В начавшейся партизанской войне с красными отряд Шкуро оброс тысячами бойцов.

Шкуро превратился для большевиков в реальную проблему. В июле его жену взяли заложницей и пригрозили, что, если Шкуро не сдастся, ее расстреляют.
Полковник ответил передавшим ультиматум:
— Женщина ни при чем в этой войне. Если же большевики убьют мою жену, то клянусь, что вырежу все семьи комиссаров, которые попадутся мне в руки. Относительно же моей сдачи передайте им, что тысячи казаков доверили мне свои жизни и я не брошу их и оружия не сложу.

Чтобы взять его войско в клещи, красные подтянули подкрепления из Астрахани, двинули части из Армавира. Но партизанский полковник вырвался и ушел на север, выведя из Минеральных Вод огромный обоз беженцев. 21 июля 1918 года А. Г. Шкуро взял своей партизанской дивизией Ставрополь и соединился с Добровольческой армией.

В Добрармии 1-¬ю Казачью дивизию полковника Шкуро переименовали во 2¬ю Кубанскую казачью, а в августе 1918 года его назначили командиром Отдельной Кубанской партизанской бригады. В декабре он был произведен в генерал-майоры.

Бригада Шкуро, сосредоточенная в районе Александрово-Грушевска, получила приказ совместно с Терской дивизией ударить в тыл красным, прорвавшим фронт и двигавшимся в глубокий тыл Добровольческому корпусу к Иловайской. Направление кавалеристам было дано на Дебальцево: Шкуро пошел на взлом большевистского фронта у Крындачевки. Его партизанская конная бригада вломилась, захватив в окопах противника пленных и 12 пулеметов. Но утром свежие силы красных нанесли контрудар.

Генерал Шкуро ехал с бивака, когда увидел несшихся на конях во весь опор, под гром выстрелов, полуодетых партизан. Он остановил их, тут же кинул излюбленным казачьим маневром по обходному полку слева и справа.
Вперед двинул своих «волков» и пришедших в себя партизан... Полторы тысячи из красного отряда, севшего на хвост партизанам, были изрублены, отнята вчерашняя добыча вместе с парой орудий и пулеметами.
Потом Андрей Григорьевич взял направление южнее Горловки, собрав в кулак все свои силы. Атаковал отступающую дивизию красных из девяти полков: сначала отрезал обозы, а на рассвете «раскатал вдребезги» ее в конном строю, даже не дав развернуться. Захватил восемь орудий, сотню пулеметов и свыше пяти тысяч пленных. Комиссаров и коммунистов из них сразу расстрелял, других распустил по домам, кроме тех, что сами пожелали пойти в добровольцы.
Перед штурмом Горловки кубанцы взорвали железнодорожный мост к северу от нее и захватили два бронепоезда. В атаку на город пошли ночью в конном строю. Казаки скакали верхом, цепью, не стреляя. Невдалеке от траншей шкуровцы выдернули шашки из ножен, и лава плеснула вперед, рубя красных, разбегающихся врассыпную.
Потом конники генерала Шкуро шли по советским тылам: взяли с боем Ясиноватую, а в начале апреля — Иловайскую. Их рейд длился две недели.
Венцом набега было выдвижение бригады к Дебальцево. Здесь по огромной рельсовой паутине маневрировали пять тяжелых красных бронепоездов. Шкуровцы вертелись вокруг этого важнейшего железнодорожного узла, взрывая пути то там, то здесь, четырежды атаковав станцию. Но красные успевали чинить рельсы и жестоко отбивались огнем бронепоездов, пока не подоспел на помощь Корниловский полк с тяжелой артиллерией. Корниловцы зашли в тыл большевиков и разбили броневые составы.

В конце апреля Деникиным была проведена сложная операция в Манычском направлении, где 10¬я красная армия угрожала белому тылу. Участник Японской и Первой мировой войн, георгиевский кавалер, командир
2¬го Кубанского корпуса генерал¬майор С. Г. Улагай, действуя на правом фланге, разбил степную группу 10¬й армии и красную кавалерию под командой бывшего вахмистра Думенко, взяв в плен шесть советских полков с артиллерией, обозами и штабами. В это же время П. Н. Врангель во главе конной группы нанес решительное поражение большевикам в районе станицы Великокняжеской. Эти и другие подвиги белых конников, среди которых выделялся отряд генерала К. К. Мамонтова, предпринимавший дерзкие рейды по тылам красных, позволили к маю вырвать инициативу из рук большевиков, обеспечили удачу деникинского наступления 1919 года.
В середине мая А. Г. Шкуро был произведен в генерал-лейтенанты и назначен командиром 3¬го Кубанского казачьего корпуса.

Народный комиссар по военным и морским делам в большевистском правительстве Л. Д. Троцкий по поводу успехов деникинцев писал:
«Перевес конницы в первую эпоху борьбы сослужил в руках Деникина большую службу и дал возможность нанести нам ряд тяжелых ударов... В нашей полевой маневренной войне кавалерия играла огромную, в некоторых случаях решающую роль. Кавалерия не может быть импровизирована в короткий срок, она требует специфического человеческого материала, требует тренированных лошадей и соответственного командного материала. Командный состав кавалерии состоял либо из аристократических, по преимуществу дворянских фамилий, либо из Донской области, с Кубани, из мест прирожденной конницы... В Гражданской войне составить конницу представляло всегда огромные затруднения для революционного класса».
Именно поэтому Троцкий выдвинул лозунги: «Пролетарий, на коня!» и «Каждый рабочий должен стать кавалеристом». Рассуждения же его относительно происхождения кавалерийских командиров в основном из аристократов и казаков были лишь попыткой реабилитации подчиненных ему сил и быстро прекратились, когда в Красной армии появились свои военачальники, выходцы из армейских низов — С. Буденный, В. Чапаев, Ф. Миронов, О. Городовиков, В. Примаков и др. Не забудем также, что талантливым кавалерийским командиром был и Нестор Махно — украинский крестьянин и выпускник церковно¬приходской школы. Именно ему принадлежит изобретение тачанки — мощного средства огневой поддержки кавалерии. А по методам ведения партизанской войны он не уступал самому Шкуро.

В мае 1919 года Махно, воевавший тогда на стороне красных, обрушил свою конницу на корпус генерала Май-Маевского и вынудил его отойти из Юзовки. Приказали вмешаться Шкуро, который выбил махновцев из Юзовки, а заодно южнее разбил дивизию красной пехоты. Потом двинулся на Мариуполь и тоже взял его при поддержке добровольцев генерала Виноградова. Одним из эпизодов этого рейда стало взятие «волчьей сотней» родного села Махно и его «столицы» Гуляй-Поля.
В конце июня генерал Шкуро въезжал в освобожденный от коммунистов Екатеринослав (в СССР — Днепропетровск), что, как он писал, «я никогда не забуду»:

«Люди стояли на коленях и пели „Христос воскресе“, плакали и благословляли нас. Не только казаки, но и их лошади были буквально засыпаны цветами. Духовенство в парадном облачении служило повсеместно молебны. Рабочие постановили работать на Добрармию по мере сил. Они исправляли бронепоезда, бронеплощадки, чинили пушки и ружья. Масса жителей вступала добровольцами в войска. Подъем был колоссальный». Подобную же картину Шкуро наблюдал и в Харькове.

В № 1 журнала «Донская волна» за 1919 год была помещена статья Н. Туземцева под заглавием «Ген. Шкуро». Она наглядно рисует тогдашнего Андрея Григорьевича:
«Его знамя — большое черное полотнище, середину которого занимает серая волчья голова с оскаленными страшными клыками и высунутым красным языком. Под рисунком головы белые слова „Вперед за единую, великую Россию“.
Его лучшая сотня, „Волчья сотня“, так же, как и он сам, в огромных серых папахах из волчьего меха. Страничка из Майн-Рида или Луи Буссенара!
Сам генерал молод, подвижен и жизнерадостен, и кажется, что свое большое дело он творит шутя, играя, и, наблюдая его, хочется назвать молодого, веселого героя именем одного из действующих лиц романов Майн-Рида, ну хотя бы Волчьим Клыком.
Как-то невольно тянет к генералу всякого, кто его видит. Простотой, молодостью и бесшабашной удалью веет от его небольшой, но стройной и крепкой фигуры.
— Ваше превосходительство, разрешите с вами поговорить.
— Если вам интересно, то давайте за чаем...
— Не выношу рамок. Они меня душат. Представьте себе, что мне говорят „отсюда досюда“, а я хочу как раз оттуда. Скандал! У меня руки связаны, а я по натуре бродяга, самый настоящий... Но, видно, Бог надо мной сжалился, и в 1915 году был сформирован кубанский партизанский отряд. Вот тут-то я и увидел Божий свет. Вы понимаете, полная свобода действий, в моих руках инициатива. Я подобрал себе лихих ребят и то-то уж и выкрутасы заворачивал, любо-дорого. Немало крови было испорчено австриякам.
После переворота и прочих неприятностей мне пришлось самоопределяться на Кубань, а оттуда опять... потянуло на волюшку-вольную. Отправился в Персию и не пожалел. Там поле деятельности для меня представилось самое широкое, но скоро и в Персии похужело. В моем отряде осталось всего восемьдесят человек из тысячи.
Ген. Баратов отдал приказ расформировать отряд, но мои ребята не согласились расходиться и пошли вместе со мной бродяжничать по обходным путям. Через весь Терек прошел с боем, а около Минеральных Вод пришлось распустить отряд, да и самому уехать в Кисловодск. Жил себе там тихо и мирно, но с апреля меня стали навещать казаки, а это повело к моему аресту. Посадили в тюрьму и, по слухам, спустили бы там с меня шкуру, да фамилия спасла. Был у большевиков матрос Шкура, тоже сидевший в это время в тюрьме, и вот через несколько дней после моего ареста вышел приказ освободить Шкуру. Я отозвался, меня и выпустили. Понятно, что в ту же ночь я драпанул в горы. На другой день меня, говорят, искали и телеграфировали во все концы, да как же, ищи ветра в поле. И почти моментально набрал отряд... Стал делать налеты на хутора и станицы... Когда у меня набралось сотни две, я наскочил на Кисловодск. Вот мы поживились и оружием, и снаряжением, и прочим добром.
Через некоторое время ко мне присоединился Лабинский отряд подъесаула Солодкого, и скоро у меня получился отряд в десять тысяч человек. Тут уж я обнаглел и решил прорваться к Добровольческой армии через Ставропольскую губернию. Подошел к Ставрополю и послал телеграмму, чтобы город сдался иначе разгромлю. Оборонял Ставрополь месяц, а потом с четырьмя сотнями прорвался в Баталпашинский район и вскоре там сформировал семь казачьих полков, четыре горских и бригаду пластунов, и тут уже у меня получился фронт на 220 верст, который держал два с половиной месяца, т. е. до соединения с Добровольческой армией.
Патроны сами набивали, действовали все больше шашками. Большевики, по правде говоря, бояться меня стали, а бабы так прямо чудеса стали рассказывать обо мне. „Расстегнул это, — говорят, — Шкуро черкеску, а пули из-под нее так и посыпались. Не берет его пуля, потому он слово такое знает“. Понятно, я не стал разуверять их. Да-с, повоевали. Всю Кубань, можно сказать, на брюхе исползали».

Все это Андрей Григорьевич рассказывает спокойно и просто, без всякой рисовки. К нашему столу подходит какой¬то молодой офицер. „Ваше превосходительство, примите меня к себе в дивизию!“ — „А в Бога веруете?“ — „Верую“. — „И в церковь ходите?“ — „Хожу“. — „Дуйте в какой хотите полк и сотню, там запишут, а потом я оформлю“».

А вот фрагмент из статьи донского журналиста Н. Николаева «Генерал А. Г. Шкуро» («Донская волна», № 10 (38), 3 марта 1919):
«...Плохо приходилось комиссарам, которые попадали в руки Шкуро. Но темных и, в сущности, одураченных людей он щадил. Мобилизованный член профсоюза, случайно попавший в Красную армию молодой казак, какой-нибудь „комиссар народного образования“ из струсивших интеллигентов после встречи со Шкуро уносили воспоминания об оригинальной „банде“, которая не расстреляла без суда и опроса свидетелей ни одного человека, голодная и измученная, не взяла насильно у жителей ни одного куска хлеба, ни одной рубахи.
Когда в сентябре прошлого года он взял Кисловодск, в городе было до 3000 раненых и больных красноармейцев, с ужасом ожидавших, что казаки сделают с ними то же, что они делали с захваченными казаками.
— Не тронуть ни одного раненого красноармейца, — отдал приказ Шкуро.
И никакие репрессии, никакие виселицы не произвели бы на население и самих красноармейцев такого впечатления силы и уверенности в себе, какое произвело это великодушие победителя.
В Пятигорске, под влиянием известия о занятии Кисловодска, усилился террор. Шкуро приказал посадить на подводы более здоровых красноармейцев, довезти их до передовых постов и пустить к врагам.
— Пусть там расскажут о „кадетских зверствах“, — сказал Шкуро, — быть может, там хоть немного станут щадить невинных людей.
— Я не могу слышать о том, что они делают, — говорил он.
И он производит налеты на Кисловодск, Ессентуки и вывозит с собой оттуда тысячи человек...
Он идет на войну, а не в карательную экспедицию.
„Иные идут по трупам, а я иду по цветам“ — такую фразу приписывает Шкуро молва.
Шкуро — романтик. Он любит бой, любит развернутые знамена, любит „идти в шашки“ (много раз лично водил свою Волчью сотню). С боем заняв город, он любит вводить в него свои войска под музыку, под звон колоколов».

Шкуро планировал соединиться с Мамонтовым и провести совместный рейд. Дерзкий генерал рассчитывал повести казаков прямо на Москву, о чем и писал Деникину: «Овладев Москвой, мы вырвем сразу все управление из рук кремлевских самодержцев, распространим панику и нанесем столь сильный моральный удар большевизму, что повсеместно вспыхнут восстания населения и большевизм будет сметен в несколько дней». Однако в окружении главнокомандующего резко возражали против этого плана. Никто не верил, что Москву можно взять лихим казачьим набегом без поддержки пехоты и артиллерии, хотя сил Красной армии, способных оборонять столицу, было явно недостаточно. Подготовленное и обеспеченное должным образом наступление — безусловно, но партизанский рейд? К тому же генералы вовсе не желали отдавать Шкуро и Мамонтову лавры завоевателей Москвы. Шкуро пишет, что «Врангель вследствие своего непомерного честолюбия не мог перенести, чтобы кто¬либо, кроме него, мог сыграть решающую роль в Гражданской войне».

В итоге Деникин согласия на рейд на Москву не дал. Напротив, через своего генерал--квартирмейстера Плю¬щевского-Плющика предупредил Шкуро, что «возможность такого с твоей стороны шага уже обсуждалась и что в этом случае ты будешь немедленно объявлен государственным изменником и предан, даже в случае полного успеха, полевому суду».
Вместо похода на Москву Шкуро получил приказ взять Воронеж. 8 сентября он соединился с Мамонтовым и сразу отметил, что «он вел за собою бесчисленные обозы с беженцами и добычей... Казаки Мамонтова сильно распустились, шли в беспорядке и, видимо, лишь стремились поскорее довезти до хат свою добычу. Она была, по-видимому, весьма богата; например, калмыки даже прыскали своих лошадей духами».
Мамонтов получил директиву перейти на левый берег Дона и овладеть Лисками — узловой железнодорожной станцией. Но допустил крупную ошибку — перевел на левый берег Дона не только свои войска, но и громадные обозы, имея в тылу у себя лишь единственный узкий мостик. Для охраны своего правого фланга он выставил лишь один конный полк. Вытянувшись в бесконечную колонну по низменному берегу Дона, люди Мамонтова двигались вниз по его течению.
В это время красные, занимавшие командные высоты, окаймлявшие низменность, перешли в наступление и, сбив фланговый полк донцов, атаковали отряд во фланг. Обозы бросились в паническое бегство; паника передалась и строевым частям; на единственном мосту через Дон происходила невообразимая давка. Установив пулеметы, большевики стали обстреливать мост, нанося мамонтовцам потери и увеличивая смятение.
И тут на противоположном донском берегу появился генерал Шкуро. Он скомандовал своим «волкам», и те ринулись расчищать злосчастный мост нагайками и шашками. Кубанцы разогнали на нем и по берегу ошалевших донцов, и тотчас Шкуро перевел по настилу два своих конных полка. Шкуровцы, как написал потом их генерал, «наказом и показом устыдили донцов и перешли в контратаку».

После боя Шкуро и Мамонтов остановились в доме священника. «Мамонтов со сломанной ногой лежал в кровати; я сидел возле него. Два наших личных адъютанта находились в этой же комнате; батюшка стоял в дверях; самовар приветливо кипел на столе.
Вдруг раздался оглушительный грохот, блеснул свет, комната наполнилась пылью и дымом. Мамонтов был сброшен с кровати и потерял сознание. Ударившись с силой обо что-то, я также лишился чувств. Однако вскоре пришел в себя; чувствую, что жестоко болит нога. Дом горел как свеча. Батюшка испускал стоны, искалеченный и с оторванной ногой; вскоре он умер. Оглушенные адъютанты стонали на полу. Прибежавшие ординарцы вынесли нас на двор. Оказалось, что тяжелый снаряд попал в дом, пробил крышу и разорвался в коридоре.
Лежа под навесом, мы постепенно приходили в себя. Вдруг раздался второй оглушительный разрыв. Снаряд попал прямо в группу людей и лошадей; многих перебил. Тогда нас вывезли за город, и к утру мы оправились совершенно».
И Шкуро, и Мамонтов остались в строю. Мамонтов пошел на Лиски, а Шкуро 24 сентября сначала атаковал Нижнедевицк и захватил там свыше семи тысяч пленных, два десятка орудий, много пулеметов. Отвлекающим маневром Шкуро повернул на север, где взял Землянск, из которого противник бежал к Воронежу.

Двадцать девятого сентября мост, наведенный шкуровцами через Дон, был закончен, части ринулись вперед. Красные открыли сильнейшую канонаду. Шкуро гнал к мосту на автомобиле вместе с группой командиров, и тут снаряд ударил рядом с машиной. Всех пассажиров выбросило на землю, поблизости убило восемь казаков и двенадцать лошадей. Шкуро и на этот раз отделался относительно легко: контузия в голову.
Перескочившие на другой берег два кубанских полка не сумели залететь в Воронеж с ходу. Он был сильно укреплен несколькими ярусами окопов с густой проволочной сетью впереди. Четыре бронепоезда курсировали по железнодорожным путям. На рассвете 30 сентября 1919 года шкуровцы снова попытались взять эту твердыню, из которой ухала тяжелая артиллерия, но были отбиты.
В два часа к атаке приготовились отборные эскадроны. Очевидец позднее писал:

«Стеной на великолепных конях застыла его гвардия: триста способных на все казаков „волчьего“ дивизиона. На каждом — папахи волчьего меха, волчьи хвосты на бунчуках. Простреленные, щегольски выношенные черкески с черными бешметами перекрещены по тусклым газырям патронташами. Спереди на бедре — кинжал, сбоку — шашка, прячутся за отворотами рукавов, по всей одежде револьверы, за плечами — винтовка... Как влитые сидят на конях и другие казаки, дравшиеся с батькой Шкуро партизанами, реют над ними на пиках с „балберками“ полотна немилосердного боевого значка: волчья голова на черном поле... Сощурив глаза, покусывая смоляные стрелы усов, ждут команды и джигиты Горско-Моздокского полка.
Атамана Шкуро после того, как его выкинуло разрывом снаряда в Гвоздевке из машины, постоянно тошнит и прижимают сильные головокружения, не переставая
болит нога, изувеченная взрывом в доме священника. Но, как всегда, и сейчас его небольшого роста атлетическую фигуру скрадывает гордая посадка на коне. Генерал крутит свой длинный желтый ус, глядя на дымный, ощерившийся пушками, „колючкой“, пулеметами Воронеж, под которым уже легли десятки кубанцев. Обветренное докрасна лицо Шкуро под низко надвинутой волчьей папахой вдруг искажается, он нечленораздельно кричит. Приказ атаки глушится сплошным ревом и разрывами снарядов, но шкуровцам этого то ли крика, то ли волчьего воя достаточно. Шашки наголо!
Эскадроны бешеным карьером срываются на Воронеж. Сплошной свинцовый дождь встречает их над проволокой окопов, казаки рубят ее шашками... Они вылетают мертвыми из седел, рубят, перескакивают смертоносный частокол, от ужаса перед которым заливисто ржут кони... Всадники падают и рубят...
Стена казаков, словно наотмашь крестящих свою смерть, потрясает. Красные выскакивают из окопов, бегут назад к городу. И по их следам с ревом стелется беспощадная шкуровская конница.
Вокзал, с которого бросились удирать и бронепоезда, кубанцы взяли с ходу. Ожесточенно драться пришлось в уличных боях».

В Воронеже казаки захватили 13 тысяч пленных, 35 орудий, «бесчисленные обозы и громадные склады». Все вроде бы сложилось отлично. Железнодорожная линия («шкуровский» Воронеж — «мамонтовские» Лиски) полностью перешла к добровольцам. Был самый пик наступления Вооруженных сил Юга России 1919 года, когда через полмесяца — 17 октября — деникинцы, захватив еще и Чернигов, Орел, Севск, возьмут свою крайнюю точку в этом рывке на Москву: Новосиль уже «предмосковской» Тульской губернии.

Тысяча девятьсот девятнадцатый год стал и пиком популярности Шкуро. Газеты были полны очерками и статьями о «народном герое», а в Ростове¬на¬Дону даже вышла его биография. В Белой армии его именем назвали бронепоезд и танк. О нем и его бойцах слагались песни:

Только вечер, партизаны
«Волчьей сотни» — «Марш вперед!»
Тихо крадутся кустами,
Впереди Шкуро идет.

И не раз с отрядом малым
Города он штурмом брал,
Этот грозный и удалый
Славный Шкуро-генерал!


(Продолжение на следующей стр.)

Писали о Шкуро не только белогвардейские газеты — колоритным молодым генералом интересовалась и французская, и английская пресса. Не в последнюю очередь поэтому он был удостоен англичанами одной из высших наград Великобритании — ордена Бани со званием «почетный рыцарь¬командор». Награда была вручена в Таганроге, где была тогда ставка Деникина, начальником британской военной миссии генералом Хольменом с формулировкой «за заслуги в борьбе с боль¬шевизмом как с мировым злом».

И вот в эти самые лучезарные дни Белой армии точно так же, как год назад донские казаки, удалившиеся от своих лабазов под Царицын, зароптали кубанцы. Сам Шкуро засвидетельствовал:
«В городе начала ощущаться некоторая деморализация казаков... „Мы воюем одни, — заявляли они. — Говорили нам, что вся Россия встанет, тогда мы отгоним большевиков, а вот мужики не идут, одни мы страдаем. Многие из нас уже побиты. Где новые корпуса, которые обещали? Все те же корниловцы, марковцы, дроздовцы да мы, казаки.... Не можем мы одни одолеть всю красную нечисть. Скоро нас всех побьют, тогда опять большевики Кубань завоюют...“
Казаки стали стремиться на родину под разными предлогами... Некоторые дезертировали, уводя с собой коней и приобретенную мародерством добычу. Иные собирались целыми группами и от моего имени требовали себе вагоны, а то и просто захватывали их силой. Численный состав корпуса стал стремительно уменьшаться и дошел... до 2500–3000 шашек».

То же самое, почти один к одному, говорил генерал Деникин о донцах, о разбегающемся с добытым барахлом корпусе генерала Мамонтова, окончательно подытоживая результаты его рейда:
«Из 7 тысяч сабель в корпусе осталось едва 2 тысячи. После ряда неудавшихся попыток ослабленный корпус... двинулся в ближний тыл Лисок и тем содействовал левому крылу донцов в овладении этим важным железнодорожным узлом. Это было единственное следствие набега, отразившееся непосредственно на положении фронта. Генерал Мамонтов поехал на отдых в Ново¬черкасск и Ростов, где встречен был восторженными овациями. Ряды корпуса поредели окончательно».

Что донским, что кубанским казакам по большому счету было наплевать на происходящее далеко от «ридных куреней». Возможно, именно поэтому Воронеж оставался в руках белых менее месяца. Это и стало началом конца наступления Деникина на Москву. Шкуро находился в течение всех этих событий в отпуске из-¬за ранений, особенно сильно разболелась нога, поврежденная взрывом в доме священника, — он хромал и не мог ездить верхом.

В январе 1920 года в связи с расформированием Кавказской армии генерала Покровского главнокомандующий А. И. Дени¬кин приказал генерал¬-лейтенанту Шкуро формировать Кубанскую армию с передачей в нее бывших «кавказских» частей. К этому времени относится одно из последних свидетельств о Шкуро на Гражданской войне — воспоминания бывшего начальника Управления военных сообщений Кавказской армии генерала П. С. Махрова:

«Двадцать четвертого января я приехал на станцию Тихорецкая, чтобы представиться командующему Кубанской армией генералу Шкуро, в ведение которого было официально включено мое Управление. В штабе армии, в поезде, я встретил моего приятеля генерала Стогова Николая Николаевича, занимавшего должность начальника штаба, и почти всех офицеров, переведенных в штаб Шкуро из штаба Покровского...
Шкуро пригласил меня на завтрак со Стоговым и старшими офицерами его штаба. Завтракали в вагоне¬столовой, украшенной волчьими головами. Завтрак был очень скромный, пили мало. Я был удивлен, так как неоднократно слышал, что Шкуро много пьет. Шкуро, Стогов и другие офицеры были в очень хорошем настроении, и будущее на фронте представлялось им в розовом свете.
Шкуро казался беспечно веселым и довольным тем, что Деникину с Верховным Кругом удалось добиться соглашения. После этого Шкуро рассчитывал, что формирование Кубанской армии пойдет быстро и энергично. Было заметно также, что он доволен своим начальником штаба Стоговым. За завтраком Шкуро откровенно сказал:
— Я в вашей стратегии, господа, ни черта не понимаю. Вот хороший набег сделать — это я умею. Теперь стратегией пусть занимается Николай Николаевич, а я займусь формированием армии, а потом, Бог даст, станем громить большевиков, как я их бил под Екатеринославом и Воронежем.
В этих словах проявилась бесхитростность этого генерала, резко отличавшая его от других военачальников и создававшая атмосферу непринужденности. В лице Шкуро я встретил человека сердечной простоты и доброты, без дерзновенных притязаний. Слухи о его пристрастии к пьянству не соответствовали действительности. Его обвиняли в еврейских погромах, но на самом деле он этого не допускал. Правда, он налагал контрибуции на евреев в занятых им городах. Этими деньгами Шкуро помогал вдовам и сиротам своих казаков. Я в этом лично убедился: на станции Калач умер комендант, оставив вдову с детьми. Ей полагалось от казны пособие, которого при тогдашней дороговизне могло хватить на неделю скромной жизни. Я обратился к Шкуро. Без всяких разговоров он тут же на клочке бумаги карандашом написал: „Дежурному генералу. Выдать немедленно вдове полковника (такой-¬то) 200 тысяч рублей пособия. Генерал Шкуро“».

Недолго был Шкуро во главе Кубанской армии, которую он основал. В феврале 1920 года он передал командование ею генералу Улагаю, который под ударами красных отошел с кубанцами в район Туапсе — Сочи на Черном море.
В апреле главкомом ВСЮР стал генерал-¬лейтенант Врангель, и командование Кубанской армией от генерала Улагая перешло к тогдашнему кубанскому атаману генералу Букретову. Он упорно отказывался от предложения Врангеля перебросить Кубанскую армию в Крым, в результате чего большая часть его войск сдалась большевикам. Тогда Букретов передал командование остатками кубанских частей командиру 2¬й отдельной Донской бригады генералу В. И. Морозову и сложил с себя звание кубанского атамана, а сам бежал с другими членами Кубанской Рады в Грузию, откуда эмигрировал в Турцию, и там его следы потерялись.

Все эти мытарства кубанцев полной чашей хлебнул и генерал Шкуро, не бросавший своих казаков до последнего. Андрей Григорьевич, несмотря на неприязнь к нему Врангеля, все же надеялся, что новый главком даст ему еще послужить Белому делу в Русской армии, как стали называться бывшие Вооруженные силы Юга России. Но этого не произошло, генерал-лейтенант Шкуро был уволен главнокомандующим Врангелем из армии и в мае 1920 года эмигрировал из России.

+ + +
За границей тридцатичетырехлетний А. Г. Шкуро обосновался в Париже и решил организовать на деньги, одолженные у сирийца Саказана, труппу казаков¬наездников, чтобы выступать с ними на конных состязаниях. Он искал и сплачивал казаков, рассеянных по Европе. Тренировки проходили под Парижем в городе Монруж. 25 мая 1925 года кубанские наездники впервые выступили на стадионе «Буффало», собрав два десятка тысяч зрителей. Это была джигитовка и состязания с другими конниками. Продолжались соревнования более месяца, шкуровцы взяли основные призы. Потом выступали в Париже на Марсовом поле, ездили на гастроли в Англию. Сам Шкуро на коня не садился.
Артист А. Н. Вертинский неверно указал в своих мемуарах, что Шкуро якобы работал цирковым наездником. Да, в цирках Европы выступали конные труппы казаков (или объявляющих себя казаками), но Шкуро не имел к ним никакого отношения. Возможно, Вертинский неприязненно отозвался о Шкуро потому, что, как он сам признавался, в 1918 году лихой казак отбил у него женщину, чего самолюбивый Вертинский, справедливо считающий себя неотразимым, простить Шкуро не мог.

В декабре 1931 года Шкуро переезжает на постоянное жительство в Югославию, где была большая колония кубанских казаков. Он разъезжал по эмигрантским станицам, публицистически выступал с докладами. В печати Шкуро дал отповедь сторонникам провозглашаемого среди беженцев казачьего сепаратизма, являясь противником отдельной от России «страны Казакии».
В Югославии Шкуро заключил договор со строительной фирмой и возглавил обширный фронт работ по отсыпке земляного вала протяженностью свыше 90 километров. Это сооружение отгородило стеной южную сторону городов Земун, Белград, Панчево от разливов Дуная. За успешной дамбой, сделанной раньше намеченного срока, фирма заказала Шкуро построить железнодорожный мост. Эта дорога на юге страны устанавливала связь между Старой Сербией и провинциями левого берега. Благодаря предприимчивости генерала Шкуро получили работу сотни казаков. Дороги и дамбы, построенные казаками, поныне хорошо служат сербам. Одну из них, в труднодоступных горах, и сегодня местные называют «дорога Шкуро».
В годы перед Второй мировой войной Шкуро время от времени видели в кабачках Белграда и Мюнхена, где он встречался со своими бывшими «волками».

Имя генерала Шкуро вновь зазвучало среди белоэмигрантов в связи с начавшейся Второй мировой войной. Он принял участие в формировании казачьих частей, подчиненных гитлеровскому командованию.
Началось с того, что в оккупированной немцами Югославии германские власти дали разрешение на создание Русского охранного корпуса для поддержания порядка и борьбы с красными партизанами. В его формировании активно участвовал бывший походный атаман Кубанского казачьего войска, оставшийся в таком же качестве и в эмиграции, — генерал--лейтенант В. Г. Нау¬менко. К началу 1941 года в Корпусе числилось около трехсот казаков-эмигрантов, к концу года — 1200, а к концу 1942 года в нем будут воевать с партизанами Тито уже две тысячи в основном кубанцев, а также батальон донских казаков, прибывший из Болгарии.

Летом 1942 года немецкая армия вышла к Волге и на Северный Кавказ, где многие из уцелевших после расказачивания донцов, кубанцев, терцев ее приветствовали.
Под эгидой вермахта в сентябре 1942 года в Новочеркасске собрался Казачий сход, на котором избрали штаб Войска Донского во главе с бывшим войсковым старшиной Белой армии С. В. Павловым. На местах прошли выборы станичных и кое¬-где окружных атаманов, которые стали формировать казачьи части для охранной службы и боевых действий на стороне германской армии. С февраля 1943 года немцы под ударами советской армии отойдут почти со всех казачьих земель, и с ними отправятся на чужбину тысячи казаков, которые вместе с эмиграцией первой волны станут новобранцами казачьих формирований.

В декабре 1942 года в Берлине при Министерстве по делам оккупированных восточных территорий под руководством А. Розенберга было организовано Казачье управление во главе с референтом Гимпелем, который привлек к своей работе бывшего донского атамана, семидесятичетырехлетнего генерала от кавалерии П. Н. Краснова. В январе 1943 года Краснов выступил с обращением, в котором призвал казачество встать на борьбу с большевистским режимом.

Важнейшим событием в ходе сотрудничества казаков с вермахтом стало формирование 1¬-й Казачьей кавалерийской дивизии под командованием генерала войск СС Гельмута фон Паннвица, бывшего в Первую мировую войну лейтенантом кавалерии. Он носил казачью форму, посещал церковные православные службы. Когда в лагерь его казаков приезжали генералы Краснов, Шкуро, Науменко, оркестр играл «Боже, царя храни». В 1944 году казаки фон Паннвица будут драться против югославских и болгарских дивизий. А в конце декабря 1944 года выйдут на реке Драве против советской
133¬-й дивизии имени Сталина. Бои часто будут переходить в рукопашную.

В 1943 году произошло также объединение казачьих беженских станиц и строевых частей в Казачий Стан под началом походного атамана полковника С. В. Павлова. Для этих целей до середины 1943 года Казачьему управлению Гимпеля удалось перевести семь тысяч казаков с положения остарбайтеров и сделать их обладателями германских иммиграционных паспортов.

Функции Временного казачьего правительства за границей германскими властями были переданы Главному управлению казачьих войск (ГУКВ), созданному в марте 1944 года. А Казачьему Стану предоставили территорию площадью 180 тысяч гектаров в оккупированной Западной Белоруссии, откуда позже из-¬за угрозы советского наступления казаков эвакуируют в Северную Италию. ГУКВ возглавил генерал Краснов, в руководство вошли полковник Павлов, генерал Науменко, походный атаман Терского войска полковник Кулаков, начальником штаба стал племянник П. Н. Краснова полковник С. Н. Краснов. Правда, все документы, от них исходящие, не имели силы без подписи герра Гимпеля.

В сентябре 1944 года в ставке Гиммлера прошло совещание, на котором собрались командир казачьей дивизии Г. фон Паннвиц, другие начальники казачьих частей, а ГУKB представлял генерал Шкуро. Здесь было объявлено о решении развернуть 1¬ю Казачью кавалерийскую дивизию в 15-¬й Казачий кавалерийский корпус, где Шкуро стал командиром учебно-¬запасного полка.

При Главном штабе СС создали специальный орган — Резерв казачьих войск. В него было необходимо собрать всех казаков, способных носить оружие: эмигрантов и бывших «подсоветских», находящихся в лагерях военнопленных и среди восточных рабочих на германских предприятиях, коренных и иногородних жителей казачьих областей. Началь-ником Резерва казачьих войск приказом рейхсфюрера также был назначен пятидесятивосьмилетний генерал Шкуро. В Берлине образовали комендатуру и вербовочный штаб, в который вошли одиннадцать казачьих офицеров, два унтера и два казака, а на организацию вербовки выделили двадцать пять офицеров и столько же казаков. Был открыт этапный лагерь для приема мобилизованных.

Вербовочные штабы Резерва казачьих войск разворачивались также в Праге и Вене. Работе Шкуро содействовало министерство Розенберга и отделение СС «Остраум». Возраст вербуемых в Казачий корпус был расширен до сорока пяти лет для рядовых и до пятидесяти для офицеров.
Шкуро действовал независимо от ГУКВ генерала Краснова, но тот помогал освобождать казаков с немецких заводов для зачисления в строй. Это было проблемой, несмотря на распоряжение Главного управления СС, поэтому вербовка в Резерв шла не очень успешно. С сентября 1944 года по апрель 1945 года его штабы направят в учебно-¬запасной полк Казачьего корпуса, за который также отвечал Шкуро, две тысячи человек, а в Казачий Стан — семь тысяч, но в основном стариков, женщин, детей.

В ноябре 1944 года в Праге прошел учредительный съезд Комитета освобождения народов России (КОНР), создаваемого бывшим советским генералом А. А. Власо¬вым. Против КОНР восстало ГУКВ Краснова, который критиковал власовский манифест, например, за то, что «там мало говорится о православной вере и нет ни слова о жидах». Атаман Краснов изложил свою антивласовскую концепцию так:

«1. В свое время была Великая Русь, которой следовало служить. Она пала в 1917 году, заразившись неизлечимым или почти неизлечимым недугом.
2. Но это верно только в отношении собственно русских областей. На юге (в частности, в казачьих областях) народ оказался почти невосприимчивым к коммунистической заразе.
3. Нужно спасать здоровое, жертвуя неизлечимо больным. Есть опасность, что более многочисленный „больной элемент“ задавит здоровый (т. е. русские-¬¬северяне казаков).
4. Чтобы избежать этого, надо найти союзника¬-покровителя, и таким покровителем может быть только Германия, ибо немцы — единственная „здоровая нация“, выработавшая в себе иммунитет против большевизма и масонства.
5. Во власовское движение не следует вливаться: если окажется, что власовцы — абсолютно преданные Германии союзники, тогда можно говорить о союзе с ними. А пока расчет только на вооруженные силы немцев».

Что ж, Краснов был, что называется, «германофилом со стажем». Еще в годы Гражданской войны он уверенно сделал ставку на немецкую помощь, в отличие от других лидеров Белого движения, предпочитавших иметь дело с союзниками по Антанте. Правда, в итоге ни та ни другая ставка не сработала...

Каким был Шкуро в те годы? В своей книге «Жертвы Ялты» Н. Д. Толстой описывает его так:
«Официально числясь командиром учебного полка 15¬го казачьего корпуса, он вел кочевой образ жизни, наведываясь в казацкие лагеря и не пропуская буквально ни одной попойки. Он был большим знатоком соленых солдатских шуток и песен. Полковник Константин Вагнер рассказывал мне, что не допускал Шкуро в свою 1¬ю казачью кавалерийскую дивизию так как все его истории были связаны „с определенными частями тела“. По мнению полковника Вагнера, это никак не подобало генералу и плохо влияло на дисциплину. Но простые казаки обожали визиты батьки Шкуро.
Когда опускались сумерки, над Лиенцем разносилось пение Шкуро. Австрийские официанты суетились вокруг его столика на улице, возле гостиницы „У золотой рыбки“, расставляя стаканы и бутылки со шнапсом. На батькин голос со всех сторон стекались молодые казаки с женами и подружками. Балалайки и аккордеоны подхватывали мотив, и даже у почтенных австрийских бюргеров сердца начинали биться в такт заразительной мелодии».

Весной 1945 года на подконтрольной Германии территории находилось до 110 тысяч казаков, 75 тысяч из которых составляли бывшие советские граждане. Наиболее крупным казачьим сосредоточением был перебравшийся из Белоруссии в Северную Италию Казачий Стан под предводительством бывшего майора советской армии, теперь походного атамана генерал¬майора Т. И. Доманова. Его 31 тысяча казаков включала в себя донские, кубанские, терские беженские станицы, корпус из двух дивизий, конного полка, конвойного дивизиона, частей поддержки, офицерского резерва и юнкерского училища.

В апреле 1945 года советские войска атаковали пригороды Берлина. В ночь с 2 на 3 мая в Италии из¬за активизации местных партизан и для соединения с приближающейся английской армией штаб походного атамана начал эвакуировать казачьи строевые части и советских беженцев. Преодолев Альпы, казаки пересекли итало-¬австрийскую границу и расположились в Австрии в долине реки Дравы между городами Лиенц и Обердраубург. Их парламентеры отправились 7 мая в расположение британцев с объявлением о своей капитуляции.
Вместе с частями Казачьего Стана сюда переправились и около пяти тысяч беженцев с советского Кавказа — в основном адыгейцы, карачаевцы, осетины, — из которых 600 входили в Северокавказскую боевую группу Кавказского соединения войск СС.  Возглавлял горцев руководитель Северо¬кавказского национального комитета адыгейский князь генерал--майор Султан Келеч¬Гирей (встречается также написание «Клыч¬Гирей». — В.Ч.¬Г.).
Двенадцатого мая в эти австрийские края из Хорватии через Альпы навстречу англичанам прорвался Казачий корпус фон Паннвица и в районе Фельдкирхен¬Альтхофен сложил перед ними оружие.
Позже всех, 15 мая, пробились на реку Драву в Австрии казаки Шкуро и встали восточнее Казачьего Стана — в городке Шпиталь. Задержались эти несколько сотен шкуровцев из Казачьего резерва потому, что столкнулись у Юденбурга с советскими частями.

Первое время это «австрийское» казачество под крылом принявших у него капитуляцию британцев жило свободно и было поставлено на английское армейское довольствие. Никто из станичников не знал, что 11 февраля 1945 года в Ялте лидерами СССР, США, Великобритании подписано соглашение о репатриации всех советских граждан, взятых в плен в составе германских вооруженных сил.
Особенность этого соглашения была в том, что оно подразумевало выдачу в СССР и беженцев, эмигрантов со времен Гражданской войны, никогда не бывших гражданами СССР.  Многие из них давно стали подданными западных государств, имеющими на руках иностранные паспорта, некоторые были награждены союзниками во время Первой мировой и Гражданской войн. Наиболее почитаемым самими же англичанами из бывших белых генералов являлся А. Г. Шкуро, награжденный, напомним, в 1919 году британским королем рыцарским орденом Бани.
В некоторых источниках указывается, что вопрос о белоэмигрантах был решен почти кулуарно между Сталиным и Черчиллем. Сталин обещал передать англичанам попавших в советский плен немецких моряков и летчиков, принимавших участие в бомбежках Англии и нападениях на их суда. Отметим, что Сталин свое слово сдержал.

Шестнадцатого мая 1945 года англичане потребовали, чтобы казаки сдали оружие, те с настороженностью это выполнили. Однако еще раньше Шкуро пророчески предупреждал офицеров:
— Ребята, винтовки из рук не выпускайте, а то вырежут...

Шкуро, несмотря ни на что, все еще не унывал и по утрам объезжал казачьи лагеря. 24 мая из Зальцбурга он приехал в Лиенц.

Из высокопоставленных казаков с «сэра Шкуро» англичане и решили начать. Вечером 26 мая Андрей Григорьевич гостил у командира Казачьего Стана генерала Доманова в его штаб-квартире в Лиенце и куролесил у того в застолье допоздна, словно чуял, что в последний раз выпивает чарку.

Переводчица лагеря Пеггец О. Д. Ротова вспоминала о Шку¬ро в Лиенце:
«Утром 26 мая я вышла из барака № 6... Вижу, вся главная улица запружена казаками, казачками и детьми. Я думала, что это новая группа приехавших, и на мой вопрос об этом я получила ответ:
— Нет, это батька Шкуро приехал.
Толпа окружила его. Каждый хотел пожать ему руку. К нему протягивались руки, суя папиросы, табак, лепешки...
— Ура батьке Шкуро! — ревела толпа.
Автомобиль еле полз. Казаки провожали его до ворот лагеря и дальше, как будто бы чувствовали они, что больше никогда не увидят его...
Позже мне рассказывала О. А. Соломахина, что вечером Шкуро был приглашен на ужин к походному атаману генералу Доманову. Ее муж, генерал Соломахин, будучи начальником штаба походного атамана, никогда на такие ужины не приглашался, хотя комната его была напротив домановской.
В 3 часа утра 27 мая к ним в комнату ввалился Шкуро, сел на кровать и заплакал.
— Предал меня Доманов, — восклицал он. — Пригласил, напоил и предал. Сейчас приедут англичане, арестуют меня и передадут Советам. Меня, Шкуро, передадут Советам... Меня, Шкуро, Советам...
Он бил себя в грудь, и слезы градом катились из его глаз».

При аресте Шкуро, как пишет один из очевидцев, «сорвал с себя британский орден и бросил его под ноги английскому офицеру. Он требовал оружия, не желая отдаться живым в советские руки».
Повезли генерала за колючую проволоку в Шпиталь. К 28 мая во всех казачьих лагерях от рядовых казаков отделили офицеров, которых свезли в тот же лагерь.

В одном из бараков в отдельной комнате продолжал размышлять о своем положении генерал Шкуро, все еще не верящий, что наградившие его за борьбу с Советами британцы им теперь его и сдадут. Услышав шаги прибывших, он сослался на сердечный приступ и попросил английскую охрану прислать ему врача. Андрею Григорьевичу привели из доставленной офицерской партии его старого знакомого профессора Вербицкого.
Доктор осмотрел генерала и понял, что Шкуро симулирует, а тот прошептал:
— Кто приехал и куда их посылают?
Вербицкий сообщил, что это весь офицерский состав казаков, в том числе генерал Краснов. Шкуро побледнел, тоскливо махнул рукой и замолчал, прикрыв глаза, осознавая услышанное. Вербицкого увели, а к Шкуро зашел комендант лагеря полковник Брайар и объявил генералу, что его завтра выдадут советским властям. Шкуро попросил англичанина расстрелять его на месте...

На следующее утро казачьих офицеров должны были перевезти в Юденбург, где начиналась советская зона. Офицеры, взявшись за руки, сели на землю, чтобы английские солдаты не смогли их затолкать в подошедшие грузовики. Тогда казаков подняли прикладами и погнали в кузова машин.
Генерал Краснов смотрел на эту последнюю казачью рукопашную из открытого окна своего барака. К нему бросились несколько британцев, чтобы выволочь, но офицерская молодежь подхватила старика и на руках отнесла Краснова в кабину грузовика. Там бывший донской атаман перекрестился, прошептав:
— Господи, сократи наши страдания.

Колонна грузовиков с пятнадцатью генералами и двумя тысячами казачьих офицеров тронулась. В передней машине, будто в авангарде, ехал старейший донец генерал от кавалерии Краснов, в задней арьергардом — кубанский генерал¬лейтенант Шкуро со своим штабом. Этот отряд казаков уже был с потерями: ночью в бараках люди вешались на электрических шнурах, резали себе вены осколками стекол. Они¬то не сомневались в том, как обойдутся с ними в СССР.
Передавали казачьих офицеров англичане в Юденбурге перед мостом над рекой, текущей внизу под утесом в несколько десятков метров. С него успел прыгнуть, разбившись насмерть, еще один офицер. Другой тут же полоснул себя по шее бритвой...

В Юденбурге чекисты согнали офицеров в большой литейный цех пустующего металлургического завода, генералов поселили в его бывшей канцелярии.

Командир охраняющей их советской части воевал в Гражданскую войну и донимал Краснова со Шкуро воспоминаниями. Советский генерал приглашал казачьих генералов к себе в штаб. Послушать их «беседы» набивалась масса офицеров, с детства слышавших легендарно¬зловещие фамилии белых вождей. Краснова, обладавшего литературным дарованием, слушали с невольным почтением, на сочную матерщину и непристойности Шкуро дружно хохотали. Больше всего
советскую военную молодежь восхищала очередная шкуровская байка, в которой красные его казаков «заставили без порток удирать».

Тридцатого мая к вечеру Шкуро вместе с другими казачьими генералами переправили в Грац. Потом его отвезли в город Баден под Веной, где был центр советского Смерша. К Шкуро и сюда постоянно приезжали поговорить советские офицеры, участвовавшие в Гражданской войне. Как рассказал позднее бывший разведчик Б. Витман, «беседы были вполне мирными, в виде бесконечных устных мемуаров, конечно же, с сочным матерком: „А помнишь, как я распушил твой левый фланг?“ — „Ты лучше расскажи, как я тебе двинул в «лоб»“. Вино лилось рекой, обеды доставлялись из лучших ресторанов Вены. Ничто вроде бы не предвещало кровавого конца...»

Массовая депортация казаков из долины Дравы началась 1 июня. Английским солдатам пришлось штурмовать лагерь Пеггец, где 15 тысяч казаков с женщинами и детьми молились, чтобы их не выдали коммунистам. Их, как и офицеров в шпитальском лагере, гнали к арестантским грузовикам прикладами и штыками. Несколько десятков казаков убили при попытке к бегству, кто¬то погиб в давке, кто¬то бросился в реку или другим способом покончил с собой.
То же творилось в других последних казачьих «станицах». Всего за пять недель англичанами советским властям было передано 35 тысяч казаков.

Арестованных генералов после Юденбурга держали в разных тюрьмах НКВД в Австрии, а 4 июня 1945 года отвезли на аэродром под Веной для перелета в Москву, о чем есть воспоминания бывшего офицера, позже перебежавшего к американцам:
«Когда мы приехали, на поле уже стоял самолет, готовый к отлету. Возле был грузовик, накрытый брезентом, а рядом собралась группа офицеров Смерша...
Из кабины грузовика медленно вылез старый человек в немецкой форме, на его широких плечах красовались погоны русского генерала, а на шее висел царский орден, какой¬то белый крест.
— Это Краснов, — подтолкнул меня локтем подполковник. — А вот это Шкуро. — Я увидел маленького человека в генеральской форме...
— Молодцы англичане! — сказал подполковник. — Наградили Шкуро своим орденом, а теперь — нате вам, стоило нам мигнуть — и они тут же доставили голубчика.
Все наши дружно рассмеялись».

Казачьих генералов больше полутора лет держали в московской Лефортовской тюрьме, постоянно допрашивая. Суд над ними состоялся в январе 1947 года в столице в Колонном зале Дома Союзов, где вместе с Красновым и Шкуро в закрытом заседании были племянник Краснова¬старшего генерал С. Н. Краснов, генерал князь Султан Келеч-¬Гирей, генералы Т. И. Доманов и Гельмут фон Паннвиц, который как немец не подлежал выдаче советским властям, однако пошел на арест вместе со своими казаками добровольно. Всех приговорили к повешению. Казнь была совершена 16 января 1947 года.

В 1998 году казненным был установлен памятник (на частные средства) в Москве у храма Всех Святых, но в 2007 году мраморная плита была разбита. В 2014 году на ее месте появилась другая: «Всем казакам, павшим за Веру, Царя и Отечество», без указания каких-либо конкретных имен или дат.

Неоднократные ходатайства о реабилитации осужденных также закончились ничем — в 2001 году Главная военная прокуратура вынесла особое постановление, что приговор 1947 года был обоснован и пересмотру не подлежит.

+ + +
О публикующихся здесь мемуарах генерала А.Г.Шкуро. Он диктовал их в Париже в 1920–1921 годах бывшему полковнику русской армии В. М. Беку, служившему во французском военном министерстве. Беку удалось изложить воспоминания эмоционального Шкуро в стилистически выдержанной литературной форме. Книга была подготовлена к печати, однако Андрей Григорьевич так и не опубликовал ее. Возможно, потому, что мемуары охватывают только часть его жизни — до момента вручения генералу английского ордена в 1919 году, — а ведь после этого была жизнь, полная событий, и Шкуро, может быть, надеялся описать ее объемнее, значительно увеличив текст.
Рукопись мемуаров хранилась у В. М. Бека, который в 1936 году вместе со своей семьей переехал в Южную Америку, а после его смерти в 1944 году — в его семье. В конце 1960 года вдова предложила ее директору издательства «Сеятель» Н. Холовскому в Буэнос-Айресе. Издательство опубликовало мемуары без всяких поправок и редакторских изменений под названием «Записки белого партизана» в декабре 1961 года.

Владимир Черкасов-Георгиевский





Эта статья опубликована на сайте МЕЧ и ТРОСТЬ
  https://apologetika.eu/

URL этой статьи:
  https://apologetika.eu/modules.php?op=modload&name=News&file=article&sid=3740