В.Черкасов-Георгиевский. Фрагменты из романа "ОРЛОВСКИЙ И ВЧК" Статьи / Литстраница Послано Admin 22 Авг, 2011 г. - 14:36 ОБЩЕЕ ОГЛАВЛЕНИЕ ФРАГМЕНТОВ>>> [1] ИЗДАТЕЛЬСКАЯ АННОТАЦИЯ -- Книга вторая дилогии: Черкасов-Георгиевский В. Г. ОРЛОВСКИЙ И ВЧК. Роман. - М.: ТЕРРА - Книжный клуб, 2004. - 304с., переплет. Оформление художника О.Радкевича. ISBN 5-275-01119-9 В этой книге продолжается рассказ о резиденте деникинской разведки в Петрограде 1918 г., расследующего под видом комиссара Наркомюста дело банды "попрыгунчиков". Для своих целей Орловскому (прототип - статский советник В.Г.Орлов: 1882-1941) удается использовать своего бывшего подследственного Ф.Дзержинского и чекиста Я.Петерса. Помогают ему и сотрудники английской, германской и белогвардейской разведок, а также любовница главы "заговора послов" Б.Локкарта графиня Мура Бенкендорф. Часть I. Агенты, иностранцы, налетчики. Глава первая ...Разведчик белого подполья, штабс-ротмистр Лейб-Гвардии Кавалергардского Ее Величества Государыни Императрицы Марии Федоровны полка Александр Евгеньевич де Экьюпаре отстреливался через дверь своей конспиративной петроградской квартиры в чекистов, внезапно нагрянувших его арестовать. Штабс-ротмистру нужно было выгадать минуты, чтобы успеть добежать в библиотеку, воспользоваться там потайным рычагом, отодвигающим книжные полки, и по проходу за ними скрыться в черный ход, ведущий к неприметной дверце в глухой переулок на все четыре стороны. Де Экьюпаре опустил дымящийся смит-вессон и крикнул: - Я сдаюсь, господа! - Мы тебе не господа, гадость офицерская! - рявкнули в ответ. - Согласитесь, и "товарищами" мне невозможно вас назвать. Прекратите палить, я открою дверь. - Давно бы так, - весело проговорили на лестнице, - без толку в доме всех взгомозил. Деваться-то все одно тебе некуда и стреляться, видать, неохота. Красавец-кавалергард усмехнулся, прищурил зеленые глаза под рассыпавшейся по лбу волной волос, сунул револьвер за пазуху и перекрестился. Потом вынул лимонку из кармана кителя без погон и сдернул с нее кольцо. Свободной рукой он отомкнул дверь и метнул гранату на лестничную площадку! Под гром взрыва де Экьюпаре пролетел в библиотеку, нажал кнопку потайного механизма - полки с кожаными корешками золотого тиснения легко поехали в сторону. Офицер снова надавил на кнопку, чтобы после его исчезновения они встали на место, и ринулся в открывшийся проем, скатился со второго этажа по ступенькам черного хода. В вечернем переулке его ожгло ледяным нынешним ветерком с Финского залива, но кавалергард от него страстно вдохнул, будто хватил замороженного шампанского. Хмель свободы остро ударил ему в голову. Де Экьюпаре бросился через проходные дворы в сторону Сергиевской улицы, вынужденный в таких обстоятельствах укрыться на квартире соратника, которого знал Виктором Глебовичем Орловским еще по службе в Ставке Верховного Главнокомандующего… Его высокородие статский советник (по этому гражданскому чину соответствовавший званию армейского полковника) Орловский был направлен Верховным руководителем Добровольческой армии генералом М.В.Алексеевым в Петроград для создания антибольшевистской разведки прошлой зимой, а де Экьюпаре прибыл сюда от генерала Алексеева летом. Кавалергард сразу связался с руководителем белой Орги (от слова "организация") Орловским, но главным заданием штабс-ротмистра было взаимодействие с резидентом союзнической английской разведки МИ1С Эрнестом Бойсом, находившимся в Петрограде. В то время вслед за спровоцированным большевиками "мятежом левых эсеров", позволившим ленинцам разгромить опаснейших конкурентов уже стотысячной этой партии, Дзержинский продолжал разворачивать такую же грандиозную провокацию, известную как "заговор послов" или "заговор Локкарта". Его "раскрытие" должно было воспламенить красный террор и грязно скомпрометировать послов великих стран. Для этого в июне Дзержинский направил в Петроград чекистов-латышей Буйкиса и Спрогиса, где они выдавали себя за представителей московского контрреволюционного подполья под фамилиями Шмидкен и Бредис. В Петрограде "контрреволюционеры" встретились с военно-морским атташе посольства Великобритании капитаном Кроми, который поверил им, будто латышские стрелки здесь и в Москве готовы свергнуть коммунистов. С одобрения резидента Бойса Кроми свел этих "посланцев" с находившимся в городе Рейли, так же увлекшимся их предложениями. По рекомендации петроградских разведчиков МИ1С провокаторы в Москве получили аудиенцию у главы английской дипломатической миссии Роберта Локкарта, действовавшего там после отзыва из Петрограда британского посла. На этой встрече вместе с чекистами появился и подыграл им всамделишный командир 1-го дивизиона латышских стрелков Берзин, и они убедили Локкарта, что стоит привлечь к затее по свержению Советов других дипломатов. "Восстание" красных латышей агенты Дзержинского стали обсуждать и готовить под крылом Локкарта на уровне генконсульства США, французского военного атташе сообща с разведчиками Антанты. Ликвидировали чекисты этот свой заговор в унисон расправе за убийство 30 августа Урицкого и ранение Ленина, развязав долгожданный ими красный террор. Начали с того, что 31 августа в Петрограде ворвались во главе "возмущенной толпы" в здание английского посольства, где в перестрелке убили капитана Кроми. Арестовали Локкарта и Бойса, Рейли удалось бежать. Локкарт после второго ареста отсидел месяц под стражей в Кремле, а Бойс - в тюрьме и они были высланы, Рейли за лихие операции против большевиков отличили в Англии "Военным Крестом", а в лубянских камерах ждали расстрела помощники джентльменов. Под трибунал выставили из них около двух десятков человек. Среди подсудимых был единственный специалист агентурного дела - американский разведчик Каламатиано. Другие к "заговору" имели случайное отношение: англичанин Хойт, трое чехов, двое русских генералов, господа с неприятными для советских судей фамилиями Голицын, Потемкин. Привлекли даже восемнадцатилетнюю артистку Художественного театра Елизавету Оттен, больше в постели доверившуюся сердцееду Рейли. На допросах и процессе они держались по-разному, но нередко их признания отзывались ревом грузовиков, летящих за очередными арестантами по делу. Поэтому кавалергард с фамилией доблестного французского рода, служившего несколько веков русской короне, лейб-гвардии штабс-ротмистр, работавший на английского резидента, пока тот не исчез, не задумываясь стрелял через дверь, услышав: - Открывай - ЧеКа! …Де Экьюпаре, стоя на площадке перед квартирой Орловского, пригладил светлую шевелюру, оправил китель и условно постучал в дверь. Хозяин мгновенно распахнул ее, втащил продрогшего гвардейца и ободрил: - И я только-только пожаловал в таком же виде и эдаким же аллюром из-под чекистских пуль. Оба фронтовики, они небрежно позубоскалили по этому поводу. Решили, что Орловскому повезло больше, хотя бы потому как позаимствованная им шуба из гардероба бежавших хозяев его квартиры осталась-таки у своего человека. Сели пить чай в столовой этих апартаментов еще из двух спален и гостиной на бывшей фешенебельной Сергиевской улице. Сюда вселил ответственного товарища Орлинского Совет комиссаров Петроградской трудовой коммуны, с конца апреля преобразованной в Союз коммун Северной области (СКСО), куда вместе с петроградцами вошли Архангельская, Вологодская, Новгородская, Олонецкая и Псковская губернии. Несмотря на звучное наименование нового сообщества, голод продолжал добивать горожан. По карточкам вместо хлеба все чаще выдавали овес, исчезал картофель, даже из кожуры которого наладили печь что-то вроде оладьев. На смену лепешкам из жесткой маисовой муки пришла кофейная гуща. Гнусно царила вобла, брюква стала деликатесом. К "пустому" чаю у господина Орловского, не смевшего расходовать из средств Орги себе на исключительное питание, не было и сахарина, заменившего сахар. Выручила угостить кавалергарда оставшаяся в квартире от рачительных хозяев гомеопатическая аптечка с медикаментами в сахарных крупинках. Его высокородие с его благородием наслаждались их прикусыванием, то есть слизыванием с гомеопатических шариков, к чаю из мятки, поданному Орловским в золоченых чашках стиля барокко из сервиза Императорского фарфорового завода. - Удалось узнать, Александр, подробности расстрела ваших однополчан-кавалергардов летом, на следующую ночь после Ильина дня, - рассказывал Орловский, поблескивая серыми глазами под высоким белокожим лбом. - Ими с одним из моих людей в трактире поделился спившийся шофер тех рейсов Савлов. Чекисты, говорит, баловали нас спиртом, а в норме ни за что машину не заведешь на такое дело. Бывало, выпьешь с бутылку и везешь. Запомнил он рейс с офицерами, потому что двое из них были сыновьями настоятеля Казанского собора протоиерея Философа Орнатского, который сам ехал на смерть в этой же машине. Когда Философа Николаевича на квартире, в доме соборного притча на Казанской улице арестовали, его старший сын Николай добровольно вызвался сопровождать отца, а среднему Борису приказали ехать с конвоирами. Кстати, Владимира, младшего сына-офицера батюшки, расстреляли позже, в начале красного террора. - Отец Философ ведь был депутатом Городской Думы, блестящим проповедником-оратором и создателем многих детских приютов для бедняков. - Да, батюшка после переворота церковно-общественной деятельности не бросил. Он не отказывался служить в храмах самого опасного пролетарского района - Нарвской заставы и неизменно выступал против декрета "о свободе совести…", особенно - против того, что отменили в школах преподавание Закона Божия. На погребении убиенного на паперти Троицкого собора Александро-Невской лавры красными на его глазах своего шурина, протоиерея Петра Скипетрова он сказал такое слово, что даже бывший издатель "Нового Времени", господин Суворин написал батюшке частным образом: "На Вас, отец Философ, одна надежда, все вокруг молчат". А как взяли Философа Николаевича после его всенощной на Святого Пророка Божия Илию в Ильинской церкви на Пороховых в ПетроЧеКу на Гороховую, однажды в воскресенье после обедни в сквере перед Казанским собором собралась многотысячная толпа прихожан. С хоругвями, иконами, с пением молитв пошли освобождать по Невскому на Гороховую своего батюшку. Там к ним вышел чекист и заверил, что отца Философа скоро выпустят, а сейчас он в камере в полной безопасности. - А, выходит, расстреляли батюшку сразу в ночь после его ареста, - печально заключил де Экьюпаре. - Именно так. Савлов рассказал, что в ту ночь с отцом Философом Орнатским и его двумя сыновьями взяли на грузовик из разных тюрем десятка три офицеров элитарных полков, истинных монархистов. Из ваших кавалергардов ему сильно врезался в память полковник Пунин, крепко тот ругал большевиков. Полковник конвойным говорил: "Погибнете вы! Хоть через двадцать лет, но все погибнете как псы. А Россия потом опять будет как Россия". Гвардеец притушил блеск глаз, встал из-за стола и перекрестился на иконы в углу в память убиенных. Орловский, кивая головой с коротким бобриком волос, провел пальцами по усам и бородке, продолжил: - Отец Философ Пунина успокаивал: "Ничего, к Господу идем". Обратился батюшка ко всем: "Примите мое пастырское благословение и послушайте святые молитвы". Стал читать четко, твердым голосом отходную. Дождливая ночь была, офицеры молчали, крестились, конвойные отвернулись. Выехала машина за Лигово на берег Финского залива, а остановилась в Стрельне на молу. Там ее ждали чекисты, согнали смертников на землю, поставили всех в ряд. Подходили с наганами и стреляли в затылок. Отца Орнатского спросили: "Кого сначала убивать? Тебя или сыновей?" Батюшка сказал: "Сыновей", - опустился на колени и стал молиться за упокой их душ. Его потом рукояткой револьвера сбили на землю и застрелили в голову… Убитых бросили в море. А труп отца Философа не утонул, его волны прибили у Ораниенбаума, там тайком православные и похоронили батюшку. Кавалергард слушал, опустив лицо в поднятые кисти поставленных на локти рук, и было непонятно, молится или скрывает слезы. Но когда отвел ладони, глаза лихорадочно сияли. - А знаете, как расстреливают нынче? - спросил он. - О том, как это делается в Москве, рассказал один из моих самых отчаянных связных Аксюта, бежавший из Бутырской тюрьмы. - Неужели из самой Бутырки удалось бежать? - заметил Орловский. - Не совсем, Виктор. Он из-под конвоя в городе ушел, потому что закапывал расстрелянных и готовил с другими заключенными канавы для следующих жертв. Изо дня в день Аксюту в числе бутырских арестантов под стражей вывозили на грузовике к Ходынскому полю или на Ваганьковское кладбище. Там надзиратель отмерял в рост человека ширину канавы, длина же определялась числом намеченных под расстрел. Выкапывали на двадцать-тридцать человек и на много десятков больше. На самих расстрелах копачи не присутствовали, смертников и трупы не видели, заключенных привозили к могилам с телами, присыпанными землей руками палачей. Арестанты окончательно закапывали канавы и делали насыпь вдоль рва. - Откуда же вашему Аксюте известны подробности расправ? - Конвойные ему с другими копачами пересказывали. Первыми жертвами красного террора в сентябре пали священники и министры: православные епископ Селенгинский Ефрем (Кузнецов) и протоиерей Иоанн Восторгов, ксендз Лютостанский с братом, бывшие министры внутренних дел Маклаков и Алексей Николаевич Хвостов, председатель Государственного Совета Щегловитов, директор Департамента полиции Белецкий. Их поставили лицами вдоль могилы, отец Иоанн попросил палачей разрешить помолиться и попрощаться друг с другом. Орловский уточнил: - Ежели не ошибаюсь, настоятель храма Василия Блаженного батюшка Иоанн Восторгов, подобно отцу Философу Орнатскому неустанно обличал коммунистов? - Еще как, Виктор! Он осознанно шел на мученическую смерть. По воскресеньям в четыре часа отец Иоанн служил молебен на Красной площади и так громил в проповеди большевиков, что ее всегда слышали ходившие по кремлевской стене чекисты… Тем не менее, перед расстрелом ему не отказали в последней просьбе. Смертники встали на колени для молитвы, после нее подошли под благословение преосвященного Ефрема и отца Иоанна, все простились друг с другом и вернулись на свои места. Батюшка Иоанн призвал православных с верою в милосердие Божие и возрождение Родины принести искупительную жертву. "Я готов", - обратился он к палачам. Чекист подошел к батюшке сзади, вывернул ему руку за спину и выстрелил в затылок, одновременно толкнув в могилу. Потом убили остальных. Николай Алексеевич Маклаков поразил своим хладнокровием, Иван Григорьевич Щегловитов по болезни с трудом передвигался, но также ни в чем не проявил никакого страха. - Иван Григорьевич-то и министром юстиции до пятнадцатого года трудился, упокой, Господи, его душу. Как было и с ним не расправиться в первую голову негодяям? Был покровителем "Союза Русского Народа", одним из организаторов расследования по "Делу Бейлиса", обвинителем на процессе Каляева… Александр, в печати большевики сообщили, что за сентябрь по постановлениям Петроградской ЧеКи было расстреляно пятьсот заложников. У вас есть правдивые сведения из разведисточников? - спросил любящий точность Орловский. - Разумеется. Число сентябрьских казненных - тысяча триста человек. Убивали и по решению местных Советов, лишь в Кронштадте за одну ночь расстреляли четыреста заложников. Я почти наизусть помню на этот счет строки из донесения английского военного священника лорду Керзону: "Две барки, наполненные офицерами, потоплены, и трупы их выбросили в имении одного из моих друзей, расположенном на Финском заливе: многие были связаны по двое и по трое колючей проволокой". Шел Рождественский пост, разведчик и резидент с особым усердием встали на вечернее молитвенное правило. В конце его помолились за упокой душ Новомучеников Российских и своего вдохновителя и начальника генерала Алексеева, скончавшегося в октябре в Екатеринодаре, который добровольцы после взятия в августе сделали белой столицей. Орловский возгласил отпуст: - Христос, истинный Бог наш, молитвами святаго Царя-Мученика Николая Государя Российского, Наследника его отрока Алексия-Царевича, благоверныя Царицы-мученицы и чад ее Царевен-мучениц помилует и спасет нас, яко Благ и Человеколюбец. Де Экьюпаре возразил, что тот обращается к расстрелянной в июле Августейшей Семье как к уже канонизированным Церковью святым: - Царственные мученики еще не прославлены и чудеса от них не явлены. Потомок старинного дворянского рода Орловских, в котором сотни лет были монахи, священники, профессора Духовных академий, а отец Виктора Глебовича окончил Вологодскую бурсу, хотя потом и стал офицером, ответил: - В житиях святых, Александр, чтите, когда на телесах мучеников без всякого прославления христиане храмы строили, лампады возжигали и молились им яко предстоятелям и ходатаям. А разве происшедшие сегодня события с нами, верными царскими слугами, и то, что мы еще живы, не чудеса?.. (Окончание на следующей стр.) Глава четвертая Все эти дни штабс-ротмистр де Экьюпаре скрывался в квартире Орловского на Сергиевской улице, ожидая, когда тот подготовит ему фальшивые документы для пересечения границы в Финляндию. Когда они были готовы, кавалергард с резидентом прощались в ночь перед утром, в которое гвардеец должен был отбыть. Орловский достал в кладовке из оставшегося вина после бежавших хозяев бутылку медального бургундского. Они потягивали его, де Экьюпаре поднял рюмку, разглядывая через ее хрусталь цвет коллекционного напитка с печальными словами: - Представьте, Виктор, я никогда не бывал на родине моих предков в прекрасной Франции. О да, французы говорят о своей стране как о возлюбленной женщине, но ведь она бывает так изменчива. Русские же называют родину матушкой. Вот и все объяснения, отчего мы здесь до сих пор деремся за Империю, а в парижах давно республика. - На этот раз вам прямая дорога во Францию. В Гельсингфорсе доложите все необходимое господину Бойсу, - Орловский упомянул резидента английской разведки, руководящего сейчас из Финляндии своей агентурной российской сетью через связных, - а потом, пожалуйста, в Париж. Кавалергард с обидой взглянул на него. - Нынче не время для осмотра достопримечательностей. После встречи с Бойсом в Гельсингфорсе я немедленно отправлюсь через Прибалтику к нашим на Юг. Жаль, здесь не удалось долго поработать. Орловский ласково тронул его за локоть пальцами. - Право, Евгений, не серчайте на меня Христа ради. И прошу вас непременно увидеть в Гельсингфорсе мою Лизу, - напомнил он о его невесте. - В моем письме к ней я все милосердно изложил, и вы, будьте добры, не испугайте ее каким-нибудь рассказом о петроградской жизни. Зачем девушкам там знать все это? - Да, - улыбнулся де Экьюпаре, - одни попрыгунчики чего стоят. Прояснилось что-нибудь о них? - Увы, нет, несмотря на то, что в свидетельницах по их делу теперь у меня графиня Мура Бенкендорф. - Ах, что же вы молчали! - воскликнул гвардеец, роскошным жестом откидывая прядь волос на лбу. - Я ведь у них бывал, когда еще Иван Александрович был жив, после их возвращения из Берлина. Какая Мура прелестная женщина! Весело прищурился Орловский. - Об этом гораздо подробнее теперь могут поведать наши английские друзья. Кстати, Евгений, обязательно наведите и о Муре справки у Бойса. Уточните, насколько господин Локкарт посвящал ее в свои дела, особенно по его "заговору". Я не знаю, как мне с графиней себя вести. Видите, сколько в нашей питерской работе по-прежнему зависит от подсказок англичан. Тот же Гольгинер меня очень интересует, - напомнил он о подчиненном Целлера, возможные сведения о котором де Экьюпаре также должен был проверить у Бойса и попросить его переправить их Орловскому с очередным курьером в Россию. - Гольгинер - весьма странная фигура, - согласился штабс-ротмистр. - Раз он располагал информацией о петроградской явке господина Гилеспи, то, безусловно, каким-то образом был связан с другими людьми Бойса. Но в этом случае даже такая влиятельная большевичка как Яковлева не осмелилась бы рекомендовать Гольгинера в чекисты. - Я тоже думаю, что такими анекдотами Гольгинер попросту наводит тень на плетень. Этим, возможно, скрывает истинную причину своего водворения на Гороховой, а также провоцирует неискушенных на то, чтобы о нем донесли начальству. Простаки попадаются на удочку, бегут к Целлеру, а то и к самой Яковлевой. А их на подобной искательности ловят и используют для слежки за другими чекистами, как это принято у господ товарищей. Де Экьюпаре задумчиво поглядел на пламя свечей в старинном канделябре перед ними и воскликнул: - Какая же все это сволочь, Виктор, ей Богу! Я, право, и рад, что смогу теперь снова уничтожать эту нечисть в прямом бою у Антона Ивановича, - назвал он по имени и отчеству генерала Деникина. - Непросто господам кавалергардам в роли подпольщиков, - усмехнулся Орловский. - Мне весной помогал офицер кирасирского полка, имеющего такого же Августейшего шефа, вдовствующую Императрицу Марию Федоровну, как и кавалергарды.Ну, хватил я с ним лиха! Он едва ли не всех на пограничном пункте, через который и вы пойдете, постарался перестрелять за два раза. Штабс-ротмистр захохотал, откидывая голову. Потом воткнул в него дерзкий взгляд зеленых глаз и веско молвил: - А знаете ли, что знаменито сказал один из лучших русских кавалергардов, его сиятельство граф Александр Мусин-Пушкин? "Мы не стремимся быть первыми, но не допустим никого быть лучше нас". Орловский пристально глядел на гвардейца, потом проговорил с паузами, чтобы лучше запомнилось: - Я знаю о вашей приверженности монархизму. Поэтому прошу распространять среди наших сторонников в Финляндии и на Юге России суждения, исходящие от пока анонимной группы высокопоставленных офицеров Добровольческой армии... При разности характеров и политической обстановки все выступавшие против большевиков белые генералы не победили в силу одних и тех же роковых причин. Например, всею душою революционер, генерал Корнилов пытался восстановить старую воинскую дисциплину и, воссоздав армию, укрепить ту революцию, которая положила в свое основание именно развал воинской и гражданской дисциплины. Сам первый нарушитель воинской дисциплины, клятвопреступник и мятежник, генерал Корнилов искренне воображал, что он в праве и в силе требовать от солдат повиновения, исполнения присяги. И Корнилов, и Алексеев, и Каледин, и вся эта плеяда революционных генералов неуклонно терпела поражение в своих попытках восстановить царское войско, не восстанавливая самого Царя… Вас что-то не устраивает? - прервался агентурщик, заметив морщинку, легшую на лоб де Экьюпаре. - Вы впервые так откровенно о его высокопревосходительстве генерале Алексееве, - смущенно ответил штабс-ротмистр. - Однако я согласен с ревнителями, считающими, что Михаил Васильевич помог господам Гучкову, Родзянко спровоцировать Государя на отречение от престола и этим сокрушить православную монархию. С признательностью кивнул Орловский. - Весьма рад, что и тут мы с вами сходимся… Так вот, дорогой мой, эти несчастные генералы, военные интеллигенты сгибли, не уразумев, что в России не только войско, но все государство, весь уклад общественной и социальной жизни держался непререкаемым авторитетом Царской власти. Что же сейчас? Генерал Деникин не столь безнадежно привержен революции и, по-видимому, понимает необходимость монархии для России. Но, ежели и понимает, то свое понимание в жизнь не претворяет, фактически идет все теми же корниловскими путями, объявляя себя сторонником Учредительного Собрания и демократом, свою власть обосновывает на преемственности от "законного" революционного Временного правительства. Де Экьюпаре подхватил: - Да ведь февральские академики революции со своим жалким Временным правительством и пали потому, что пытались ввести революцию в рамки закона, хотели узаконить беззаконие! Деникин, объявивший себя продолжателем дела Временного правительства, в общем-то, выглядит не лучше, ибо идеи его пропитаны все тою же разлагающей керенщиной и интеллигентщиной, которые однажды уже погубили Россию… На эти темы их разговор, как у всех патриотов в решающее для Родины время, оживленно развился и затянулся до самого утра. Безупречный монархист Орловский подытожил его так: - Предательская революция семнадцатого года разодрала наш русский бело-сине-красный флаг на его составные части - красную, синюю и белую. Красное знамя подняли революционные рабочие и простонародье, белое знамя подхватила испуганная грозным ходом революции буржуазия. А синюю монархическую сердцевину, дотоле прочно соединявшую красное с белым в одно целое, революционеры безумно вырвали из рук монархии и втоптали в грязь. Природа вещей такова, что жизненные интересы красных и белых взаимно противоположны. Отсюда первозданная классовая вражда, неизбежная борьба, начавшаяся тотчас после свержения благодетельной для всех классов, справедливой ко всем интересам единой монархической власти. Как только ушли Синие, началась беспощадная, звериная борьба Красных с Белыми, и русская кровь полилась рекою. Чем бы ни кончилась эта истребительная борьба, она завершится засильем той или другой стороны. Но ни засилье красного пролетариата, ни засилье белого капитализма не могут дать измученному народу хотя бы временного успокоения. Русский народ это хорошо понимает и потому ненавидит Красных и не принимает Белых. Кавалергард поднялся из-за стола, перекрестился на образа и сказал: - Я прочту вам четверостишие господина Достоевского: Спасемся мы в годину наваждений, Спасут нас Крест, святыня, Вера, Трон! У нас в душе сложился сей Закон Как знаменье побед и избавлений... Эта статья опубликована на сайте МЕЧ и ТРОСТЬ   https://apologetika.eu/ URL этой статьи:   https://apologetika.eu/modules.php?op=modload&name=News&file=article&sid=2067 Ссылки в этой статье   [1] http://apologetika.eu/modules.php?op=modload&name=News&file=article&sid=2068