МЕЧ и ТРОСТЬ

ВОССТАНОВЛЕННЫЕ ПУБЛИКАЦИИ. В.Черкасов-Георгиевский. Фрагмент из романа "ЧЕМ НЕ ШУТИТ ЧЕРТ": «Главный герой Кондрат в сумасшедшем доме»

Статьи / Литстраница
Послано Admin 12 Июл, 2011 г. - 09:24

ОБЩЕЕ ОГЛАВЛЕНИЕ ФРАГМЕНТОВ КНИГИ>>> [1]

Из Части I "Приговоренный" книги: В.Черкасов-Георгиевский «Чем не шутит черт», «ТЕРРА-Книжный клуб», 2000.



…Я смотрел в ясноглазую раму окна.

Крепко мне пришлось задуматься:

«Шкуры своей  жалко? Не очень. Но под ней непосредственно рубит сердце,  а также в той акватории пульсирует моя  бессмертная  душа... Душа  –  как тесто,  свежее,  благоуханное у мальчишки: лепи, что хочешь. Другое дело: что-то потом происходит  с  пареньками. По Булочной мира в ассортименте куда-то валят черствые батоны,  бублики, в городе Нью-Йорке – упакованные в пластик,  а в нашем Конотопе могут быть с тараканом запеченным.

Ну, и как я свою шкуру носил?» 

2
Алкоголик я  самого крутого замеса. Пил-бил и сильно бит бывал в разнообразных термодинамиках. А всё ж жаль,  что  мои финишные стрелы всё чаще врубались в дурдом.

С какой ностальгией вспоминаю я наше  совместное  творчество с  Пашей Болохом – и по профессии художником,  жившим тогда в моем дворе. Он пейзажи темно-коньячного  цвета  рисовать  был  мастер. Я в ту пору лишь ощущать начинал трамплины нашего потустороннего вида искусства,  он  все  призы  давно взял.

Сталкиваемся, например, с Пашей случайно на улице, и он между прочим спрашивает:
– У тебя сколько раз белая горячка была?

Паша талантом был. Дай,  говорит он однажды, хотя бы чем захлебнуться. Шампани не было,  я поднёс ему шампунь. Он выпил с некоторой оттяжкой половинку красиво оформленного флакона.

Пена мажет по Пашиной красногубой морде, он шепчет:
– Прекрасно.

Жив ли поныне ты, старый, выносливый офицер всегда спотыкающегося, но бредущего в штыковую полка?..

Как это было в мой последний запой?

Сначала было  полмесяца  штурмов. Но  пришел (потому что всегда приходит) бесцветный день, когда водка на вкус то же, что вода. Я расстрелял и снаряды, и патроны.

Выжигаясь запоем,  проводил я артподготовку портвейном, брёл в пивных разведках,  бил прямой водкой и коньяком,  шел врукопашную, заряжаясь  одеколоном. А  те  снова  выстояли. Их двое – братцы Степан и Виталий.

Братцы появлялись, когда кончался боезапас.

На исходе  атак остаются только гранаты. Но ведь их надо вручную кидать,  приземлять прицельно. Это «колёса» – таблетки: транки,  сонники, хвостатые, с прицепом, в общем всё то, что калики-моргалики вызывает. Отбиваться ими, ребристыми как лимонки,  плохо  удавалось. Через  неделю  от передозировки я упал с сердечным приступом на улице.

Погибать мне не хотелось, просто у меня вышло оружие, а значит снова надо было в крайней тоске встречать Братцев.  

Майская ночь  душным  столбом  стояла  за  окном   моей квартиры на пятом этаже. Я лежал в кабинете с плотно закрытой дверью на прожженном окурками диване, не раздеваясь. Золотой свет бра лился на изголовье. Чтобы не заснуть,  я курил почти беспрерывно.

Мне нужно было продержаться до утра.

Братцы приходили в темноте. Я часто  попадался,  погасив свет  и  забывшись  дрёмой. Так неотвратимо происходило годами. Но ведь я был и боец, потому всё-таки выключил лампу.

Со дна сонного бреда я услышал зловещие шаги еще в прихожей. Я успел включить электричество.

Опять закурил я и думал, что ночь длинна. А потом прикинул, что ведь я существующий человек,  а они нежити. И  снова погасил свет.

Затем пришлось опоминаться дольше.

В вате дремоты я уловил,  как Братцы двигаются  уже  по коридору, вздрогнул и засветил бра.

В моей старой комнате в коммуналке Братцы сразу  оказывались у моей кровати. Несветики – с гипсово-белыми лицами, с чёрными провалами глазниц – высоко поднимали  плечи  брусков тел, называли друг друга по именам,  неторопливо переговаривались,  выбирая способ моего убийства. Вскакивал я,  вылетал из комнаты и бежал по длинному коммунальному коридору. Я врывался в комнату соседки,  где громадная немецкая овчарка пятилась, хотя однажды трезвому бросилась мне на горло. Я отсиживался в туалете.

Теперь же палачи замыкали меня в плахе комнаты.

Встал я  и  подошел к окну. Я вглядывался сквозь высокие прутья деревьев двора в темные,  мертвые стекла домов напротив. Одно из них пламенело огнем. Этот костер завораживал меня как мотылька.

Я понимал,  что бред слился с явью:

«Сколько же раз  белая  горячка, «белка» у меня была?»

Белка – спектакль ночи, необходимо держаться до рассвета. Но,  как бело замерзающий в снегу, я снова сполз в теплый сон, нажав на выключатель.

В третий раз осознать,  что я в колесе белки,  бельчонка, сроку не было – комнатная дверь откры-ва-а-лась!

Я включил бра, вскочил, задвинул диваном дверь. Метнулся к окну, распахнул его!

Закричал я на улицу:
– Помогите!

Из коридора на дверь давили,  пламя плясало в окне дома напротив.

Передо мной  лежал  безгласный  ночной  колодец двора. Я SOSом сбросил на асфальт трехлитровую банку с водой. Она глухо ударилась.

Тишина была кромешной.

С чугунным подсвечником в руке я перегнулся вниз, к окну четвертого этажа. Пустил канделябр  в  его  стекла! Осколки внизу со звоном посыпались. Больше ни звука оттуда.

В сердце снова ударило безмолвие.

Я боялся обернуться на дверь.

Секунды у меня оставались! Я схватился за раму окна, прыгать вниз!

Сзади закричали! Я  оглянулся:  увидел  в проёме отжатой двери  человеческое  лицо...

Я врЕзался в действительность!

Девица, спавшая в спальне, опередила меня на миг. Совершенно  против  моих правил самовольно нарисовалась она в тот вечер,  без предварительного телефонного звонка. Я знал,  что этой ночью надо  отходить, знал, что безумие заразно, и лег в кабинете один.

С утра  пришла  живущая  неподалеку  моя мать. Потом она рассказывала,  как я искал занятие сумасшествию: перебирал, мотал веревочки, валявшиеся по углам с тех пор, как переехал сюда. В общем правильно,  что и на этот раз сдали меня в дурдом.

3
В сумасшедшем доме бывали? Так будьте хотя бы  в  курсе, что самое ослепительное место там надзорная палата, «надзорка». Лампы  под  потолком круглые сутки сияют. Профилактически полупьяный санитар на скамейке у  входа  посматривает,  кого привязать,  кого уколоть, а кому дать в ухо для естественной терапии.

Через проход  от  моей  кровати на такой же «шконке» на «вязках» бился без сознания в резкой белке исхудавший  алконавт.

Краткие лекции по белке когда-то читал мне на кухне нашей  коммуналки  пробовавший  ее  во всей полноте сосед Гриша. Запивал он после этого события посильно,  на  21  день. На отходке он не мог спать,  и,  чтобы не мешать жене с дочкой, сидел на табуретке в темноте ночами между кухонной плитой  и окном  во двор,  дымя «Беломором». Я,  идя в туалет,  зажигал свет и вдруг видел его задумчивое лицо.                                   

– Кондрат, – спрашивал меня,  например,  Гриша, – а когда мухи спят? Они летают и летают.

Закуривал, присаживался ему в поддержку и я,  тогда уже резко устремившийся в пространства.

– Мухи полезные, – зевая, шутил я, – они воздух очищают.

Братцы еще за меня не брались,  но сатиново-черная крыса-дракон нет-нет да вылезала из верхнего угла  моей  комнаты. Такими ночами я жег настольную лампу, дремля под ее струей, а утром обращался к Грише за консультациями.

– Оклемаешься  ли?  –  переспрашивал  он меня. – Не могу точно сказать. Это как твой организм позволит.

Моему соседу в надзорке организм не позволил. Трое суток мужик карабкался, а умер в понедельник – тяжелый день.

По утрам сюда, где на дюжине коек крючились припадки, заходила седая маленькая уборщица.

Она в пояс кланялась и говорила:
– Здравствуйте, люди добрые...

Братцы кромешные Стёпа и Виталик были садистами. Но припало однажды среди моих видений в коммуналке и счастье.

Потолок комнаты вдруг застил лимонного свечения инопланетный корабль. Оттуда мягко опустилось кресло из  колбасы  и приняло меня в царство запахов и прохладный уют целлофановых упаковок. Я гладил подлокотники из «Докторской».

Обычно я пил с пару недель,  аппетит пропадал на третьи сутки. Что тогда было в моих силах? Долька укропно засоленного огурчика, ложка  остро-кислого варенья... А тут мне сильно захотелось съесть много пористой вареной колбасы.

В золотистом иллюминаторе летающей тарелки возник силуэт командира.

Он сказал:
– Ты хороший парень, Кондрат. Летим вместе!

Куда ж мне, неполноценному, было отправляться? Я помотал головой  и  чуть  не  заплакал  от командирского уважения ко мне...

(Окончание на следующей стр.)

В палате,  в которую меня из надзорки  потом  перевели, были сумасшедшие  разного  ранга  и  профиля. Все плели своё, дружно выступали безумно. Лишь двое отмалчивались,  держались особняком. Это буроглазый   бармен-растратчик,   скрывавшийся здесь от тюрьмы,  и мужик с ушами топориками. Особенно Ухатый ни  с  кем  не якшался и раздражал меня. Собрался я обеденной дюралевой миской в лоб нарушить его подпольность.

От этой затеи меня отговорили. Дед крабьего вида, многолетний старожил  нашей  палаты,  Личный  разведчик  Сталина, объяснил мне  крайнюю  секретность  данного человека. Ухатый, оказалось, являлся агентом Космической разведки 5-й Галактики, что по вектору 43-х градусов от Созвездия Центавра. Сложность задания Ухатого была в том,  что он круглосуточно состоял на приеме сообщений из Центаврости.

– Он, понимаете ли, вынужден и ночью не спать, – сказал Личный разведчик, – служба. А товарища насильно колят снотворным!

Я сам в Спецназе службу ломал,  бывший разведчик, и информации одного разведчика про работу другого в тех условиях поверил. Оставил Ухатого в покое. Но позже произошло ЧП, из-за какого у меня едва не треснул  позвоночник. Это  я  связал  с обязательной фарц-наколкой Ухатого.

ЧП вышло вот какое.

Братцам меня там,  среди выдающихся личностей, вряд ли, было возможно достать. Крысы-драконы  тем  более  шелуха  для настоящего заведения. И вот,  как ни обидно,  а поучили  меня инопланетяне. Случилось это глубокой ночью.

Корабля я не заметил, тощенькие фигуры в матово-мерцающих скафандрах скользнули в дверь палаты и разбрелись к койкам.

Я им обрадовался,  приподнялся,  а палата была в гипнозе. Пришельцы по-братски  укладывались прямо в своей гравитации к дурдомовцам под одеяла. Я ощущал,  как  веяли  звездные разумы.

Перегнулся я к соседней койке и приподнял  край  простынки. Как вдруг пупыристая харя ящера  с  раскаленно-мясными глазами уставилась на меня оттуда!

Я, цепенея, оглянулся... Повсюду под сбившимися одеялами в чешуйных панцирях извивались такие же  крокодило-космические уроды без носов...

Я закричал, с неземной силой вспрыгнул, взлетел. Ударился спиной о пол.

Тут же очнулся лежавший у двери бармен и заорал в коридор:
– Санитар! Мордоворота опять надо в надзорку! Он  в  себя еще не взошел.

Поднялся я с пола, спина сильно болела. Пошатываясь, вышел из палаты. Показался санитару, чтобы сразу не вязали.

Побрел я покурить в туалет:

«Ну, кто,  как не Ухатый, на меня навёл? Мои критические мысли  в  отношении его сумел телепатией прочитать,  сучка. А эти? Раньше колбасное кресло присылали. Из-за  агента-психа  в инвалиды готовы загнать выпивающего человека».

4
Вошел я  в  умывальню,  где у зарешеченного окна стоял большой стол со скамейками. З а ним днем  чефирили. Сейчас  тут щупал нужное  ему  место  на продавленной груди бессонный от своей думы Железный Таракан.

Из наших этот дурдомовец был,  из алкоголиков. Вышел  из белки он в этих стенах года два назад и вспомнил,  как в запое заполз  однажды  ему  в  организм  железный  таракан. Как вспомнил, так  бегание  этого  металлического насекомого под кожей враз ощутил.

Стал пальцами через кожу он ловить своего таракана. Настиг! И хоть был тот железным,  мужик сего таракана с болями, но задавил, о рёбра сплющил.

Потом встал  у него вопрос:  труп железного таракана удалить из своего тела.

С тех  пор мужик этот на каждом врачебном обходе у докторов интересовался:
– Когда мне на операцию?
Ребята, кто с белки выполз, пробовали его урезонить:
– Чего  с операцией пристаешь? Живут же люди  с войны в теле с железными осколками.
– Нет, –  Железный Таракан отвечает, – то осколки,  а это таракан. Мне неприятно.

Через умывальник я прошел в туалет.

Там на  линии  бетонных,  по-тюремному  плоских толчков одиноко работал  узкоплечий,  лысоватый  Главный Чистильщик.Покрасневшими от воды руками ловил он плававшие остатки говна и  загонял  их  в склизкие дыры толчков. Днем курильщики и чефиристы его за такую уборку сразу вырубали. В  ночные  часы Чистильщик в своей страсти царевал с выпученными от  вдохновения глазами.

Поднял я ногу в тапочке, чтобы его лягнуть, да опустил:

«Ведь и   этот,   возможно,   чей-нибудь   агент. Откуда знать? Он,  может, резидент каких-нибудь экологически спятивших Чистых? Вынырнут прохиндеи из толчков,  и этим  же  самым говном накормят».

Чистильщик, будто уловил мои мысли,  выпрямился,  аккуратненько вытер  руки о больничную рубашку. Строго он на меня глянул и удалился.

Закурил папиросу, задумался я:

«Кругом всё идейные люди,  члены организаций. А я? Теперь одинок и во Вселенной. Никому не нужен,  кроме Братцев... А на кой  чёрт  я  этим беломордым требуюсь? Почему еще кручусь на свете?

Основная моя профессия – алкоголик. В точку бывшая жена говорила: «Живешь,  чтобы пить». Но ведь таких по России прорва. Видимо, я очень полезный Братцам алкаш, если еще жив, хотя в притонах не раз на нож ставили и вся башка в шрамах.

Это туфта,  что: «Бог пьяных любит», «пьяному море по колено»,  – что,  мол, алконавтам  везёт. Это те пропагандируют, какие еще на планете. Эта песня только для тебя,  крюка,  выползшего из очередной пьянки. Проглотив на поправку кружку  в пивной, ты разеваешь рот и внушаешь прежде всего самому себе – что везет, и, ха-ха, катить будет. Это ты пока уцелел!

Груды других уж скосило,  – выпивших традиционный литр, чтобы  изобразить классическую записочку: «Будь проклят день, когда я родился», – и бритвой по венам;  смело подышавших горячей водкой перед разрывом сердца, как мой отец; высоко задумавшихся:

Я спросил электрика Петрова:
«Ты зачем надел на шею провод»,-
Но молчит Петров, не отвечает:
Он висит и ботами качает.

Армии других ничего не расскажут. Море окунуло их с  головой. Правило-то в них, а мы исключение.

Пьяных любят  только черти. Так-то старинные люди сказывают,  что приготовляют ненавистники рода человеческого  для пьяниц  в  водке  особого червя –  белого,  с волосок величиной. Заглотишь:  и ты уж запоем  начинаешь  лакать,  попал  в «хмелевик». Несомненно, что  глисты  эти  у меня хронические, попил я беленькой.

Везёт  и быстро  привозит!

Да, той вечной организации,  откуда Братцы бледнолицые, я нужен. Например,  потому что пью художественно, популяризирую профессию.

Ко мне ж приходят как на тренировочные сборы:
– Кондрат,  у нас денег лом. Просим тебя возглавить  наш отдых.

Работаю я по полной программе:  полеты в  Питер,  чтобы только сполоснуть руки невской водой; голая бывшая балерина, скульптурой поставленная на столе, где заседаем; мое вещание байками, которое не выключается круглосуточно... Питоки: нападающие, защитники  и  целые  команды, – устают,  меняются. Я вратарем всегда на воротах. Да я, блин, уже давно член организации порезче какой-то там Галактики номер 5!        

Вот оно что! Зачислен я  туда  автоматически. А  братовья Степан и Виталик,  когда надо, придут и страху нагонят, чтоб помнил. А почему  чертей  двое? Неужели  ж на меня и одного не хватило б?.. Да потому что уже с полжизни,  лет с  шестнадцати, как вовсю выпивать начал,  у меня в глазах  двоится. Прижились на пару,  как и заказывал. Суки рваные,  это сколько же я  на вас пахал? А главное – сколько осталось?»

Тут будто  колоколами  пробило в моем сердце. Я с ужасом вспомнил событие 15-летней давности...

Центральный Парк культуры Москвы.

Цыганка, выспрашивающая у меня деньги:
– Дай рубль, что-то скажу... Дай еще пять рублэй – половину правды скажу... Для полной правды еще чэрвонэц давай...
Потом произнесла чавела-ромела неожиданно:
– Ты умрешь в 32 года...

Я волчком закрутился в дурдомовском туалете:

"Пророчество это  мне  удалось забыть. И вот 32 года как раз исполнилось мне в минувшем месяце,  что и ознаменовалось запоем. Мать честная,  курица лесная! После всех этих запросто гуляющих гадов на лапах разве ж не верить магическому пророчеству? Совпало, блин!

Гадалки... То-то я всю свою последующую жизнь их  больше не спрашивал и боялся слушать".

Я пошагал вдоль толчков:

«Прорицание цыганки почти сбылось. В секундах я  был  от путешествия  в  черные дырки за каким-нибудь Центавром. Братцам,  выходит, я уже не нужен, решено исключить. Верно, не на многое теперь годен, больше в одиночку пью. Так откуда же выпал мне шанс,  уж точно последний мой шанс!  – уцелеть и  на этот раз?»

Я подумал,  что не имею права к Богу обращаться,  – это совсем другая Организация.

Когда похмелье  начало  прижимать,  я  за Бога пробовал хвататься. В подземелье метро тогда особенно страшно. Как  надавит, кричу  про  себя,  бывало,  коротко  Иисусову  молитву: «Господи,  Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного». Или дома  лягу  крестом  на  отходку  попотеть-подрожать (тогда еще без колёс удавалось), и тоже в самые дикие моменты эту молитву шепчу.

В церкви всё равно я не мог выстаивать службы. Это ж часа два надо на ногах. Стоял,  сколько терпежу хватало, поглядывал,  а  если  какая  девица в те советские времена в храм забредала, уж про нее готов был думать.

Еще так ночью бывало  на  конец  запоя:  перебои  сердца. Один удар,  очень медленно второй – и пауза... Третьего на привычной скорости не-ет! Кричишь Богу! 

Обидно мне было,  что не удавалось истинно уверовать. Ни ангелы, никакие другие святые знаки,  которые, рассказывали, люди имеют,  мне никогда ни во сне,  ни наяву не представлялись. Имел я знакомство и со священником, а всё было не в Коня корм. Меня еще за резкость Конем зовут.

С тяжестью я вздохнул под дурдомовскими сводами:

«Только сволочь всякая, что тебя же потом на сковородку голыми жопными половинками посадит,  на пару бродит, тут как тут. Пасут меня персональные демоны. Но ведь и Ангел-то хранитель мне положен!»

Я поднял взгляд вверх:

«Господи, где Ты?»

Утренний свет уже сочился сквозь зарешеченное окно под мокрым потолком.

Глядя на решетку, я опустился коленями на камень пола.

Я понял, что мой последний шанс дал мне Господь Бог.

– Господи! – сказал я,  и эхо задрожало наверху, – Господи, спаси меня! Я не знаю,  как мне бросить пить,  я не знаю, хочу ли я бросить пить. Но спаси меня!

Эта статья опубликована на сайте МЕЧ и ТРОСТЬ
  https://apologetika.eu/

URL этой статьи:
  https://apologetika.eu/modules.php?op=modload&name=News&file=article&sid=2046

Ссылки в этой статье
  [1] http://apologetika.eu/modules.php?op=modload&name=News&file=article&sid=1789