В.Черкасов-Георгиевский. РЫБАЦКИЕ РАССКАЗЫ: 1."Ты врезаешься в ослепительный, белоснежный день". 2."Там, над рекой поднималось солнце". Статьи / Литстраница Послано Admin 25 Фев, 2011 г. - 18:38 ОБЩЕЕ ОГЛАВЛЕНИЕ РЫБАЦКИХ РАССКАЗОВ С ПРЕДИСЛОВИЕМ "СЕМИДЕСЯТНИК">>> [1] ТЫ ВРЕЗАЕШЬСЯ В ОСЛЕПИТЕЛЬНЫЙ, БЕЛОСНЕЖНЫЙ ДЕНЬ Отлично клюет первые две недели на любой российской замерзшей реке. Здесь же, под крутояром, водились огромные лещи -- ЛАПТИ, как называет их восхищенный рыбак. Затемно утром подошел я к обрыву. Овсянка, червячки мотыля грелись в коробках за бортами полушубка. Прижимая наживки к сердцу, перехватив ремень ящика со снастями, опираясь на пешню, я начал спускаться ко льду. Трещал тальник, другого берега в сумраке было не видно, но я чуял (жаркой волной накатилась охотничья радость) -- не только тут на "моем" месте, но и по всему руслу сейчас нет рыбаков. Стала Волга, безмолвно белела ее ледяная крыша. В крепости льда я не сомневался. Вчера у магазина "Рыболов-спортсмен" на Тишинском рынке пожилой рыбак божился, что на днях ловил с "железного" десятисантиметрового льда... Лед рухнул в трех метрах от берега: "ах" я не успел сказать, как уже стоял по грудь в ледяной воде. Хорошо, что достал ногами дно! -- Пропал день! Мужик, в избе которого в деревне на берегу я сушился, хохотал на эти мои слова. Смиренно смотрела на меня хозяйка, и было в ее глазах великое недоумение, с которым собирают нас женщины в мороз, метельный ветер на зимнюю рыбалку. Но откуда им знать, как пожирает леску лунка. Как, глядя на сторожок удочки, думаешь о рыбе... В кромешной темноте подледного дна она отыскала наживку. Всасывает, целует, впивает, пожирает ее. И пронзенная крючком рвется, извиваясь. Откуда им знать, как, вытаскивая рыбу из этого гигантского аквариума через отверстие с блюдце, сам врезаешься в ослепительный, белоснежный день. В.Черкасов-Георгиевский на озере Селигер Московской области в 1960-е годы, еще до солдатской службы в армии. Слева направо: торчит бамбуковая ручка черпака, воткнутого в снег, удаляющего наледь и снежную крошку в лунке; сижу на рыбацком ящике-чемодане, перед ним удочка в лунку, далее направо плохо видна воткнутая в лед пешня. Несколько дней спустя я среди рыбаков с первой московской электрички снова шел полем по глубокому снегу к Волге. Как в разведке, шли мы молча, след в след, вглядываясь в ориентиры. Леща, окуня, плотву, ерша ловят в основном на водоемах зимой. Хочется, конечно, просверлить лунку над местом, где берут самые крупные из них, но по перволедью рыба редко долго стоит на месте. Она плавает себе в разнообразных направлениях, а рыбак, вспотевший на морозе, все буровит новые дырки во льду. Дорого, что только зимой можно всласть половить на мормышку. Сколько откровений разведано изобретателями этого крючка, впаянного в грузики самого разного металла, цвета, формы, веса! Рыбу, прикошмаренную нехваткой кислорода под промозглой шубой, очаровывает мормышечная игра. Окунь, ерш очень любят ее: бандитски, нахрапом хватают забаву. Плотва и лещ берут мотыля на жале мормышки интеллектуально-гурмански, как большое лакомство. В ответ на их жест так же деликатно, плавно сгибается сторожок: устройство с пропущенной через него леской на кончике шестика удочки. Как люди, рыбы ведут себя строго по своей натуре, характеру. Пусть у всех подводных жителей с жабрами кровь холодная -- порода все-таки на особицу. Мне, за что недавно и тонул, хотелось половить опять плотву или леща. Приехал я на этот раз вместе с моим другом Бородой. Был он, как всегда в вагоне электрички, задумчив и хмур, будто бы ехал на трагическое, но святое дело. -- Я -- за белых рыб, -- по своей любви к лозунгам сказал на этот раз Борода. (Имея в виду плотву, леща, уклейку, рыбца и тому подобных, каких берут на удочки с обычными крючками, а, может, -- и донное Белое Движение?) -- Благородной они души существа. Остальная компания на скамейках вокруг помалкивала, но снасти этот народ держал в чемоданах гангстерские -- мормышки от мала до велика, блесны многих систем. На берегу нам бы было лучше разойтись с их командой сразу. Но еще в электричке наши промороженные души сроднились под звездой всемирного братства рыбаков. Жалко расставаться с артелью на безмолвных, пустынных просторах. Шутка в ватаге скрасит, обогрев минуты бесклевья. И мы сели с попутчиками у берега, поросшего тростником, сначала все же на окуня. "Окунятник", да еще вооруженный блеснами на щуку и судака, -- отчаянный и бескомпромиссный человек. Он ищет лунку, из которой сразу набьет ящик. -- Мужики, -- сказал наш матерый старшина с поседевшей грудью, зияющей из расстегнутого настежь ворота рубахи в проеме ватника, -- если полчаса здесь жора не будет, рванем к тому берегу. Все замолчали. Мормышки упали на дно и заплясали. Впился добытчик глазами в сторожок, рука делает замысловатые движения, а боковым зрением, слухом сам насторожился рыбак. Бдит -- кто первым подсечет, отбросит удильник и начнет выбирать леску с пружинной серебряной рыбой?.. Брал же мелкий окунь -- нагло, засекаясь с поклевки. Еще не очухался, а уж барахтался в снегу. Но не попадалось тех, доблестно-перламутровых, чьи хвосты торчат из сковородки. Рушилась мечта. Они встали и с ломами, ледобурами наперевес пошли к противоположному берегу. Мы переглянулись с Бородой. Нас неудача с полосатиками не удручила, мы живо верили, что грядущая белорыбица порядком выше дерзкого окуня. Иначе почему порой плотва и лещ всасывают наживку и внимательно держат ее во рту, прежде чем проглотить? После героической атаки окуней они могли приплыть сюда и, пошевеливая толстыми спинами, делать круги над крючками. Да и не зря же, видит Бог, именно для них, как для капризных детей, варили мы дома аппетитную кашу. Сдабривали ее специями, чтобы загрузить объедение в лунки, привлечь проплывающую стаю, а потом, раскинув еще и поплавочные удочки, перетаскать всех до одной из стаи! Подкормили и закинули поплавочные батареи. Осталось -- ждать. Для не умеющих ждать в наши дела пристраиваться нечего. Мало-мальски одаренный ловец умеет ждать не хуже снайпера. Эта привычка потом орхидеями удачи перенастраивала и мою жизнь. Сквозь тучи глянуло солнце. Снег засиял, зацвел радужно. Отчетливо обозначилась панорама реки. Вон у соснового бора притулилась деревенька, разноцветными фантиками под ней рассыпались лодки, вытащенные на берег. Тихо, бело, величественно на водоеме. Но лед иссверлили, изрубили лунками, вытоптали пушистый снег, окрест спички, окурки. Наверное, другие люди, не рыбаки, глядя на такое, могут думать о нашем брате вроде азартников на "одноруких бандитах" казино? Важна ли нам эта самая Душа Природы? Тем более, что в рыбацком кругу разговоры ведутся обычно лишь о клеве, снастях и способах ловли. Это так. Но, честное слово, полетны рыбацкие сердца. Разве не говорили бы ловцы на эти темы, так любовно, если бы охота за рыбой не разворачивалась на воде, в которой отражается небо с солнцем; не раскидисто бы шла в лесных и травяных дворцах? Продолжали брать окуни. А тут еще подошли ерши, сопливое, бестолковое охвостье. Мы взвалили ящики на спины и затопали к другому берегу. Там рыбаки сидели, будто вОроны. Наш старшина грыз сосульки в усах и с большой мрачностью не сводил глаз с лунки. Около нее лежали-таки два мощных красавца окуня. Его удача и пригвоздила отряд рыбаков. Он взял этих полосатиков с час назад, и с уже ослабевающей решимостью ждал их товарищей. Мы повернулись и зашагали к заветному моему крутояру у деревеньки, где я недавно крестился волжской водой и где должны были брать лещи-лапти. Там мы по размеренным правилам артподготовки проделали россыпь лунок и снова поплавочные пушки взяли на прицел глубину в дуэте с пулеметами мормышек. Короток зимний день, через три часа наступят сумерки. Но в их преддверии и рыщет за ужином лещ. Тягостно время текло, не шевелились сторожки и поплавки. И грезилось, какой возвышенной жизнью живут вдруг сейчас наши товарищи... Быть может, пошел у них окунь-великан... Машут руками рыбачки, выбирая леску; рукавицы отброшены в сторону -- только успевай снимать рыбу да насаживать мотыля, курить некогда... Мучило нас -- уж лучше таскать окунишек-недомерков, даже ершей, чем сидеть и долго ждать над водой счастья... Первый раз клюнуло у Бороды. Он по долгожданности чуть не упал с чемодана. Но наглухо заглотнул лещ овсянку и Борода подсек его вовремя. Лаптем, истинным муромским лаптем лег тот на лед, бокастый, тугоспинный, с розовыми жабрами и чешуей. Мое сердце стучало на всю реку, в этот момент я ненавидел Бороду. Теперь мы не смотрели на часы. Черные глазницы лунок заворожили нас. Они очень солидные, эти лещи. Они сразу не станут толкаться у мотылей и шариков каши внизу, не сгрудятся вокруг. Следующая жертва, возможно, захочет не торопясь попробовать насадку. Да, лещи по-боярски важны и они, видимо, долго кружили в наддонной мгле, прежде чем загипнотизироватьоя приманкой. А когда наступил этот миг, они пошли на крючки плавник к плавнику, беззаветно, как подобает в штурме. Круговорот водяного течения, комбинация тончайших игл солнечного света с неба лазарно пали на площадку именно под нашими лунками так, что лещам страстно захотелось очутиться в этом силовом поле. Схватить редко-редкую в этих студеных далях еду! Конечно же, на них подействовало солнце, хотя било сквозь мутный хрусталь в снегах, магия тока воды и наши трепетные помыслы с Бородой -- вдохновленные глубоким почтением к их чешуйчатому невозмутимому роду. Я вытащил пять лещиных бревен, и Борода выхватывал еще тоже. Пусто было далеко вокруг, но каждый раз, воровато оглядываясь, мы заталкивали рыбу в ящики. Какие подарки получили бы мы, сядь на это место с утра! Быстро темнело, до станции неблизкий путь. Опоздав на поезд, нам пришлось бы ждать следующий до ночи. Подобные мысли давно улетели.Ну хоть еще по одному взять на брата! Когда поплавков стало не видно, мы начали собираться. Только выпрямившись во весь рост, я почувствовал, как замерз и мышцы затекли. Мы шли обратно в такой же темноте и по тропе, сбиваясь в сугробы, как утром, тяжелее стали ящики. Мы шли молча, след в след, весело, как члены поисковой группы, возвращающиеся после выполненного задания к печурке блиндажа. Знакомые рыбаки встретили нас на станции громкими возгласами. Они ужинали с водочкой, отогревались. Мы с Бородой примостились на чемоданах рядом. Все молчали и закусывали. Я вежливо опросил: -- Как ловилось? -- Да взяли по полсотне недомерков, -- махнули руками в ответ. Мы помалкивали. Старшина присмотрелся к нам и спросил настороженно: -- Как у вас? Не сдержавшись, мы одновременно улыбнулись. Борода поднялся, расправил плечи и открыл ящик. Лучше раз показать, чем сто раз обсказать. В его закромах блистающим сенокосом лежали снопиками богатырские лещи. С белыми мы победили. (Рассказ опубликован в газете "Московский комсомолец" 18 января 1973 года) (Следующий рассказ на 2-й стр.) 2. ТАМ, НАД РЕКОЙ ПОДНИМАЛОСЬ СОЛНЦЕ В декабрьскую ночь с московских вокзалов уходили последние электрички. Со скользких перронов, позвякивая пешнями, в них садились рыболовы. С вагонных скамеек через окна в инее они смотрели на залитый огнями город, где всем остальным уютно. Я расстегнул полушубок и поздоровался с моим рыжебородым товарищем, занявшим нам места здесь пораньше. Он кивнул, облокотился на свой рыбацкий ящик с ремнем на плечо и задремал. Поезд несся по замершим пригородам-весям, и только в его громыхающем, светящим камельком чреве переговаривались, шевелились ни на кого не похожие пассажиры. — Большинство здесь все-таки не ловцы рыб, а рыболовы, — проговорил, разлепив веки, Борода. — Рыбалка — любовь, не развлечение. Я знал его давно, и не зря он сказал лозунгом, вставив евангельское "ловцы". Борода ездил ловить и в самые глухие месяцы бесклевья, начинал читать газету с прогноза погоды. Он презирал тех, кто поймает сегодня много рыбы только потому, что она отчаянно берет по первому льду. Повеселел Борода в предутреннем снеговом лесу, через который наш десант с электрички долго топал к берегу. Нас было много, но двигались мы бесшумно, почти не разговаривали. Там, за деревьями, над рекой, поднималось солнце. Я шел с Бородой на «его» место, о котором ловцы всегда говорят мистически и особенным тоном. Сей рассказ впервые опубликован в 1970-х годах в "Учительской газете", затем перепечатан в альманахе "Рыболов-спортсмен" (Вып. 40. М.: Физкультура и спорт, 1980, с. 26), где на этой иллюстрации художник М.Лисогорский вторым справа, рядом с героем "Бородой", изобразил рассказчика-автора В.Черкасова-Георгиевского, носившего тогда усы. Там мы разбирали наши снасти под хозяйскими взглядами местных рыболовов из соседних деревень. Они будто бы не уходили отсюда с вечера. Сидели над почерневшими лунками и уж, должно, запустили туда не одну горсть заманухи-подкормки рыбам. Был среди них и Юрка. О нем я впервые услышал однажды в середине зимы, в «мертвый» сезон, когда к нашей кучке присоединился еще один промерзший от безделья рыбачишка. -- Ну как? — спросили мы дружно об одном и том же, что из-за его всевышности даже не обозначали устным словом -- КЛЕВЕ. Он только плюнул в ответ. -- У нас так же. -- И Юрка не взял? — полюбопытствовал рыбак. -- Не взял. Тогда рыбачок скорчил безысходную рожу. Юркин дед утонул в омуте, заводя бредень, а дядю накрыло перевернувшейся лодкой, когда ставил перемет. Юрка, наверное, самый последний в их династии -- холостяк. В свои тридцать он любил только реку, сидел на ней сутками, и мать, бывало, носила ему из недалекой деревни еду прямо сюда... Великий Юрка поймал на нынешней заре первым и словно дал команду «Огонь!» своему подразделению. Уверенно брал у них лещ. Не то чтобы шел косяком, а так — равномерно и наверняка. И в эти моменты они аккуратно вытаскивали из водяных зениц овальные рыбьи подносы в сиянии чешуи. Нам не везло с ними рядом. Мой товарищ не выносил таких зрелищ. Борода перезарядил снасть с мормышки на блесну и пошел на яму к обрывистому берегу. Потом над рекой уже полуденно вспыхнуло солнце. Оравы воробьев с шумом сражались из-за поживы. Шуршал хрупкий снег. Ничего этого я не видел, не слышал и не чувствовал. Как и десятки других, я уставился в лунки и мечтал о миге, когда лещи встанут у крючков моих удочек в несокрушимую очередь. — Смотри, — зашипели вокруг. Я оглянулся. У берега в свежей лунке дергал блесной Борода. Рядом на льду трепыхался выхваченный судак. Такой, о котором уважительно пишут в поваренных книгах; тот самый, какого небрежно показывают дома соседям; именно такого веса и размера, что проплывает в наших самых сладких снах. Мы пришли на эту реку за лещами, потому что их здесь пропасть и ловятся они за милую душу. Лещи! Они питаются зеленью и всякими червячками, не плотоядны. Рука не дрогнет отдать пакет этих тяжеловозов за хорошего судака, тянущего за кило! Потому как судак — хищник, как и все мы -- готовый на все охотник, и по разбою, хитрости главнее окуня, а по редкости — щуки. А Борода на глазах вытащил еще и крупного окуня. Мое сердце сжалось, очень захотелось схватить удочки и бежать туда. Некоторые так и сделали. Борода кружил по прибрежному льду и как обладатель лучевого зрения сверлил то тут, то там лунки. Он играл в них пассами руки с удочкой -- будто колокольчиком. Словно звенел в глыби блесной о стужу воды и рыбы валили, чтобы Борода только и знал, дабы подсекать, возносить на белый свет блистающих... Перебежавший туда народ все еще сидел там впустую, когда Борода, по наитию, вернулся на исходные позиции. Как раз начался и на нашем пятачке бесперебойный клев леща. Рыбы не разбирались — они засасывали и мотыля, и овсянку; они засекались и на разнокалиберные крючки поплавочных удочек, и на мормышки, не обращая внимания на толщину лески. Мальчишки выхватывали могучих лещей наравне со старожилами. О таком клеве потом долго, да всю жизнь! вспоминают рыбачки с замиранием сердца. Юрка напоминал корягу, вмерзшую в лед, только руки двигались чертовым колесом. Его клешни рвали крючок из очередной рыбы, снова наживляли его дрожащими от возбуждения пальцами, метали и опять выводили натянутую леску. Пятерни залетали в ледяную воду, пузырились слизью чешуи, жаберной кровью, Юрка не вытирал их — мельничные жернова равномерно вращались. Мы взялись за бутерброды на склоне дня, после того как зарябило от разглядывания наконец успокоившихся сторожков и поплавков. Промороженный воздух остекленел, уцелевшие лещи брели по дну в разные стороны, разогнулись наши спины. В ящиках, на которых сидели, вяло взбрыкивали рыбы, и, слушая это, мы думали о клеве на грядущей вечерней заре. Юрка не обедал, он сидел в прежнем положении с неизменной папироской в зубах и ждал поклевки. Рыбу он кидал к домотканому сидору, полному так, что верхние в последней пляске выпрыгнули, извернувшись и хрустально застыв по снегу. Борода смотрел на противоположный берег -- на его косогоре высился белый церковный храм. В горизонте полинявшего на солнечном морозе неба он казался облаком. Борода предложил пойти туда. -- Люблю это место, -- сказал он, когда мы поднялись на паперть. Мы смотрели на черно-белые просторы реки и леса. Солнце отчеканило картину тушью кустов и деревьев, смягчив желтизной. Фигурки рыболовов канителились вязью. Отсюда не было видно ящиков, пешней, ледобуров, луночных черпаков, термосов с чаем, мусора на вытоптанном снегу вокруг дырок во льду. Людские буковки жили на этой картине так же, как стволы, ветви и солнечное блюдо. На вечернюю зарю мы опоздали. Было почти темно, когда проходили мимо обловленных лунок к тропе через лес на поездной полустанок. Такой же сумрак, только синеватый, бывает перед восходом солнца. Сейчас он был неуютным, ветер зло дул над пустынным льдом. Один Юрка по-прежнему сидел на своем месте. Как всегда, он первым пришел сюда и, наверное, последним уйдет с реки. Эта статья опубликована на сайте МЕЧ и ТРОСТЬ   https://apologetika.eu/ URL этой статьи:   https://apologetika.eu/modules.php?op=modload&name=News&file=article&sid=1939 Ссылки в этой статье   [1] http://apologetika.eu/modules.php?op=modload&name=News&file=article&sid=1940