Владимир Черкасов-Георгиевский. Часть четвертая (1914 -- 1917). ТРИЖДЫ ГЕОРГИЕВСКИЙ КАВАЛЕР Статьи / Белое Дело Послано Admin 12 Фев, 2011 г. - 19:19 |
|
ОБЩЕЕ ОГЛАВЛЕНИЕ КНИГИ [1] Подвиг на Великой войне. Отличие шефства Цесаревича. Отречение Государя. Петроград Керенского. Корниловские дни. Против войсковых комитетчиков. Солдатский Георгий. Последние дни Ставки. Утром 6 августа 1914 года, спустя несколько дней после начала Первой мировой войны, Великой, как ее тогда называли, части Лейб-Гвардии Его Императорского Величества Конного полка, вместе с кавалергардами стремительно наступающие от восточно-прусской границы России, взяли деревню Краупишкен. Противник закрепился дальше в деревне Каушен, немецкая пехота и артиллерия обрушили оттуда бешеный огонь на конногвардейцев, кавалергардов из 1-й бригады 1-й Гвардейской кавалерийской дивизии. Им приказали спешиться. Как во всех баталиях, решающих славу русского оружия, гвардейцы должны были показать, что не зря пьют первую чарку за Царя, носят великолепную форму, а их офицеры -- лучшие российские фамилии. Кирасирская гвардия пошла на германские батареи, расстреливающие их в упор, в полный рост. Шквал свинца и картечи косил, но гвардейцы, заваливая поле телами, откатывались лишь для того, чтобы снова подняться и идти в огонь. В этой сумасшедшей, грохочущей карусели эскадроны были перебиты и переранены, и показалось -- захлебнется столь горячее, успешное русское наступление в самом начале войны. Вдвойне было горько, что в пешем строю гибла кавалерийская элита. Военные теоретики единодушно считали, что при пулеметно-ружейной огневой мощи того времени уже невозможна конная атака на пехотные позиции. День стал черен от дыма, пороховой гари и криков умиравших в атаках. Из Каушена безостановочно гвоздила пристрелявшаяся от мельницы батарея: дивизия споткнулась о германский оплот, обливаясь кровью своих ударных частей. Целым в резерве остался один-единственный эскадрон Конного полка. Он словно и существовал на такие случаи, когда геройство последних оставшихся в живых или оправдывает исторический гвардейский завет: "Гвардия умирает, но не сдается!" -- или побеждает, совершая немыслимое. Это был 3-й шефский конногвардейский эскадрон Его Величества под командой ротмистра Петра Врангеля. Царский эскадрон уцелел, потому что по традиции охранял полковое знамя. Командир дивизии генерал Казнаков был вынужден бросить и его в этот Каушенский бой, который войдет в анналы. Из служебной характеристики: "Ротмистр барон Врангель отличный эскадронный командир. Блестяще военно подготовлен. Энергичный. Лихой. Требовательный и очень добросовестный. Входит в мелочи жизни эскадрона. Хороший товарищ. Хороший ездок. Немного излишне горяч. Обладает очень хорошими денежными средствами. Прекрасной нравственности. В полном смысле слова выдающийся эскадронный командир". Его высокоблагородие гвардии ротмистр его сиятельство барон фон Врангель, получивший приказ атаковать в конном строю своим эскадроном Каушен, прекрасно знал академические утверждения о невозможности конной победы над палящими напрямую пехотинцами и артиллеристами. Но за ним реяли регалии врангелевского рода. Что говорить, даже в таком же чине ротмистра тоже отборного лейб-кирасирского полка прославился барон И. Врангель в 1759 году в битве при Кунерсдорфе. Ротмистр Петр Врангель, сияя серовато-зеленым пламенем глаз на узком лице, сверкнул обнаженной шашкой и закричал атаку: -- Шашки к бою, строй, фронт, марш, ма-арш! Конники его эскадрона будто на параде выпрямились в седлах, потом пригнулись, выхватывая оружие, и ринулись в дымы и разрывы Каушена. Доскакать можно было, только примеряясь к местности. Врангель превосходно использовал ее: перелесок, пригорки, -- чтобы под их прикрытием сблизиться с палаческой батареей, наглухо прикрытой мельницей. Эскадрон вдруг вылетел напротив нее в ста тридцати шагах и молниеносно развернулся. Изумленные внезапностью немцы ударили наудачу, сразу не успели изменить прицел... Эскадрон гвардии ротмистра Врангеля шел в лоб, уже не сворачивая. В грохоте пушек и визге пуль, предсмертном лошадином ржанье, свисте осколков на полном скаку редел эскадрон. Все его офицеры, кроме командира, нашли смерть и двадцать солдат убило, ранило в этом последнем броске. Коня Врангеля, обливающегося кровью от девяти картечных ран, сразили под ротмистром уже около вражеских траншей. Барон вскочил на ноги и кинулся с шашкой к батарее. Остатки врангелевского эскадрона дрались на немецких позициях врукопашную. Так был взят Каушен. Командир Конного полка полковник Б. Г. Гартман, раненный в сражении при Каушене, потом писал, что блестящие конные атаки белых целой дивизией и даже корпусом во время Гражданской войны явились последствием той веры, которую утвердил во Врангеле Каушенский бой. Еще бы, он в первом же бою той войны атаковал боеспособную пехоту, поддержанную артиллерией, и имел полный успех. Атака под Каушеном стала для Врангеля тем же, что и Тулон для Наполеона. Князь В. С. Трубецкой в своих "Записках кирасира" рассказывает: "6 августа 1914 г. под местечком Краупишкен в Восточной Пруссии даже был случай, когда один эскадрон Лейб-Гвардии Конного полка, входившего в состав нашей дивизии, атаковал в лоб (правда, разомкнутым строем) германскую батарею на позиции!.. В это удивительной атаке (свидетелем которой был и пишущий эти строки и которая, как мне кажется, была единственная в этом роде за всю мировую войну), несомненно, сказались влияние и школа Красного Села. Кстати, командиром эскадрона конногвардейцев был ротмистр барон Врангель, который благодаря этой атаке на батарею приобрел в гвардии большую известность и популярность и быстро пошел в гору". Лейб-гусар Великий князь Гавриил Константинович тоже уделил этому внимание в мемуарах "В Мраморном дворце": "6-го числа был известный бой Гвардейской конницы под Каушеном, во время которого командир 3-го эскадрона конной гвардии ротмистр барон Врангель (впоследствии главнокомандующий Добровольческой армией) атаковал во главе своего эскадрона немецкую батарею. К сожалению, я не участвовал в этом бою, потому что 4-й эскадрон был назначен охранять обоз 1-го разряда. Слышал впереди выстрелы, но не знал, что происходит. Мне помнится, что я стоял возле скирды сена, когда увидел несколько конногвардейцев. Я их спросил, что происходит впереди. Один из них, бойкий парень, ответил мне, что Конная Гвардия, как всегда, побеждает. Мне очень понравился его ответ. После боя наш эскадрон был назначен в охранение. Ясно помню, что когда полк собрался вместе, уже почти стемнело. Я стоял в группе наших офицеров, говорили, что Врангель убит; Гревс и Велепольский жалели убитого, как хорошего офицера, которого они знали еще по японской войне. Вдруг в этот момент появляется сам барон Врангель верхом на громадной вороной лошади. В сумерках его плохо было видно и он казался особенно большим. Он подъехал к нам и с жаром, нервно стал рассказывать, как он атаковал батарею. Я никогда не забуду этой картины". В представлении Петра Николаевича к награждению орденом Святого Георгия было указано: "Стремительно произвел конную атаку и, несмотря на значительные потери, захватил два орудия, причем последним выстрелом одного из орудий под ним была убита лошадь". (Подвиг Врангеля по героизму и талантливому командованию атакой в общем-то не повторили на этой войне, хотя, например, другой аристократ прибалтийского рода полковник Светлейший князь Анатолий Павлович Ливен был вполне под стать нашему барону. Сын ближайшего соратника Государя Александра Второго П. И. Ливена, кавалергард, офицер эскадрона Ее Величества, Георгиевский кавалер и даже, помимо других наград, - кавалер английского Военного креста "Виктория"; монархист до мозга костей, сей гвардии ротмистр (что равнялось армейскому полковнику) стоил горсти иных генералов. Светлейший князь Ливен самым обыкновенным образом в схватках рубил шашкой наповал всех, кто ни попадался. А геройски начнет он на Великой войне, где свой крест Святого Георгия возьмет в 1915 году, когда срубит офицера и нескольких конников немецкого полуэскадрона, а потом на плечах уцелевших кавалеристов прорвется к обозу и его тоже располосует в отделку.В январе 1919 г. Светлейший князь Ливен сформирует в латышской Либаве добровольческий Ливенский отряд, который перерастет в на белом Северо-Западе в 5-ю Ливенскую дивизию у главкома генерала Юденича. Взгляните по фото Анатолия Павловича на его лицо античного героя, средневекового рыцаря, так похожее на врангелевское. Представьте, что А. П. Ливен всю жизнь, не показывая вида, страдал от разных ран и - тяжелейшей в мае 1919 г., когда пуля, разбив бедро, ушла в живот. Сколько много израненный Светлейший князь Ливен, кочуя по больницам, сделает по монархической, издательской работе в эмиграции! В Париже он станет держать в общем-то благотворительный гараж, где бывшие офицеры будут обучаться вождению и автослесарному делу, а потом -- работать автомеханиками и таксистами.) Об эскадронном же командире Врангеле в начале Великой войны теперь мы можем узнать и из воспоминаний его однополчан-конногвардейцев. Поручик Белосельский: "Пайпер всегда находился в движении. Когда полк выводили с боевых позиций и другие офицеры занимались тем, что ели и спали, он брал лошадь и, сопровождаемый одним-двумя молодыми энтузиастами (среди которых был я), скакал по окрестным полям". Один из офицеров 3-го эскадрона: "26-го июля 1914 г., 18 часов: получили приказ двигаться на Вилкавишки… Мы отправились в полной темноте и под проливным дождем; переход и расквартирование заняли много времени… Врангель, как обычно, лег спать последним и не сел ужинать, пока не убедился, что все его люди устроены и накормлены…" + + + Так ротмистр барон П. Н. Врангель, представитель цвета русской гвардии, стал первым из офицеров на Первой мировой войне Георгиевским кавалером, о чем гласит запись в дневнике Государя Императора Николая Второго от 1914 года: "10-го октября. Пятница. ...После доклада Барка принял Костю, вернувшегося из Осташева, и ротм. Л.-Гв. Конного полка бар. Врангеля, первого Георгиевского кавалера в эту кампанию..." С этого времени взлетает фронтовая "карьера" П. Н. Врангеля, в сентябре назначенного начальником штаба Сводно-Кавалерийской дивизии, потом --помощником командира Конного полка по строевой части. В октябре Государь "соизволил лично пожаловать за отличие" барону орден Св. Владимира IV степени с бантом, он становится членом Полкового суда. А в декабре 1914 года гвардии ротмистра жалуют во флигель-адъютанты Свиты Его Императорского Величества, производят в полковники. В течении ближайшего года барон также заслужит Георгиевское оружие и орден Св. Владимира III степени с мечами.  Эта фотография и другие в электронной версии книги -- из фотоальбомов графини М.Н.Апраксиной из Брюсселя, дочери Н.М.Котляревского -- последнего личного секретаря генерала барона П.Н.Врангеля, предоставленных Марией Николаевной для книжного иллюстрирования В.Г.Черкасову-Георгиевскому С октября 1915 года Врангель командует 1-м Нерчинским казачьим полком Уссурийской дивизии Забайкальского казачьего войска, в частях которого прошел японскую войну. Среди подчиненных ему нерчинцев оказываются двое колоритных офицеров, два подъесаула: Г. М. Семенов, совершивший один из своих фронтовых подвигов, -- спас полковое знамя, и барон Р. Ф. Унгерн фон Штернберг -- "тип партизана-любителя, охотника-следопыта из романов Майн-Рида", как его описал потом Врангель в своих мемуарных "Записках". 29 и 30 июля 1916 г. полк Врангеля выдержал сражение с 43-м германским пехотным полком, усиленным артиллерией. Это было непросто: в Первую мировую войну по численности такой полк врага превосходил русский кавалерийский полк раза в три. Нерчинцы удостоились благодарности от командира дивизии генерала Крымова: "… за доблестные действия, а флигель-адъютант полковник П. Н. Врангель, кроме того, и за умелое маневрирование и управление боем". Врангелевские казаки также покрывают себя славой 22 августа 1916 года в Лесистых Карпатах. 1-й Нерчинский полк геройской атакой врывается в траншеи противника, захватывает 118 пленных, массу оружия, боеприпасов. В этом бою Врангель и многие его офицеры, несмотря на раны, остаются в строю. Полк удостаивается особого отличия -- шефства Цесаревича Алексея. Командир нерчинцев полковник Врангель должен был во главе полковой депутации прибыть в Петроград для представления "молодому шефу", как вспоминал Петр Николаевич в "Записках", и далее рассказывал: "Я выехал в Петербург в середине ноября; несколькими днями позже должны были выехать офицеры, входившие в состав депутации. Последний раз я был в Петербурге около двух месяцев назад, когда приезжал лечиться после раны, полученной при атаке 22 августа... Через несколько дней после моего приезда я назначен был дежурным флигель-адъютантом к Его Императорскому Величеству. Мне много раз доводилось близко видеть Государя и говорить с Ним. На всех видевших Его вблизи Государь производил впечатление чрезвычайной простоты и неизменного доброжелательства. Это впечатление являлось следствием отличительных черт характера Государя -- прекрасного воспитания и чрезвычайного умения владеть собой. Ум Государя был быстрый, Он схватывал мысль собеседника с полуслова, а память Его была совершенно исключительная. Он не только отлично запоминал события, но и лица, и карту; как-то, говоря о Карпатских боях, где я участвовал со своим полком, Государь вспомнил совершенно точно, в каких пунктах находилась моя дивизия в тот или иной день. При этом бои эти происходили месяца за полтора до разговора моего с Государем, и участок, занятый дивизией, на общем фронте армии имел совершенно второстепенное значение. Я вступил в дежурство в Царском Селе в субботу, сменив флигель-адъютанта герцога Николая Лейхтенбергского... Обедали на половине Императрицы. Кроме меня, посторонних никого не было, и я обедал и провел вечер один в Семье Государя. Государь был весел и оживлен, подробно расспрашивал меня о полку, о последней блестящей атаке полка в Карпатах... Императрица главным образом интересовалась организацией медицинской помощи в частях, подробно расспрашивала о новом типе только что введенных противогазов. Великие Княжны и Наследник были веселы, шутили и смеялись. Наследник, недавно назначенный шефом полка, несколько раз задавал мне вопросы -- какие в полку лошади, какая форма... После обеда перешли в гостиную Императрицы, где пили кофе и просидели еще часа полтора. На другой день, в воскресенье, я сопровождал Государя, Императрицу и Великих Княжон в церковь, где Они присутствовали на обедне... Видя, как молится Царская Семья, я невольно сравнивал спокойное, полное религиозного настроения лицо Государя с напряженным, болезненно экзальтированным выражением Императрицы... 26 ноября, в день праздника кавалеров ордена Св. Георгия, все кавалеры Георгиевского креста и Георгиевского оружия были приглашены в Народный дом, где должен был быть отслужен в присутствии Государя торжественный молебен и предложен обед всем Георгиевским кавалерам. Имея орден Св. Георгия и Георгиевское оружие, я был среди присутствующих. Громадное число Георгиевских кавалеров, офицеров и солдат, находившихся в это время в Петрограде, заполнили театральный зал дома. Среди них было много раненых. Доставленные из лазаретов тяжелораненые располагались на сцене на носилках... По отслужении молебна, генерал-адъютант Принц Александр Петрович Ольденбургский взошел на сцену, поднял чарку и провозгласил здравицу Государю Императору и Августейшей Семье. Государь Император выпил чарку и провозгласил "ура" в честь Георгиевских кавалеров, после чего Он и Императрица обходили раненых, беседуя с ними... Наконец, прибыли в Петербург офицеры депутации. Представление было назначено в Царском днем 4-го декабря перед самым, назначенным в этот день, отъездом Государя в Ставку. Отправив утром предназначенную быть подведенной Наследнику лошадь, поседланную маленьким казачьим седлом, я выехал с депутацией по железной дороге, везя заказанную для Наследника форму полка... Встреченные дежурным флигель-адъютантом, мы только что вошли в зал, как Государь в сопровождении Наследника вышел к нам. Я представил Государю офицеров, и сверх моего ожидания Государь совершенно свободно, точно давно их знал, каждому задал несколько вопросов; полковника Маковкина Он спросил, в котором году он взял Императорский приз; есаулу Кудрявцеву сказал, что знает, как он во главе сотни 22-го августа первым ворвался в окопы противника... Я лишний раз убедился, какой острой памятью обладал Государь, -- во время моего последнего дежурства я вскользь упомянул об этих офицерах и этого было достаточно, чтобы Государь запомнил эти подробности. После представления Государь с Наследником вышли на крыльцо, где осматривали подведенного депутацией коня. Тут же на крыльце Царскосельского дворца Государь с Наследником снялся в группе с депутацией. Это, вероятно, одно из последних изображений Государя во время Его царствования и это последний раз, что я видел Русского Царя". В декабре 1916 года Уссурийская конная дивизия была переброшена на Румынский фронт. Перед новым 1917 годом полковник Врангель назначается командиром 2-й бригады Уссурийской дивизии, в которую входили Приморский драгунский и Нерчинский казачий полки. В январе барон П. Н. Врангель "за боевые отличия" произведен в генерал-майоры. На этой войне умер 35-летний брат нашего героя Николай Николаевич Врангель. Немного поработав в петроградском Красном Кресте, в октябре 1914 г. барон Кока добровольно отправился на Западный фронт. Там он уполномоченным санитарного поезда имени Великой княжны Ольги Николаевны вывозил раненых. В середине июня барон Николай фон Врангель-младший скончался от желтухи в госпитале Варшавы. В некрологах писали: "Н. Н. принимал живое участие в "Старых годах"… Им была напечатана статья "Забытые могилы" о памятниках искусства на петроградских кладбищах, а за его исследование "Об искусстве помещичьей России" А. Ф. Кони исходатайствовал в Академии наук Пушкинскую медаль этому журналу. Н. Н. редактировал также журнал "Аполлон", был одним из учредителей Общества сохранения памятников старины, а за свои научные труды по истории был пожалован французским правительственным Орденом Почетного Легиона. В день 50-летия Румянцевского музея барон Н. Н. Врангель был избран почетным корреспондентом и вскоре также был избран членом библиотековедения Академии наук… Многие, вероятно, и не подозревают, что почти все работы Игоря Грабаря возникли при содействии и влиянии Н. Н. Весь пятый том скульптуры Грабаря написан был Врангелем… Деятельность его началась в музее Александра III, затем в Эрмитаже он числился кандидатом на классные должности…" В своей речи "Памяти Врангеля" 2 июля 1915 г. художник Александр Бенуа говорил: -- Не знаниями, не пониманием, не чутьем, не силой энергии выделялся Врангель в петроградском обществе (хотя и во всем этом было мало равных ему), а горячей своей страстью, каким-то фанатизмом, придававшим ему оттенок какого-то подвижничества. И еще можно сказать так: это был герой и рыцарь искусства, не лишенный даже многих священных черт донкихотства, благодаря которым он в свою короткую жизнь пережил много тяжелого, много такого, от чего другие бегут и прячутся, чего боятся больше болезни и смерти. И последний поступок Врангеля -- его полная отдача себя деятельности Красного Креста -- была выражением его геройства, рыцарства, его жизненности. Я по-прежнему считаю, что он не был прав. Человек, посвятивший себя искусству, должен более чем когда-либо оставаться на страже его в такие моменты, когда всему прекрасному грозит гибель. У художника в широком смысле слова есть свой патриотизм, свои права и обязанности перед человечеством и родиной. Но, во всяком случае, Врангель совершил свою "измену", не изменяя существу своей натуры. В войне он увидал тоже своего рода "художественное лицо" жизни, в войне он понадеялся найти исток переизбытку своей энергии и все того же своего энтузиазма, -- и вот он оставил то, чем был занят до сих пор, и бросился в совершенно иное. Но в высшей степени характерно для Врангеля то, что лишь только он несколько освоился с новой обстановкой, как снова обратил свои заботы на свое прекрасное детище, и уже в октябре можно его было видеть в вагоне-лазарете, держащим в свободное от трудов по эвакуации раненых время корректуры своим художественным статьям и даже пишущим новые и сверяющим материалы. В статье "Венок Врангелю" в 1916 г. А. Бенуа написал: "Возможно, что будущие поколения будут говорить о какой-то эпохе Врангеля". Супруга генерала барона П. Н. Врангеля Ольга Михайловна, несмотря на троих детей, устремилась вслед за мужем на фронт. С начала Первой Мировой войны баронесса всегда работала в санитарных учреждениях тех частей и соединений, которыми командовал Петр Николаевич. + + + Об отречении Государя Императора Николая Второго и вслед -- его брата Михаила Александровича от Престола генерал Врангель узнал в окрестностях Кишинева, где был штаб Уссурийской дивизии. -- Это конец, это анархия, -- совершенно точно резюмировал Петр Николаевич, командовавший в это время 1-й бригадой Уссурийской конной дивизии. Потом неколебимый монархист барон Врангель в "Записках" пояснит: "Опасность была в уничтожении самой идеи монархии, исчезновении самого Монарха… Что должен был испытать русский офицер или солдат, сызмальства воспитанный в идее нерушимости присяги и верности Царю, в этих понятиях прошедший службу, видевший в этом главный понятный ему смысл войны... Надо сказать, что в эти решительные минуты не было ничего сделано со стороны старших руководителей для разъяснения армии происшедшего. Никаких общих руководящих указаний, никакой попытки овладеть сверху психологией армии не было сделано. На этой почве неизбежно должен был произойти целый ряд недоразумений. Разноречивые, подчас совершенно бессмысленные, толкования отречений Государя и Великого Князя (так, один из командиров пехотных полков объяснил своим солдатам, что "Государь сошел с ума"), еще более спутали и затемнили в понятии войск положение. Я решил сообщить войскам оба манифеста и с полной откровенностью рассказать все то, что было мне известно -- тяжелое положение в тылу, неудовольствие, вызванное в народе многими представителями власти, обманывавшими Государя и тем затруднявшими проведение в стране мира, необходимого в связи с настоящей грозной войной. Обстоятельства, сопровождавшие отречение Государя, мне неизвестны, но манифест, подписанный Царем, мы, "присягавшие Ему", должны беспрекословно выполнить, так же как и приказ Великого Князя Михаила Александровича, коему Государь доверил Свою власть. Утром полкам были прочитаны оба акта и даны соответствующие пояснения. Первые впечатления можно характеризовать одним словом - недоумение. Неожиданность ошеломила всех. Офицеры, так же как и солдаты, были озадачены и подавлены. Первые дни даже разговоров было сравнительно мало, люди притихли, как будто ожидая чего-то, старались понять и разобраться в самих себе. Лишь в некоторых группах солдатской и чиновничьей интеллигенции (технических команд, писарей, состав некоторых санитарных учреждений) ликовали. Персонал передовой летучки, в которой, между прочим, находилась моя жена, в день объявления манифеста устроил на радостях ужин; жена, отказавшаяся в нем участвовать, невольно через перегородку слышала большую часть ночи смех, возбужденные речи и пение". Командир Уссурийской дивизии генерал А. М. Крымов вначале приветствовал Февральскую революцию, считая, что это жизнеутверждающий переворот власти, а не начало Русской Смуты. В Кишиневе, полыхавшим митингами под красными знаменами, он "горячо доказывал" Врангелю: -- Армия, скованная на фронте, не будет увлечена в политическую борьбу. Было бы гораздо хуже, ежели бы все произошло после войны, а особенно во время демобилизации... Тогда армия бы разбежалась домой с оружием в руках и стала бы сама наводить порядки. Вскоре Крымов направляет Врангеля в Петроград с письмом военному министру Временного правительства А. И. Гучкову. В нем он взволнованно пишет, что "армия должна быть вне политики, те, кто трогают эту армию, творят перед родиной преступление", как вспоминал Петр Николаевич. "Среди чтения письма он вдруг, схватив голову обеими руками, разрыдался..." На станции Жмеринка Врангелю встретился поезд, где был командир 12-ой кавалерийской дивизии Свиты Его Величества генерал барон К.Г. фон Маннергейм, который будет потом руководить в Финляндии национальными белыми войсками, а в 1939 г. разобьет советские войска. От этого очевидца Петр Николаевич узнал о столичных волнениях, измене правительству воинских частей, убийствах офицеров. Сам барон Маннергейм в течении трех дней скитался по Петрограду, меняя квартиры. Толпа городской рвани и солдат расправилась со стариком графом Штакельбергом, свои же солдаты запасных частей гвардейской кавалерии убили в петроградском предместье Луге бывшего командира Кавалергардского полка графа Менгдена и лейб-гусара графа Клейнмихеля. Прибыв в Киев, Врангель поехал навестить знакомую семью губернского предводителя Безака. По дороге увидел сброшенный, валяющийся на земле памятник Столыпина. За обедом у Безаков прибывший из Петрограда член Думы барон Штейгер хвалил Керенского: -- Это единственный темпераментный человек в составе правительства, способный владеть толпой. Ему Россия обязана тем, что кровопролитие первых дней вовремя остановилось. На станции Бахмач в купе Петра Николаевича сел брат только что убитого в Луге генерала графа Менгдена -- адъютант Великого князя Николая Николаевича полковник граф Менгден. Он оставил в Бахмаче поезд Великого князя, направлявшегося из Тифлиса в Могилев, в Ставку для решения вопроса о принятии верховного главного командования войсками, и ехал в Петроград к семье. Барону пришлось первым сообщить графу о трагической смерти его брата. Граф Менгден рассказал, что Великий князь уже предупрежден о желании Временного правительства, чтобы он передал главное командование генералу Алексееву. И что Николай Николаевич решил, избегая лишних осложнений, этому подчиниться. Врангель воскликнул: -- Я считаю это решение Великого князя роковым! Великий князь чрезвычайно популярен в армии как среди офицеров, так и среди солдат. С его авторитетом не могут не считаться и все старшие начальники: главнокомандующие фронтов и командующие армиями. Он один еще мог бы оградить армию от грозящей ей гибели. На открытую борьбу с Николаем Николаевичем Временное правительство не решилось бы. Подъезжая к Петрограду, барон Врангель не изменяет ни своей породе, ни своему нраву, как описал позже: "В Царском дебаркадер был запружен толпой солдат гвардейских и армейских частей, большинство из них были разукрашены красными бантами. Было много пьяных. Толкаясь, смеясь и громко разговаривая, они, несмотря на протесты поездной прислуги, лезли в вагоны, забив все коридоры и вагон-ресторан, где я в это время пил кофе. Маленький рыжеватый Финляндский драгун с наглым лицом, папироской в зубах и красным бантом на шинели бесцеремонно сел за соседний столик, занятый сестрой милосердия, и пытался вступить с ней в разговор. Возмущенная его поведением сестра стала ему выговаривать. В ответ раздалась площадная брань. Я вскочил, схватил негодяя за шиворот и, протащив к выходу, ударом колена выбросил его в коридор. В толпе солдат загудели, однако никто не решился заступиться за нахала. Первое, что поразило меня в Петрограде, -- это огромное количество красных бантов, украшавших почти всех. Они были видны не только на шатающихся по улицам, в расстегнутых шинелях, без оружия, солдатах, студентах, курсистках, шоферах таксомоторов и извозчиках, но и на щеголеватых штатских и значительном числе офицеров. Встречались элегантные кареты собственников с кучерами, разукрашенными красными лентами, владельцами экипажей с приколотыми к шубам красными бантами. Я лично видел несколько старых, заслуженных генералов, которые не побрезгали украсить форменное пальто модным революционным цветом. В числе прочих я встретил одного из лиц Свиты Государя, тоже украсившего себя красным бантом; вензеля были спороты с погон; я не мог не выразить ему моего недоумения увидеть его в этом виде. Он явно был смущен и пытался отшучиваться: "Что делать, я только одет по форме -- это новая форма одежды..." Общей трусостью, малодушием и раболепием перед новыми властителями многие перестарались. Я все эти дни постоянно ходил по городу пешком в генеральской форме с вензелями Наследника Цесаревича на погонах (и, конечно, без красного банта) и за все это время не имел ни одного столкновения. Эта трусливость и лакейское раболепие русского общества ярко сказались в первые дни смуты, и не только солдаты, младшие офицеры и мелкие чиновники, но и ближайшие к Государю лица и сами члены Императорской Фамилии были тому примером. С первых же часов опасности Государь был оставлен всеми. В ужасные часы, пережитые Императрицей и Царскими Детьми в Царском, никто из близких к Царской Семье лиц не поспешил к Ним на помощь. Великий Князь Кирилл Владимирович сам привел в Думу гвардейских моряков и поспешил "явиться" М. В. Родзянко. В ряде газет появились "интервью" Великих Князей Кирилла Владимировича и Николая Михайловича, где они самым недостойным образом порочили отрекшегося Царя. Без возмущения нельзя было читать эти интервью. Борьба за власть между Думой и самочинным советом рабочих и солдатских депутатов продолжалась, и Временное Правительство, не находившее в себе силы к открытой борьбе, все более становилось на пагубный путь компромиссов". Военного министра Гучкова в городе не было, генерала Врангеля принял министр иностранных дел П. Н. Милюков, любезно заговоривший: -- Александр Иванович Гучков отсутствует, но я имею возможность постоянно с ним сноситься. Я могу переслать ему ваше письмо, а также постараюсь совершенно точно передать ему все то, что вы пожелали бы мне сообщить. Мы с Александром Ивановичем люди разных партий, -- прибавил он, улыбаясь, -- но теперь, как вы понимаете, разных партий нет, да и быть не может. Передавая Милюкову письмо генерала Крымова, Петр Николаевич сказал: -- Сейчас война, и мы все воины, и офицеры, и солдаты, где бы мы ни находились: в окопах, в резерве или в глубоком тылу, -- мы все время, в сущности, несем службу и находимся "в строю". Новые права солдата, требование обращения к солдатам на "вы", право посещать общественные места, свободно курить, и так далее хорошему солдату сейчас не нужны. Русский простолюдин сызмальства привык к обращению на "ты" и в таком обращении не видит для себя обиды; в окопах и на привале русские офицеры и солдаты живут вместе, едят из одного котла и закуривают от одной папироски. Свободным посещением публичных мест, курением и прочими свободами воспользуются лишь такие солдаты, как те, что шатаются ныне по улицам столицы. Милюков, слушал, делая пометки в блокнот, и прервал: -- То, что вы говорите, весьма интересно, я точно передам все это Александру Ивановичу. Однако должен заметить, что те сведения, которыми мы располагаем, то, что мы слышим здесь от представителей армии, освещает вопрос несколько иначе. -- Это возможно, но позвольте спросить вас, о каких представителях армии вы изволите говорить? О тех, что заседают в совете рабочих и солдатских депутатов, неизвестно кем выбранные и кем назначенные, или о тех, которых я видел только что на улицах города, разукрашенных красными бантами. Поверьте мне, что из хороших офицеров и солдат в Петербурге сейчас находятся лишь те, что лежат в лазаретах, и едва ли они могут быть вашими осведомителями. Я не сомневаюсь, что все прочие, кто случайно находился здесь, сейчас уже поспешили вернуться в свои родные части. -- Конечно, я не берусь судить, -- дипломатично закивал Милюков, в этом истинный министр иностранных дел, -- Александр Иванович Гучков в этом вопросе компетентнее меня. Вероятно, по его возвращении, он пожелает лично вас видеть. Пока же будьте уверены, я в точности передам все вами сказанное. Вскоре пришла телеграмма от генерала Крымова, требующего, чтобы Врангель вернулся в Кишинев временно командовать Уссурийской дивизией, так как его самого теперь вызывают в петроградское военное министерство. Барон снова убыл назад. Петр Николаевич вспоминал: "Мы переживали тяжелое время. Власть из рук Временного Правительства все более и более ускользала. Это правительство оказывалось бессильным противостоять притязаниям самочинного совета рабочих и солдатских депутатов. В армии ясно чувствовали все грозные последствия этой слабости и колебания, и инстинктивно стремились эту власть подкрепить. Ряд войсковых частей обращался с заявлениями к председателю правительства, в коих указывалось на готовность поддержать новую власть и бороться со всеми попытками внести анархию в страну. Такого характера заявления вынесли и все полки Уссурийской дивизии. К сожалению, Временное Правительство не сумело, да, по-видимому, и не решалось опереться на предлагаемую ему самими войсками помощь. Александр Иванович Гучков, который в это время объезжал главнокомандующих фронтами, принимая депутации от разного рода частей, неизменно громко заявлял, что правительство ни в какой помощи не нуждается, что никакого двоевластия нет, что работа правительства и совета рабочих и солдатских депутатов происходит в полном единении. Не было твердости и единства и в верхах армии. Вместо того чтобы столковаться и встать единодушно и решительно на защиту вверенных им войск, старшие военачальники действовали вразброд каждый за себя, не считаясь с пользой общего дела. В то время как генерал граф Келлер, отказавшись присягнуть Временному Правительству, пропускал мимо себя, прощаясь с ними, свои старые полки под звуки национального гимна, генерала Брусилова несли перед фронтом войск в разукрашенном красными бантами кресле революционные солдаты..." В эти мартовские дни П. Н. Врангель был восхищен поступком командира 3-го конного корпуса генерала графа Ф. А. Келлера, единственного из высшего генералитета собиравшегося "придти и защитить" Государя. Увы, такие чувства испытывало не большинство русской аристократии, а их сиятельства граф и барон, во многом потому что носили немецкие фамилии своих рыцарских предков. Генерал-от-кавалерии граф Федор Артурович Келлер, получив первые сведения о митингах и беспорядках в Петрограде, прислал Государю Николаю II телеграмму: "3-й конный корпус не верит, что Ты, Государь, добровольно отрекся от Престола. Прикажи, Царь, придем и защитим тебя". Однако православный Император отказался от помощи кавалеристов -- не хотел кровопролития. Тогда "плохо стареющему" красавцу двухметрового роста графу Келлеру было шестьдесят лет. Его осанку не портили фронтовые ранения, а также -- от осколков бомбы, брошенной во время покушения на Федора Артуровича революционером в 1905 году. Граф имел два солдатских Георгиевских креста, полученных когда еще служил рядовым у генерала Скобелева в русско-турецкую войну. В августе 1914 года, спустя недели после начала войны, кавалерийская дивизия под командованием графа Келлера разгромила несколько австро-венгерских конных полков. После того, как Ф. А. Келлер покинул 3-й корпус, он будет безвыездно жить в Харькове. И лишь в ноябре 1918 г. в Киеве он начнет формирование Белой монархической армии. При вступлении туда петлюровских войск Федора Артуровича арестуют в гостинице Михайловского монастыря, где, несмотря на предложение монахов спрятаться, граф объявит о себе. В ночь с 20 на 21 декабря 1918 г. генерала и двух его адъютантов сечевые стрельцы "черноморского коша" поведут из монастыря в Лукьяновскую тюрьму. В киевском центре у подножия памятника Богдану Хмельницкому их будет ждать засада других петлюровцев, которые откроют огонь и почти в упор застрелят полковника Пантелеева. "Незалежные" конвоиры расстреляют других арестованных в спину. Генерала убьют пулей в затылок, штабс-ротмистра Иванова -- выстрелом в голову и четырьмя штыковыми ударами. Все трое будут изрешечены пулями, одиннадцать из которых окажется в теле графа Келлера. Такие классические малороссийские ножи в спину, изуверство над русскими героями рядом с мемориалом старинному другу Москвы Хмельницкому покажет всю ненависть патриотического "республиканского" правительства Украины к российским монархистам, традиционность чего окажет себя во Вторую мировую войну антисоветско-антирусской идеологией кровавых бендеровцев, а в наше время -- самоотверженной войной против российских войск украинских националистов в составе чеченских банд. Несколько дней потом петлюровская Директория будет отрицать убийство генерала графа Ф. А. Келлера, но затем признаются, что в морге есть труп некоего генерала исполинского роста в шароварах с синими казачьими лампасами. Тело Федора Артуровича будет выдано его близким и тайно предано земле Покровского монастыря. Потом в этой безымянной могиле большевики, вскрывавшие старые кладбища для поживы драгоценностями, найдут останки русского генерала-от-кавалерии и ограбят ордена. А в наши дни на месте сего кладбища разбит сад с молоденькими деревцами. (Продолжение на следующих стр.) 17-го марта 1917 г. на полковом празднике Амурского казачьего полка, входящего в Уссурийскую дивизию, генерал Врангель выехал перед парадно замершим строем кавалеристов. Над большинством сотен вместо их значков реяли красные флаги, и генерал пригляделся к одной из развевающихся кумачовых тряпок. Тут на флаг "пошла юбка из красного ситца с какими-то крапинками". Барон рявкнул: -- Я ожидал встретить ваш славный полк под старым своим знаменем, а сотни -- с их боевыми значками, вокруг которых погибло геройской смертью столько славных амурских казаков. Под этими значками хотел я собрать сегодня вас и выпить за славу Амурского войска и Амурского полка круговую чарку, но под красной юбкой я сидеть не буду и сегодняшний день с вами провести не могу! С тех пор как барон Врангель, прикомандированный к Северному отряду генерала Орлова участвовал в карательной экспедиции в Прибалтике, охваченной красными выступлениями, он хорошо знал, что такое потерявший свой традиционный уклад народ. Надо же, что обезглавленный после монархического бунта генерала графа Келлера 3-й конный корпус отдали под команду начальнику Врангеля генералу Крымову, назначенному вместо графа Келлера 30 марта 1917 года. Генерал Крымов стал носиться с идеей, что основной поддержкой Временного правительства должны стать казаки: -- Надо делать ставку на казаков. Петр Николаевич, проведший детство и юность на Дону, окончивший в Ростове-на-Дону реальное училище, воевавший среди казаков с японцами, отлично знал "свойственное казакам испокон веков стремление обособиться" и заявил Крымову: -- Я не разделяю, Александр Михайлович, возлагаемой вами надежды на казаков... Едва ли при этих условиях я буду полезен делу как ваш ближайший помощник. Получив 3-й корпус, Крымов выхлопотал, чтобы в него включили Уссурийскую конную дивизию, командиром которой назначили Врангеля. От этой должности в бывшем келлеровском корпусе Петр Николаевич отказался. Он направился в Петроград за новым назначением. Живя весной 1917 года в столице в ожидании новой должности, генерал Врангель удивлялся ее переполненным улицам. С раннего утра до поздней ночи они кишели толпами народа. В большинстве это была солдатня, потому что занятия в казармах нигде в частях не велись. Количество уже не особенно модных красных бантов уменьшилось, но подскочили неряшливость и разнузданность. Солдаты, толкаясь, бродили по тротуарам в расстегнутых шинелях с карманами, полными семечками, с папиросой в зубах, никому не отдавая честь. На почти не убираемых улицах тротуары и мостовые были сплошь покрыты шелухой. С большинства аптек и вывесок придворных поставщиков посдирали царских орлов, и от зияния этих грязных пятен было ощущение разгрома города и жизни. В Таврическом дворце, Городской Думе, во всех общественных местах, на площадях и углах улиц кипели митинги -- "вакханалия словоизвержения", как писал в мемуарах Врангель: "Казалось, что столетиями молчавший обыватель ныне спешил наговориться досыта, нагнать утерянное время. Сплошь и рядом, в каком-либо ресторане, театре, кинематографе, во время антракта или между двумя музыкальными номерами какой-нибудь словоохотливый оратор влезал на стул и начинал говорить. Ему отвечал другой, третий и начинался своеобразный митинг. Страницы прессы сплошь заняты были речами членов Временного Правительства, членов совета рабочих и солдатских депутатов, речами разного рода делегаций. Темы были всегда одни и те же: осуждение старого режима, апология "бескровной революции", провозглашение "продолжения борьбы до победного конца", (до "мира без аннексий и контрибуций" тогда еще не договорились), восхваление "завоеваний революции". Спасать Россию уже не собирались, говорили лишь о спасении "завоеваний революции". Формула эта стала наиболее ходячей и в невольном стремлении сделать ее более удобоваримой договорились до "спасения революции", получилось что-то безграмотное и бессмысленное". Разразилась широкая амнистия, освободившая не только бывших революционеров, а и явных немецких шпионов. На пике этого прибывшие из Германии в запломбированном вагоне с Лениным большевики средь бела дня захватили на Каменноостровском проспекте дом балерины Кшесинской и с его балкона призывали к миру с немцами. Временное правительство не смело их арестовать, зато в Петропавловскую крепость заключались бывшие сановники, министры и другие "контрреволюционные" лица. Левая печать открыто разлагала армию, правые газеты конфисковывались и закрывались. В Крыму, как сообщила Петру Николаевичу его жена, проживавшая в Ялте, по приказанию Временного правительства делали обыски у членов Императорской Фамилии. Пришли в спальню и к престарелой вдовствующей Императрице Марии Федоровне, когда она находилась в постели, и шарили в ее вещах. Обыскали также дом супруги барона -- бывшей фрейлины Двора Ольги Михайловны, отобрав у нее письма. 20 апреля в Петрограде впервые выступила Красная гвардия из вооруженных фабричных люмпенов. Кучки в грязной одежде, картузах и мятых шляпенках с винтовками топали посреди Невского проспекта, горланя "Интернационал". Правительство не решилось двинуть против них войска. На углу Михайловской площади и Невского красногвардейцы столкнулись с публикой, недовольной демонстрацией, и начали стрелять, убив несколько человек. В это время барон находился рядом в гостинице "Европейская". Услышав первые выстрелы, он вышел на улицу. Толпа в панике бежала к Михайловской площади, извозчики неслись, нахлестывая лошадей. Врангель зашагал по Мойке к особняку военного министра. Там он застал начальника гучковского кабинета полковника Самарина с полковником Барановским, который впоследствии займет этот пост. Врангель рассказал о происшедшем и возмутился бездеятельностью военных властей. -- Правительство не может допустить пролития русской крови, -- величаво проговорил Самарин. -- Если бы по приказанию правительства была пролита русская кровь, то вся моральная сила правительства была бы утеряна в глазах народа. На другой день Совет рабочих и солдатских депутатов объявил, что войска не могут быть выведены из казарм без его санкции. В ответ 5 мая прошли грандиозные манифестации верных правительству частей. + + + Петроградские офицеры пробовали сорганизоваться, но им во всех отношениях было далеко от возникшего в Ставке Союза офицеров, плодотворно действовавшего в энергичной обстановке рядом с фронтом. Столичная работа больше подрывала престиж армии. С первых же дней здесь среди членов Союза офицеров возникла группа решивших сделать карьеру на революции. Одним из ее лидеров был полковник Генштаба Гущин, донской казак, сокурсник Врангеля по Академии. Он в ней в это время читал лекции, и в первые же революционные дни появился на кафедре с красным бантом, объявив: -- Маска снята, перед вами офицер-республиканец! В петроградском офицерском союзе Гущин был выдающимся демагогом, трескуче взывая к солдатам, бил себя в грудь и просил "не отталкивать во многом виноватого перед вами русского офицера". "Поставил на революцию", как иронизировал Врангель, и его бывший однополчанин, командовавший в то время 1-ой кавалерийской дивизией, генерал Бискупский. Лихой и способный, он был пленен страстью первенствовать и долгое время в конногвардейском полку пользовался среди товарищей большим влиянием. Потом Бискупский компрометирующе для гвардейца женился на исполнительнице романсов Вяльцевой, долго скрывал это. Но за два года до Великой войны это выяснилось и он полковником ушел в отставку. Бискупский бросился в разные аферы с акционерными обществами на Дальнем Востоке, затянув в них бывших однополчан, и жестоко поплатился вместе с ними. Затем овдовел, поступил в Иркутский гусарский полк и стал так двигаться по службе, что в конце войны командовал уже дивизией. В Петрограде Бискупский попал делегатом в Совет солдатских депутатов от одной из армий и постоянно выступал с речами. Уполномоченным Совета вместе с солдатской группой он ездил для переговоров с революционным кронштадтским гарнизоном и мечтал быть избранным председателем военной секции Совета. Однако туда выбрали какого-то фельдшера, и Бискупский исчез из Петрограда. Барон Врангель "видел, что лишь твердой и непреклонной решимостью можно было положить предел дальнейшему развалу страны", как напишет он позже. Как и многие офицеры, исповедующие подобную точку зрения, Петр Николаевич считал таким решительным вождем генерала Л. Г. Корнилова, командовавшего тогда Петроградским военным округом. Недовольные офицеры укрепляли между собой связи, к Врангелю обращались многие из дислоцирующихся в городе частей. Складывалась подпольная организация, во главе которой Петр Николаевич пригласил встать своего старого однополчанина графа А. П. Палена, потому что самого должны были вот-вот отправить на фронт. Граф как нельзя лучше подходил в заговорщики, его предок барон Петр (Петер-Людвиг) Алексеевич фон дер Пален, позже жалованный графом, генерал, участник русско-турецких войн конца XVIII века, с 1798 г. -- петербургский военный губернатор, был одним из руководителей заговора против Государя Павла I и участником его убийства. Во время Корниловского путча полковник граф А. П. Пален вынужден будет скрываться, а в начале 1919 г. -- помогать в Либаве полковнику Светлейшему князю Ливену создавать Добровольческий отряд. На белом Северо-Западе генерал граф Пален будет командовать 1-й пехотной дивизией, потом станет командующим Северо-Западной армией, и в 1920 г. снова повоюет с генералом бароном П. Н. Врангелем начальником 2-й дивизии в составе его 3-й Русской армии. Врангель позже рассказывал: "В помощь нам мы привлекли несколько молодых офицеров. Нам удалось раздобыть кое-какие средства. Мы организовали небольшой штаб, прочно наладили связь со всеми военными училищами и некоторыми воинскими частями, расположенными в столице и пригородах, организовали ряд боевых офицерских дружин. Разведку удалось поставить отлично. Был разработан подробный план занятия главнейших центров города и захвата всех тех лиц, которые могли бы оказаться опасными". В апреле генерал Корнилов, поссорившийся с петроградскими политиканами, принял под свою команду 8-ю армию Юго-Западного фронта, стоящую на границе с Галицией. А в начале июля генерал Врангель получил назначение на этот же фронт командующим 7-й кавалерийской дивизией. В последнее наступление бывшей Императорской армии в июле 1917 года Петр Николаевич, как он описал, вступил таким образом: "6 июля я прибыл в Каменец-Подольск. Здесь узнал я последние новости. "Прорыв революционной армии" закончился изменой гвардейских гренадер, предательски уведенных с фронта капитаном Дзевалтовским. За ними, бросая позиции, стихийно побежала в тыл вся 11-я армия. Противник занял Тарнополь, угрожая флангу и тылу соседней 8-й армии генерала Корнилова. Геройская гибель ударных батальонов, составленных большей частью из офицеров, оказалась напрасной. "Демократическая армия", не желая проливать кровь свою для "спасения завоеваний революции", бежала как стадо баранов". Врангель хотел увидеть генерала Корнилова, и на автомобиле поехал через Черновицы к нему в город Коломыю. С ним отправился поручик граф Шувалов, который должен был остаться при генерале Корнилове для его связи с организацией графа Палена в Петрограде. Приехали в Коломыю к вечеру. Генерал Корнилов был на фронте, его ожидали лишь поздно ночью. Врангель зашел к дежурному полковнику графу Гейдену, узнать о своей новой дивизии. В нее входили Ольвиопольский уланский, Кинбурнский драгунский, Белорусский гусарский и 11-й Донской казачий полки. В общем части были в полном порядке, офицерский состав отличный, и новому начальнику дивизии, по словам графа Гейдена, взять в руки дивизию будет нетрудно. В кабинет вошел среднего роста молодой человек в модном френче и английской кепке -- комиссар 8-ой армии Филоненко. Граф Гейден познакомил его с Петром Николаевичем, и Филоненко с большим апломбом заговорил о последних операциях, о необходимости немедленного принятия ряда мер, чтобы помешать противнику использовать опасное выдвинутое положение 8-ой армии. Потом он обратился к Врангелю: -- Как бывший офицер, я признаю необходимость проведения немедленных мер для укрепления подорванной дисциплины. Всячески поддерживаю генерала Корнилова в его усилиях поднять дисциплину в 8-ой армии. Не случайно я все время настаивал на назначении генерала Корнилова главнокомандующим Юго-Западного фронта. Потом Врангель обедал с ним в штабной столовой, и Филоненко как заведенный продолжал с амбициями рассуждать о военном и политическом положении. Крайне любезно он предложил генералу помочь удалению из войсковых комитетов его дивизии офицеров и солдат, которые покажутся Петру Николаевичу нежелательными. Как и все "временные", Филоненко поведет себя через несколько недель в Корниловском путче предательски. Барон с трудом нашел в переполненном городе комнату, где разместился на ночлег вместе с графом Шуваловым. Рано утром он узнал, что генерал Корнилов вернулся и просит его к себе. Корнилов помещался в верхнем этаже небольшого двухэтажного дома рядом со штабом. Ожидая приема, Врангель заглянул к его офицерскому ординарцу Завойко. Тот что-то строчил на бумаге, прихлебывая из стакана чай. Барон принял налитый ему чай и сел в сторонке с первой попавшейся под руку книгой. Завойко, не прерывая писания, стал его расспрашивать, заметив: -- Я могу одновременно делать несколько вещей, наш разговор не мешает мне писать. Спрашивая и кидая реплики, Завойко, не останавливаясь, испещрял бумагу. Закончил и посмотрел на генерала. -- Вы, очевидно, уже знаете, что генерал Корнилов назначен главнокомандующим Юго-Западным фронтом. Он поручил мне написать прощальный приказ 8-й армии. Послушайте, пожалуйста. Он прочел текст приказа. Врангель поразился способностью Завойко столь легко, почти не сосредотачиваясь, излагать на бумаге мысли. Потом Петра Николаевича позвали к генералу Корнилову. Барон почти не знал Корнилова, познакомившись с ним год назад за Царским столом в могилевской Ставке, куда Лавр Георгиевич прибыл представиться Государю после своего побега из плена. Потом в одном вагоне с ним Врангель доехал до Петрограда. Встречу с Корниловым в Каменец-Подольске Петр Николаевич описал так: "Он нисколько не изменился с той поры: маленький, сухой, смуглый и загорелый, с небольшой бородкой и жесткими черными усами, с лицом заметно выраженного монгольского типа, он говорил выразительными отрывистыми фразами. В нем чувствовался особый порыв, какая-то скрытая, ежеминутно готовая к устремлению сила. Он очень спешил, уезжая через несколько часов в штаб фронта. Я вкратце сообщил ему о том, что известно мне было о положении в Петербурге, дал сведения о моей там работе и предложил использовать графа Шувалова для связи со столицей. Генерал Корнилов тут же приказал зачислить графа Шувалова ординарцем. Генерал пригласил меня обедать и мы вместе пошли в столовую". За обедом к ним присоединился новый командующим 8-й армией генерал Черемисов, прославившийся в сражении у Галича. Он был низкорослый, худой, с подвижными черными глазками, приятным вкрадчивым голосом и показался Врангелю энергичным, неглупым человеком. Генерал Корнилов вспоминал о своей службе в Туркестане, а генерал Черемисов рассказывал о последних боях своего корпуса. После обеда Врангель отправился в город Станиславов, откуда на следующее утро выехал в свою 7-ю дивизию, расположенную в 25 верстах от него в направлении на Галич. Штаб дивизии был в деревушке, недавно оставленной австрийцами, тут же в резерве находился Белорусский гусарский полк. Врангель просидел в штабе за полночь, знакомясь с делами. На следующий день штаб дивизии перешел в Станиславов, где Врангель получил приказ: ввиду общего отхода фронта его дивизии немедленно отходить, прикрывая фланги 8-ой армии. Уже в темноте спешно грузились грузовики, снимались телефоны, выносилось канцелярское имущество. Поезд для штаба ждал на станции. Улицы запрудили вереницы обозов, потянувшихся в тыл. Приехал генерал Черемисов вместе новыми начальником штаба армии полковником Меньшовым и полковником Левицким на должности генерал-квартирмейстера. Они были совсем молодые генштабисты, но обнаруживали большую политическую гибкость, что признавалось первостепенным. Вечером Черемисов ознакомил Врангеля с обстановкой: -- Наши армии отходят по всему фронту, не оказывая сопротивления. Противник двигается по пятам. Ближайший рубеж, где можно надеяться задержаться, -- река Збручь. Приказываю вам, объединив командование вашей 7-й кавалерийской и 3-й Кавказской казачьей дивизий, действовать этим Сводным Конным корпусом в стык 7-й и 8-й армий, прикрывая их отход и обеспечивая фланги. + + + В этот вечер Петр Николаевич решил, подождав подхода головы 7-й дивизии к городу и лично распорядившись, утром ехать к 3-ей Кавказской дивизии, оперировавшей в районе Монастержиска, куда Врангель наметил сосредоточить корпус, командующим которого только что стал. Он пошел в свой гостиничный номер и лег спать. Среди ночи барон проснулся от шума дикой суматохи. Через окно увидел небо в зареве пожара. С улицы неслись крики, треск, звон стекол, хлопали выстрелы. Наскоро одевшись, он вышел в коридор. Навстречу ему шагал офицер-ординарец: -- Ваше превосходительство, в городе погром, отступающие войска разбивают магазины. Генерал спустился в вестибюль гостиницы. Там, прислонившись к стене, стоял мертвенно бледный старик-еврей, у которого кровь текла по длинной седой бороде. Рядом с ним растерзанная, ломая руки, истерически всхлипывала молодая женщина. Увидев Врангеля, она бросилась к нему и, бормоча непонятное, стала ловить руки генерала и целовать. Барон подозвал швейцара и узнал от него, что старик был владельцем часового магазина, женщина -- его дочь. Солдаты разграбили магазин, старика чуть не забили досмерти, едва смог спастись. При Врангеле был лишь один офицер и два солдатских гусара-ординарца, но он пошел с ними на улицу. Город горел в нескольких местах, толпа солдат, разбивая железные шторы, врывалась в магазины. Из окон жилых домов неслись вопли и плач. На тротуарах валялись разбитые ящики, сломанные картонки, кучи кусков материи, лент и кружев вперемешку с битой посудой и пустыми коньячными бутылками. И в этом аду войсковые обозы встали, сплошь заторив улицы, а на площади застряли артиллерийские парки. Грозя ежеминутно взорвать их снаряды, огонь охватывал уже соседние дома, но был хаос и сутолока. Генерал Врангель разыскал командира артиллеристов и взял у него казаков для личного наведения порядка. В первом же магазине он застал грабителей, выворачивающих из ящиков чайные сервизы. Врангель ударил кулаком в лицо крайнего, тот упал, барон взревел: -- Казаки, в нагайки всю эту сволочь!  К шести часам утра здесь проходил полк польских улан. Врангель приказал его командиру любыми мерами восстановить порядок. Уланы тут же схватили несколько грабителей в шинелях и расстреляли у ближайшей стены дома. Когда занялся рассвет, в городе стало совсем спокойно. Отдав приказы подошедшей 7-й дивизии, Врангель выехал к 3-ей казачьей дивизии, которой командовал генерал Одинцов. В ее состав входили 1-й Екатеринодарский, Кизляро-Гребенской, Дагестанский и Осетинский полки. Превосходными были первые два из кубанских и терских казаков. Петр Николаевич отдал генералу Одинцову необходимые распоряжения и занялся организацией штаба своего нового Сводного корпуса за счет штабных офицеров, средств связи, канцелярского имущества обоих дивизий. День пролетел незаметно, а за ужином в штабной столовой барон вдруг впервые увидел бывшего военного и морского министра Гучкова, с которым его так и не свела судьба в роскошном министерском особняке Петрограда. Тот скромно примостился за столом в форме прапорщика. Это была выдающаяся по противоречивости и авантюризму личность в истории русской революции. Октябрист, член Госдумы и Госсовета Гучков, ставший в 1915 году председателем Центрального военно-промышленного комитета, являлся масоном, так сказать, первого призыва; он вошел задолго до войны в "возрожденные" русские ложи. Этот "любитель сильных ощущений и человек храбрый", как отзывался о нем граф Витте, в 1900 году воевал в Южной Африке в англо-бурской войне за буров в отряде русских добровольцев и был ранен, попал в плен к англичанам. Еще одним штрихом гучковской натуры можно отметить, что происходил он из купеческого старообрядческого рода. В нем "прославился" купец-прадед Александра Ивановича. Тот возглавил единственную депутацию русских старообрядцев, вышедших к Наполеону из горящей Москвы с хлебом-солью. Гучков был инициатором заговора по дворцовому перевороту, чтобы Император отрекся от Престола в пользу сына при регентстве Великого князя Михаила. Его ближайшими сообщниками стали Н. В. Некрасов -- инженер-путеец, левый кадет, член "Прогрессивного блока" в Думе и М. И. Терещенко -- сахарозаводчик, владелец издательства "Сирин", друг писателей А. Блока и А. Ремизова, председатель киевского областного Военно-промышленного комитета. Наряду с другими радикалами, послужившими Февралю 1917 года, "своеобразность" Гучкова-заговорщика простиралась до такого его утверждения позже: "Нас, вероятно, арестовали бы, потому что, если бы он (Император. -- В. Ч.-Г.) отказался, нас, вероятно, повесили бы. Я был настолько убежден в этом средстве спасения России, династии, что готов был спокойно поставить судьбу на карту, и если я говорил, что был монархистом и остался монархистом и умру монархистом, то должен сказать, что никогда за все время моей политической деятельности у меня не было сознания, что я совершаю столь необходимый для монархии шаг, как в тот момент, когда я хотел оздоровить монархию". Как раз стремления "монархистов", подобных Гучкову, вкупе с "революцией генерал-адъютантов" Алексеева, Рузского, Брусилова и других привели Россию к Февралю как к прологу красного Октября. К особенностям же "монархиста" Гучкова следует добавить, что он и в масонах был белой вороной, так как это международное движение являлось в основном республиканским. Впрочем, приверженность к монархизму Гучкову была больше нужна, чтобы устранить Государя Николая II и играть в "своей" монархии главенствующую роль. Гучков испытывал к Императору личную ненависть. В 1912 году он получил от бывшего друга Г.Распутина монаха Илиодора письма, написанные тому Царицей и ее детьми. Государю доложили, что Гучков дал их размножить и распространяет. Царь попросил военного министра сказать Гучкову, что считает его подлецом. К своему заговору Гучков привлек генералов Алексеева, Рузского, Крымова, рекомендованных им в масоны Военной ложи. Как рассказал позже сам Гучков, первый вариант переворота предусматривал захват Императора в Царском Селе или Петергофе и принуждение его к отречению от Престола (при несогласии -- физическое устранение, как известно из других источников). Второй план намечал эту акцию в Ставке, где требовалась помощь Алексеева и Рузского. Но и его тогда на время отложили, опасаясь, что такое участие высшего генералитета расколет армию, вызвав потерю ее боеспособности. Заговорщики предпочли косвенно влиять на генералов. Справедливо указывает исследователь Русского Зарубежья Г. М. Катков в своей книге "Февральская революция": "Заговор Гучкова был не единственным, в это время вынашивались и другие планы, но к весне 1917 года Гучкову, очевидно, удалось продвинуться дальше прочих... Однако, несмотря на то, что заговор не осуществился, не следует преуменьшать влияния систематической атаки московских заговорщиков на старших офицеров русской армии. Во-первых, главнокомандующие разных фронтов и начальник штаба Верховного постепенно прониклись идеей государева отречения, и когда в решительный момент Родзянко потребовал их помощи, они его поддержали. Во-вторых, вербовка заговорщиков среди молодых офицеров, очевидно, поколебала преданность царю, и этим можно объяснить поведение офицеров во время восстания петроградского гарнизона 27 и 28 февраля... Гучков был рычагом агитации, направленной на то, чтобы дискредитировать царя и убедить народ, что без немедленной смены режима война неминуемо будет проиграна". Как и многие противники Государя, Гучков после его отречения на своем ключевом министерском посту убедился в пагубности взятого курса "временными". В апрельский кризис, когда красногвардейцы палили на Невском, он единственный из правительства поддержал предложение генерала Корнилова силой подавить демонстрации. После отказа в этом коллег Гучков подал в отставку, и, окончательно разойдясь с правительством, зачислился в армию прапорщиком и был прикомандирован к штабу 3-ей казачьей дивизии. Как вспоминал о своих впечатлениях о Гучкове за этим ужином Врангель: "Он поразил меня своим сумрачным, подавленным видом". Пребывание в таком состоянии было не типично для энергичного Александра Ивановича. Вскоре он снова станет председателем Центрального военно-промышленного комитета, ярым сторонником Корнилова, и при его путче будет арестован в штабе 12-й армии. Белому Делу Гучков станет мощно помогать, направляя из Западной Европы добровольцам транспорты с оружием. Он будет сотрудничать с генералом Врангелем в эмиграции. И все же о странности, если не подозрительности этой личности может, например, говорить такой факт, что его дочь Вера (1906 -- 1986) вступит во Французскую компартию и будет подружкой агента ГПУ К. Родзевича. Русская конница, теснимая на всем фронте противником, постепенно отходила. Пришло донесение, что большая германская колонна наступает на Монастержиско, занятое Осетинским конным полком. Там находились огромные склады артиллерийского имущества, которые надо было взорвать офицеру с подрывной командой, направленным из штаба армии. После ужина Врангель поехал с начальником штаба в Монастержиско, узнав о завязавшейся в нем перестрелке осетин с немцами. Они колесили на машине в 4-5 верстах от города, когда неожиданно огромный столб пламени и дыма взвился над Монастержиско. Оглушительный взрыв, затем второй и третий! В поле бежали обезумевшие люди и скот. Оказалось, что офицер-подрывник саперной команды, видя приближение противника, рванул склады, не предупредив осетин, дерущихся на окраинах города. Погибли командир их полка и несколько десятков конников. Ночью немцы вошли в город. Врангелевский корпус занял позицию от него в нескольких верстах восточнее. С рассветом неприятельское наступление возобновилось, бой разгорелся на всем фронте. Полдня корпус удерживал свои позиции. Но около двух часов немцам удалось оттеснить кинбурнских драгун и захватить занятую ими деревню, угрожая разбить фронт корпуса. Генерал Врангель приказал дивизиону кинбурнцев остановить противника в конном строю. Драгуны под командой ротмистра Стаценко блестящей атакой выбили из села противника, захватив несколько десятков пленных и пулемет. С наступлением темноты, оставив на фронте для наблюдения разъезды, Петр Николаевич оттянул корпус верст на пятнадцать, где заночевали. Пехотинцы стали каждодневно отходить по всему фронту на 20-30 верст, не оказывая противнику никакого сопротивления. Дисциплина у них была окончательно утеряна, бросали ослабевших и беспощадно грабили по дороге. Кавалеристы Сводного корпуса, маневрируя на стыке флангов российских 7-й и 8-й армий, беспрерывно вели арьергардный бой. По расположению 7-й дивизии, при какой находился корпусной командующий Врангель, немцы ударили тяжелой артиллерией. Петр Николаевич поскакал к дивизионному командиру по лесу, где спешились полки. Он выскочил на полянку к избе лесника, около которой за вынесенным столом пили чай офицеры. Барон спрыгнул с коня, направляясь к столу, как прямо над головами прогудел снаряд -- взрыв за избой! Там закричали раненые, на поляну выскочила со сбитым седлом и окровавленным крупом лошадь. Кавалеристов с открытого места будто ветром сдуло. За деревьями конники занервничали, хватая под уздцы лошадей. Еще минута, понял Врангель, и начнется беспорядочный отход! Генерал зычно закричал: -- Смирно! Как ни в чем ни бывало Врангель прошел к столу с самоваром, сел и попросил налить себе чаю. Барон услышал, как новый снаряд в вышине снова идет на эту лужайку. Раскатистым шмелем гудел он: бах! -- взрыв совсем рядом. Осколок оттуда, громко жужжа, упал у ног Врангеля. Петр Николаевич, усмехаясь сталью глаз под разлетом бровей, подхватил его с земли. Взглянул на конников, жмущимся к стволам неподалеку, кинул осколок ближайшему кавалеристу: -- Бери, ребята, горяченький, к чаю на закуску! Солдаты рассмеялись, вмиг смыло тревогу с их лиц. По поводу этого случая Врангель сделал потом в "Записках" важное замечание: "С этого дня невидимое духовное единение установилось между мной и моими людьми. С этого дня я почувствовал, что полки у меня в руках, что та психологическая связь между начальником и подчиненными, которая составляет мощь каждой армии, установилась. Это явление мне за мою службу приходилось испытывать не раз. Так однажды, во время усиленной рекогносцировки в Крейцбургских болотах я непреложно и ясно ощутил неожиданно мгновенно родившуюся эту духовную связь с моим полком. Так впоследствии создавалась эта связь начальника с частями на Кубани и в степях Маныча в Гражданскую войну". Главнокомандующий войсками Юго-Западного фронта генерал Корнилов прислал Врангелю телеграмму: "Прошу принять лично и передать всем офицерам, казакам и солдатам Сводного Конного корпуса, особенно же кинбурнским драгунам и донцам, мою сердечную благодарность за лихие действия корпуса 12 июля, обеспечившие спокойный отход частей на стыке армий. Корнилов". За это дело генерала Врангеля постановлением Дум частей Сводного корпуса наградили солдатским Георгиевским крестом IV степени - вторым к его первому офицерскому! Несмотря ни на что, солдаты уже новой, демократической России так отметили аристократа-монархиста. 25 августа 1917 года генерал Корнилов, ставший Верховным Главнокомандующим Русской армии, по договоренности с главой Временного правительства Керенским, направил 3-й конный корпус, которым продолжал командовать генерал Крымов, в Петроград на случай подавления возможного восстания большевиков. 27 августа Керенский под давлением Петроградского Совета изменил свою позицию, объявил генерала Корнилова мятежником, сместив его с поста Верховного Главнокомандующего. Врангель с воодушевлением прислушался к тому, что генерал Корнилов в этот момент заявил: берет на себя всю полноту власти в стране! Барон решил проследить, как будет выполняться приказ Корнилова о высылке в помощь З-му крымовскому корпусу бригады Осетинского и Дагестанского полков из 3-ей Кавказской дивизии его Сводного корпуса. 27 августа он приехал верхом в штаб 8-й армии и был свидетелем получения телеграммы Корнилова к войскам о "совершившемся великом предательстве", потом -- депеши Керенского, объявившей Корнилова изменником. Командующий 8-й армией генерал Соковнин и начальник штаба генерал Ярон растерялись. В этой обстановке все же не был отменен приказ об отправке 2-й бригады 3-й дивизии из врангелевского корпуса в подкрепление Крымову -- для соединения с Туземной ("Дикой") дивизией неподалеку от Пскова, в районе станции Дно. Там во многом из-за отсутствия верных войск Государь Император будет вынужден под давлением генералов-изменников отречься от Престола. Уезжая в свой корпус, Петр Николаевич резко выговорил крутившемуся здесь полковнику Левицкому, налаживающему связи с комитетчиками 8-й армии. Вечером к генералу Врангелю прибыл командующий 3-й Кавказской казачьей дивизии генерал Одинцов: "Храбрый и толковый начальник, но нравственности низкой -- сухой и беспринципный эгоист, не брезговавший ничем ради карьеры", -- как аттестовал его барон в мемуарах. Он сообщил о полученной войсковым комитетом 8-й армии телеграмме Керенского, объявляющей Корнилова изменником. По его словам, командующий армией и начальник штаба совсем растерялись, и все распоряжения отдавал поддерживаемый армейским комитетом полковник Левицкий. Генерал Одинцов вдруг сказал: -- Предлагаю вам поднять по тревоге корпус, арестовать штаб 8-й армии и вступить в командование ею. Врангель не очень доверял такому неожиданному союзнику и лишь недоуменно развел руками. Рано утром адъютант доложил Петру Николаевичу, что войсковой комитет 3-ей казачьей дивизии вызывает в дивизию членов комитета 7-ой дивизии. Также стало известно, что в 3-ю дивизию прибыли представители комитета 8-й армии, а генерал Одинцов по их требованию задержал готовившуюся к отправке на погрузку 2-ю бригаду своей дивизии, предназначенную поддержать наступление корниловских войск на столицу. Врангель приказал подать автомобиль и поехал в расположение 3-ей дивизии. Там во дворе штаба он застал все войсковые комитеты. Председательствовал за длинным столом собрания полковой священник Феценко, об отозвании которого из дивизии за пропагандистскую демагогию Врангель недавно ходатайствовал. Из представителей комитета 8-й армии были молодой человек в кепке, кожаном френче и вольноопределяющийся одного из кавказских казачьих полков. Барона поразил жалкий, растерянный вид сидящего за столом президиума красного, потного генерала Одинцова в черкеске без кинжала. Войдя в толпу, запрудившую двор, генерал Врангель гаркнул: -- Здорово, молодцы казаки! Казаки ответили. Неожиданно послышался голос Феценки: -- Господин генерал, я должен вам заметить, что здесь нет ни молодцев, ни казаков -- здесь есть только граждане. Врангель с трудом сдержался, повернулся к нему и проговорил: -- Вы правы, батюшка, мы все граждане. Но то, что мы граждане, не мешает мне быть генералом, вам -- священником, а им -- молодцами казаками. Что они молодцы, я знаю, потому что водил их в бой, что они казаки, я также знаю, сам командовал казачьим полком, носил казачью форму и горжусь тем, что я казак. Затем, обернувшись к казакам, генерал снова крикнул: -- Здорово еще раз, молодцы казаки! -- Здравия желаем, ваше превосходительство! -- раздался дружный ответ. Врангель сел за стол и, обращаясь к генералу Одинцову, спросил, что происходит. Тот сообщил, что представителями комитета армии была прочитана телеграмма Керенского и обсуждается предложенная ими резолюция, выражающая поддержку министру-председателю Временного правительства. -- Отлично, -- громко сказал Врангель, -- а телеграмму Корнилова вы читали? Вмешался человек в кожанке: -- По постановлению армейского комитета эта телеграмма объявлению не подлежит. -- Я получил эту телеграмму от командующего армией, она передана под мою личную ответственность, -- отчеканил барон. -- Я не считаю возможным скрыть ее от моих войск. Ответственность за это всецело принимаю на себя. Он вынул телеграмму. Комитетчики армии ожесточенно запротестовали, но из толпы послышались мрачные возгласы: -- Прочитать, прочитать! Петр Николаевич прочел телеграмму и сказал: -- Теперь вы знаете, казаки, всё. Верю, что вы исполните долг солдата и решите по совести и воинскому долгу. Что касается меня, то я как солдат политикой не занимаюсь. Приказ моего главнокомандующего для меня закон. Уверен, что и ваш начальник дивизии скажет вам то же самое. Он посмотрел на Одинцова, у которого забегали глаза. Тот что-то забормотал и наконец, лишний раз вспотев, выдавил: -- Я -- как мои дети, как мои казаки… С превеликим трудом барон удержался, чтобы не обозвать его подлецом. Он встал из-за стола, попрощался с казаками и направился к автомобилю. Когда садился, подбежал Одинцов, залепетавший: -- Как же так? Я совсем растерялся. Ты с твоим вопросом застал меня врасплох... Врангель махнул рукой и приказал шоферу ехать. После долгих споров 3-я дивизия Одинцова вынесла резолюцию поддерживать Керенского, а 7-я дивизия, которой командовал и до руководства корпусом Врангель, до вечера ничего не решив, уклонилась от резолюции. Через день было получено приказание штаба армии -- над всеми телеграфами и телефонами устанавливался контроль войсковых комитетов, все приказания начальников вступали в силу лишь после их письменного скрепления подписью одного из комитетчиков. Этого П. Н. Врангель перенести не мог. Он поскакал верхом в штаб армии и попросил командующего 8-й армией его принять. Застал генерала Соковнина в саду, гулявшим с начальником штаба и адъютантом. Попросив разрешения говорить с глазу на глаз, Врангель вынул из кармана бумагу с только что полученным приказом. -- Это приказание, ваше превосходительство, я считаю оскорбительным для начальников. Выполнить его я не могу. Прошу немедленно отчислить меня от командования корпусом. Соковнин стал его уговаривать, но Врангель стоял на своем: -- Я не могу выполнить этого приказания. Ежели вы меня не отчислите, то мне не остается ничего другого делать, как по тревоге поднять 7-ю дивизию и говорить непосредственно с комитетчиками. Испугался генерал Соковнин и обещал тут же переговорить с комитетом армии. Петр Николаевич прошел ожидать в штабную столовую. Через час ординарец принес ему приказание командующего армией, где уточнялся предыдущий приказ: пункт о скрепе комитетчиками подписи начальников отменялся совсем. Однако оставался их контроль над войсковой связью. Вернувшись к себе в штаб, Врангель приказал перенести в свою квартиру телеграфный и телефонный аппараты. Здешние комитетчики не решились приставить там своих наблюдателей. + + + 2 сентября 1918 г. Временное правительство арестовало генерала Корнилова, а командующий 3-м корпусом генерал Крымов, окончательно запутавшийся в этой переделке, не очень ладящий со своей нервной системой, застрелился. 5 сентября был полковой праздник Белорусского гусарского полка. Корпусной командующий Врангель решил придать событию особую торжественность, чтобы поднять дух частей, -- отправил интендантов через границу в Румынию купить вина, выдал по бочонку в каждый эскадрон; из обозов выписал гусарам новые красные чакчиры, эдакие роскошные обтягивающие штаны. После молебна генерал выступил перед полком с патриотической речью, затем был обед. Петр Николаевич прошел по эскадронам и в каждом выпил чарку, говорил с людьми, после чего сидел в застолье Офицерского Собрания. Играли трубачи, выводили старинные мотивы песенники… На несколько часов гусары со своим геройским корпусным перенеслись в былую полковую жизнь, которой уж не суждено было ожить. 6 сентября генералу Врангелю пришло приказание прибыть в Румынию, в Яссы к командующему Юго-Западным фронтом генералу Д. Г. Щербачеву, бывшему начальнику Академии Генштаба, когда там учился Петр Николаевич. Барон не видел генерала Щербачева с самого начала войны и нашел его значительно постаревшим, сильно подавленным. Работу его штаба вывозил начальником тоже старый знакомый Врангеля по Академии, его бывший преподаватель, талантливый генерал Головин. Однако и здесь чувствовались слабость, нерешительность. А в Яссах неряшливо одетые российские солдаты ходили толпами, не отдавали честь и курили на улице. Румынская же армия, оттянутая в течение зимы в тыл, отдохнувшая и реорганизованная под руководством французского Генерального штаба, поражала своей выправкой и дисциплиной. Генерал Щербачев объяснил, что вызвал Врангеля, зная о том, что тот находился в письменных сношениях с арестованным генералом Корниловым. Он опасался, что Петру Николаевичу из-за этого могут грозить осложнения. А в Румынии под щербачевским крылом барон был в безопасности. Через два дня после приезда Врангеля в Яссы из Ставки пришла телеграмма о состоявшемся 9 сентября назначении его приказом Верховного Главнокомандующего Керенского, сменившего 30 августа на этом посту Корнилова, командиром 3-го конного корпуса, обезглавленного самоубийством генерала Крымова. Петр Николаевич так мемуарно написал о своем душевном состоянии и событиях в эти дни: "Все последнее время я жил под тяжелым нравственным гнетом. Участь генерала Корнилова, самоубийство генерала Крымова, возглавление армии "революционным главковерхом", "заложником демократии" во Временном правительстве адвокатом Керенским, все события последних дней глубоко потрясли армию. Остановившийся было процесс разложения возобновился, грозя совсем развалить фронт, а с ним и Россию. Однако решение генерала Алексеева принять должность начальника штаба Верховного Главнокомандующего, казалось, говорило, что не все потеряно. Если генерал Алексеев решил стать начальником штаба "главковерха из Хлестаковых", то, видимо, есть еще надежда на какой-то исход. В минуту, когда я мог ежечасно ожидать ареста, назначение мое командиром корпуса, расположенного в окрестностях столицы, корпуса, в состав которого входила родная мне Уссурийская дивизия, казалось мне перстом Провидения. Я не знал, насколько еще уцелели от разложения части корпуса и удастся ли мне взять корпус в руки; не знал, какая участь постигла объединенные графом Паленом офицерские организации в столице. Я решил немедленно ехать в Петербург. Я прибыл в Петербург утром. Заехав домой переодеться, я отправился в штаб округа. В дверях штаба я столкнулся с генералом Красновым, старым знакомым моим еще с японской войны, последнее время командовавшим 2-ой сводной казачьей дивизией. Он был чрезвычайно удивлен, узнав о назначении моем командующим 3-м конным корпусом. Оказалось, что он почти одновременно со мной тоже допущен Ставкой к командованию этим корпусом и уже в командование вступил. В последнее время при массовой смене лиц командного состава такие недоразумения случались часто. Я ничего не имел против неожиданного осложнения и решил не торопиться с принятием корпуса, предварительно ознакомившись с обстановкой". Во главе Петроградского военного округа стоял только что назначенный на эту должность полковник Полковников, бывший начальник штаба Уссурийской дивизии. В последнее время он командовал Амурским полком, с которым участвовал в корниловском рывке к столице вместе с корпусом генерала Крымова, -- злосчастного с тех пор, как его покинул доблестный граф Келлер. Врангель уточнил у Полковникова о слышанном от генерала Краснова. Тот ответил, что толком ничего не знает, это, видимо, недоразумение, а так как из двух назначение Врангеля приказом Верховного Главнокомандующего последнее, барон должен принять корпус. Петр Николаевич ответил, что не может ставить Краснова в неловкое положение, ехать в корпус, и будет в Петербурге ждать точного разрешения вопроса. От Полковникова Врангель узнал подробности последних дней генерала Крымова и смог представить себе общую картину. Разрыв Керенского с Верховным Главнокомандующим Корниловым был для генерала и частей его корпуса полной неожиданностью. Телеграмма об этом председателя правительства, объявляющая генерала Корнилова изменником, стала известна им лишь на станции Дно. Решись генерал Крымов продолжать бросок на Петербург, город был бы взят. Но Крымов в последнее время сильно нервничал из-за тяжелой семейной драмы, заколебался и стал запрашивать указаний корниловской Ставки, потеряв драгоценное время. Порыв ослаб, заколебались и полки, на солдат сразу же навалились большевистские агитаторы и началось брожение. Ближайшие помощники генерала Крымова: "безвольный начальник Туземной дивизии князь Багратион и мягкий начальник Уссурийской дивизии Губин", -- как мемуарно аттестовал их Врангель, окончательно выпустили части из рук. Через день брать Питер уже было поздно. Крымов, к которому по поручению Керенского прибыл начальник кабинета военного министра Самарин с предложением отправиться для переговоров в Петербург, на это решиться смог. Он прибыл к Керенскому, имел с ним чрезвычайно резкий разговор. Потом Крымов отправился на квартиру бывшего своего ординарца, поручика Журавского. Там генерал Крымов попросил дать бумагу, перо и оставить его одного. Он написал письмо жене и выстрелил в себя. Крымова нашли на полу с простреленной грудью, но еще живого, он прошептал: -- Я решил умереть, потому что слишком люблю Родину. К вечеру генерал Крымов скончался. На прощание с Полковниковым Петр Николаевич поинтересовался, каким образом тот, участвовавший в наступлении Корнилова на Петербург, мог быть назначен командующим войсками Петербургского округа? Полковников усмехнулся. -- Вы же назначены командиром 3-го корпуса, чего тоже, очевидно, совершенно не ожидали. Вечером Врангель встретился с графом А. П. Паленом. Он рассказал, что в первые дни после разрыва корниловской Ставки с правительством Керенского большинству его офицеров-подпольщиков пришлось скрываться или бежать из города во избежание начавшихся арестов корниловцев. Граф Пален укрывался под Петроградом в Рябово -- имении своего знакомого Всеволожского. Наступление крымовского корпуса на Петроград врасплох застало организацию Палена, к которому в разгар путча прибыл неизвестный полковник, утверждавший, что послан Крымовым. Связной (или провокатор?) сообщил о движении 3-го корпуса к столице, но граф Пален поостерегся вступить с тем в переговоры. Следующим утром к Врангелю заехали командир Приморского полка полковник Шепулов и бывшего врангелевского в Маньчжурии Нерчинского -- полковник Маковкин. Они в Царском Селе, где стояла их Уссурийская дивизия, узнали о назначении барона на 3-й корпус, в который та входила, и явились с поздравлениями. Узнав, что назначение под сомнением, они стали просить Петра Николаевича не отказываться от корпуса, ему пришлось это обещать. Полковники не скрывали, что в корпусе сильное раздражение вплоть до того, что в некоторых полках казаки арестовывали офицеров, однако утверждали: дух в частях и порядок еще можно поднять. Вечером Полковников позвонил Врангелю по телефону и попросил зайти в штаб округа. Там генерал узнал, что "по условиям политического момента и ввиду его политической фигуры" военный министр Верховский не находит возможным назначение Петра Николаевича командиром корпуса, расположенного в окрестностях столицы. Полковников добавил, что Верховный Главнокомандующий Керенский с ним согласился и Врангелю будет предложено другое назначение. Барон, сверкнув глазами, ответил, что никакого другого назначения не примет и будет ходатайствовать об его увольнении в отставку. Полковников заметил, что увольнение в отставку старших начальников ныне не производится и имеется приказ военного министра, запрещающий возбуждение таких ходатайств. Тогда Врангель поехал за уточнением в министерство к полковнику Самарину, но тот подтвердил, что отставку ему получить не удастся. Для решения вопроса Врангелю оставалась Ставка. Однако нового начальника штаба Верховного Главнокомандующего генерала Духонина он совсем не знал, как и генерал-квартирмейстера, и дежурного генерала в Могилеве. Зато помощником начальника штаба по гражданской части состоял В. В. Вырубов, врангелевский приятель по студенчеству, а потом -- одновременной конногвардейской службе барона "вольнопером", а того -- "вольнопупом" в кавалергардах. Врангель послал Вырубову телеграмму, прося помочь получить отставку. На следующий Врангель узнал, что прибывший в Петроград главнокомандующий Северным фронтом генерал Черемисов желает его видеть и просит приехать к полудню в Зимний дворец, где он должен быть у Керенского. После Каменца-Подольского, где они вместе обедали с Корниловым, барон впервые встретился в Зимнем с Черемисовым. Тот предложил Петру Николаевичу зачислиться в его распоряжение и ехать с ним в Псков. Генерал Врангель учтиво поблагодарил главнокомандующего за заботливое предложение, но с обычной решительностью сказал, что твердо решил оставить службу. + + + В день встречи Врангеля с Черемисовым пришла телеграмма из Могилева от генерала Духонина, вызывавшего барона в Ставку -- Вырубов незамедлительно постарался. Петр Николаевич немедленно отправился в Могилев. Эти последние осенние дни генеральской Ставки Российской армии, которые пройдут на глазах генерала Врангеля, прочно связаны в истории с мужеством смоленского дворянина генерала Николая Николаевича Духонина. Он окончил Александровское военное училище и Академию Генштаба. В Первую мировую войну командовал полком, был генерал-квартирмейстером штаба Юго-Западного фронта, потом его начальником штаба. В сентябре 1917 года генерал Духонин руководил штабом Западного фронта и был переведен в Ставку ее начальником штаба при Верховном Главнокомандующем Керенском. Когда Керенский сбежит со своего поста в захваченном большевиками Петрограде, Духонин не бросит Ставку и с 3 ноября станет исполнять обязанности Верховного Главнокомандующего, хотя уже и непонятно -- каких войск. Красным Верховным Главнокомандующим будет назначен бывший председатель комитета 11-й армии Юго-Западного фронта прапорщик Крыленко, известный в партийных кругах под кличкой "товарищ Абрам". 19 ноября он понесется в Могилев с эшелоном матросов, чтобы захватить Ставку, которую и не станут оборонять. В это время в тюрьме города Быхова рядом с Могилевым будут находиться арестованные Временным правительством корниловские генералы во главе с самим Лавром Георгиевичем, которых генерал Духонин отпустит на четыре стороны. Духонин будет понимать, что за освобождение генералов из быховской тюрьмы его не помилуют, но скажет: -- Я знаю, что меня арестует Крыленко, а, может быть, даже расстреляют. Но это смерть солдатская. Генерал ошибется, рассчитывая на простую расправу. На следующий день, когда увидят быховскую тюрьму пустой, красная матросня набросится на Духонина, находящегося на вокзале в вагоне большевистского главковерха Крыленко. На его глазах убьют генерала. Труп Духонина выбросят из вагона на поднятые штыки, и его растерзанное тело потом долго будет валяться неприбранным на путях... По приезду в Могилев Врангель явился к генералу Духонину, которого увидел впервые и так описал их встречу: "Среднего роста, полный, румяный, с густыми вьющимися черными волосами, чрезвычайно моложавый, он производил впечатление очень мягкого, скромного человека. Он стал уговаривать меня отменить мое решение, доказывая, что при настоящих условиях долг старших начальников оставаться в армии, что только их присутствие в армии еще дает возможность бороться с развалом. Я твердо стоял на своем. В тот же день я подал на имя генерала Духонина рапорт. Я писал, что, будучи назначен командиром 3-го корпуса, к командованию корпусом допущен не был. В виду всей прежней моей службы причину этого могу видеть лишь в моих политических убеждениях, "не всем угодных", что "убеждений своих никогда не менял и в угоду кому бы то ни было менять не буду" и ходатайствовал об увольнении меня в отставку". Через несколько дней генерал Духонин передал Врангелю через Вырубова, что Керенский не нашел возможным увольнение в отставку одного из старших кавалерийских начальников. Через несколько дней Петру Николаевичу предложили должность командующего войсками Минского округа, но он отказался. Дела у барона не было, но он как военная косточка не мог же сам сложить с себя генеральство, эдак уйдя в отставку, и уехать куда глаза глядят. Петр Николаевич решил ждать официальной отставки и поселился в вагоне Вырубова. А тот жил в верхнем этаже здешнего дворца, и жуткое чувство охватило барона, когда он впервые зашел к Вырубову там же в кабинет. Год тому назад Петр Николаевич видел тут Государя -- комната с тех пор почти не изменилась. Вагон, в котором жил Врангель, принадлежал когда-то Великому князю Сергею Михайловичу и был оборудован с большим комфортом. Барон выписал сюда двух своих лошадей и ежедневно делал большие проездки. Обедал и ужинал он вместе с Вырубовым у общего их приятеля графа К.А. Бенкендорфа -- брата убитого врангелевского однополчанина по японской войне и племянника гофмаршала. Граф Бенкендорф состоял при военных представителях иностранных держав. Они бесконечно спорили длинными осенними вечерами, и Врангель вместе с Бенкендорфом нападали на Вырубова за "соглашательство и "компромиссную политику". Что бы стало с Врангелем, скажи ему кто-то тогда, что через два года сей Бенкендорф окажется в Грузии дипломатическим представителем Советской власти! Как-то разговор у них зашел, что необходимо реорганизовать армию на новых началах, а без того ее оздоровить не удастся. Вырубов рассказал, что этим вопросом и заняты в штабе Ставки. В основу предполагалось положить территориальность, на чем особенно настаивал генерал-квартирмейстер Ставки Михаил Константинович Дитерихс. Врангель стал доказывать, что одной территориальной системой ничего не достигнуть, то лишь расчленит армию и с нею -- страну, и все это практически невозможно при продолжающейся войне. Он изложил свою точку зрения: -- Для оздоровления армии, если еще не поздно, необходимо прежде всего, чтобы правительство отказалось от "демократизации армии" и "революционной дисциплины", чтобы была проведена в жизнь "Корниловская программа". Пользуясь зимним затишьем и отводом германцами значительных сил на Западный фронт, можно, оттягивая постепенно часть наших корпусов в тыл, выделить из них наиболее слабый элемент в духовном, патриотическом отношении. А остающимися людьми надо пополнить выделенные в дивизиях ударные батальоны, которые могут быть развернуты в полки и бригады. По этому расчету число пехотных дивизий должно уменьшиться вдвое, но зато дивизии станут боеспособнее. Выделенные из полков негодные элементы надо свести в рабочие роты с особо строгой дисциплиной. Эти роты могли бы употребляться на тыловую службу, а возвращение из них обратно в строй должно быть допускаемо по прошествии некоторого времени и соответствующей аттестации начальства. Служба в строю должна быть обставлена рядом служебных и материальных преимуществ по сравнений с тыловой. Конечно, все эти меры могут дать соответствующие результаты лишь при условии изменения общего порядка в армии. Упомянутые Врангелем ударные части были связаны с инициативой Корнилова. Когда Лавру Георгиевичу дали командовать знаменитой 8-й армией, в какой уже прославились Брусилов, Каледин, Деникин, генерал Корнилов 19 мая 1917 г. издал приказ: "Сформировать 1-й ударный отряд 8-й армии". Его возглавил капитан разведки штаба армии М. О. Неженцев. Этот отряд потом станет первой добровольческой частью Белой армии в виде Корниловского ударного полка. А 26 июня 1917 года в начавшимся наступлении ударники Неженцева блестяще окрестились, прорвав австрийские позиции под деревней Ямщицы. Благодаря этому наши войска взяли и город Калуш. Ударники отборно формировались из добровольцев, в них охотно пошли юнкера. Эти батальоны боролись и с безобразиями на фронте. Так сказать, демонстрационной частью "Корниловской программы" было и то, что Лавр Георгиевич, став главкомом наступавшего, потом позорно отступавшего Юго-Западного фронта, надавив на струхнувших комиссаров, начал с расстрелов бросающих фронт. 11 июля он потребовал от правительства восстановления смертной казни на фронте, и она была снова введена. По корниловскому приказу стали расстреливать мародеров, дезертиров, в районе военных действий запретили митинги, разгоняя их оружием. Увлекшийся высказанными Врангелем предложениями Вырубов стал просить его подробно их проанализировать. Петр Николаевич отшутился, но через несколько дней Вырубов передал ему, что говорил о врангелевских соображениях Духонину и Дитерихсу. Они чрезвычайно заинтересовались, и Дитерихс просил Врангеля переговорить с ним. Один из главных разработчиков Брусиловского прорыва генерал М. К. Дитерихс станет самым последним Белым вождем, когда в июне 1922 г. на Дальнем Востоке Земской Собор изберет его Единоличный правителем и воеводой Земской рати Приморья, а до этого Михаил Константинович будет командовать у адмирала Колчака Сибирской армией, потом -- Восточным фронтом. Через несколько дней генерал Дитерихс повторил приглашение и при встрече с бароном попросил его письменно разработать затронутые им вопросы. Генерал Врангель взял себе в помощники подполковника Генштаба Яковлева и через десять дней представил в штаб Ставки свой доклад. Гражданская часть Ставки потребовала в нем ряда изменений, однако против главных обоснований не возражала. Врангелевский проект реорганизации отправили в Петроград. Однако Петр Николаевич мало верил в возможность воплощения в жизнь всех намеченных мер. Выдвигая их, он больше имел в виду войти в близкую связь с войсковыми частями, особенно -- с ударными батальонами, составленными из добровольцев, главным образом из офицеров. Один такой образцовый батальон под командой подполковника Генштаба Манакина был у всех на виду в Ставке. В случае развала армии Врангель надеялся, что, связав эти отборные части, возможно, удалось бы сохранить хоть небольшое и организованное крепкое ядро. Тем не менее, 16 октября 1917 г. Керенский утвердил представленную Вырубовым докладную записку, в основу которой вошел проект генерала Врангеля по реорганизации армии. Специалистам Ставки по нему было приказано разработать штаты. + + + В эти октябрьские дни генерал Духонин и его помощник по гражданской части Вырубов отправились в Петроград на открытие Предпарламента: Временного совета Российской республики, совещательного органа, созданного в сентябре на заседании Демократического совещания, перед которым до созыва Учредительного собрания должно было нести ответственность Временное правительство. Петр Николаевич описал эту поездку: "Я воспользовался случаем проехать в Петербург. Я помещался с Вырубовым в одном вагоне. К обеду пришел генерал Духонин, просидевший у нас часов до десяти, он, видимо, рад был отдохнуть от дел, рассказывал многое из прежней своей службы, с особенным удовольствием вспоминал о времени, когда командовал 165-м Луцким полком. Полк под его начальством имел немало славных дел, и Георгиевские кресты, украшавшие грудь и шею генерала Духонина, говорили об этом. Первое заседание Предпарламента лишний раз подчеркнуло бессилие власти и отсутствие единения в верхах. 25-го октября прогремели в Петербурге первые выстрелы с крейсера "Аврора". Керенский бежал, прочие члены Временного правительства засели в Зимнем дворце под охраной женских батальонов и детей-юнкеров. В столице повторились февральские дни. По улицам шла стрельба, носились грузовые автомобили с вооруженными солдатами". После большевицкого переворота могилевская Ставка, куда вернулся с Духониным и Вырубовым Врангель, забурлила. Беспрерывно заседал войсковой комитет, генералы Духонин, Дитерихс и Вырубов не отходили от аппаратов Юза. Стало известно о движении генерала Краснова с 3-м корпусом на подавление большевиков в Петрограде. Но уже через день заговорили об измене генерала Черемисова. Выяснилось, что в псковском штабе главнокомандующего Северным фронтом хитрят и генерал Черемисов намекает окружающим, что в ближайшие дни он может стать Верховным Главнокомандующим. В итоге вызванные в Петроград Временным правительством эшелоны с войсками были задержаны генералом Черемисовым, а уссурийцы-казаки стали брататься с большевиками… Это был, хотя и пронырливый, но довольно приятный на вид Черемисов, что на фронте, что в Зимнем дворце, как запомнил его Врангель. И это в проклятый уже отречением Государя Псков совсем недавно зазывал барона сей недоросток-генерал, где вновь тормозя антибольшевистские части, дал окончательно упасть в красную пропасть славной столице Империи… И надо же, чтобы именно уссурийцы, с которыми фон Врангель доблестно дрался за честь Империи аж в Маньчжурии, столь позорно слюнявились с большевиками! В эти дни неожиданно проездом через Могилев прибыл в Ставку генерал Одинцов. Врангель не видел его со времени жалкого поведения того в Корниловские дни. Одинцов зашел к Петру Николаевичу сильно сконфуженный, помялся и сообщил, что получил назначение в Петроград в распоряжение начальника Генерального штаба. Кто бы мог подумать, что негодяйство этого очередного выродка из генералов дойдет до редкостной низости. Через две недели именно Одинцов вернется в Ставку предлагать от имени большевицкого главковерха прапорщика Крыленко генералу Духонину сдать пост. Далее снова предоставим слово очевидцу Петру Николаевичу: "1-го ноября Керенский бежал, предав своих товарищей по кабинету, армию и Россию, 5-го ноября декретом совнаркома верховным главнокомандующим назначен прапорщик Крыленко. В Ставке делали еще потуги сформировать "демократическое правительство", председателем правительства намечался В. М. Чернов. Я сидел у Вырубова, когда доложили о его приходе. Желая избегнуть встречи с этим господином, я поспешил выйти из кабинета. Одновременно с Черновым прибыл и бывший военный министр генерал Верховский. Я имел случай его видеть, и он произвел на меня впечатление самоуверенного ничтожества. В день, когда мне стало известно о назначении верховным главнокомандующим прапорщика Крыленко, я решил уехать из армии. Генерал Духонин меня более не удерживал. Получив нужные бумаги, я зашел к Вырубову попрощаться. Я застал его сильно расстроенным, он только что вернулся от Духонина, который получил известие об отданном Крыленкой приказе войскам "вступить в переговоры с противником", при этом Крыленко телеграфировал Духонину, требуя сдачи должности начальнику гарнизона, генералу Бонч-Бруевичу. Бездарный, тупой и на редкость беспринципный -- Бонч-Бруевич успел втереться в доверие могилевского совдепа. Генерал Духонин предложил генералу Дитерихсу и Вырубову освободить их от связывающего слова не оставлять друг друга. Вырубов отказался, решив до конца разделить участь с главнокомандующим, Дитерихс же, хотя и решил остаться, но в качестве "частного человека", заручившись приказом за подписью Духонина об откомандировании в Кавказскую армию. По словам Вырубова, генерал Духонин решил Ставку переносить в Киев. С тяжелым чувством я выехал из армии. Восемь месяцев тому назад Россия свергла своего Монарха. По словам стоявших у власти людей, государственный переворот имел целью избавить страну от правительства, ведшего его к позорному сепаратному миру. Новое правительство начертало на своем знамени: "Война до победного конца". Через восемь месяцев это правительство позорно отдало Россию на милость победителю. В этом позоре было виновато не одно безвольное и бездарное правительство. Ответственность с ним разделяли и старшие военачальники, и весь русский народ. Великое слово "свобода" этот народ заменил произволом и полученную вольность претворил в буйство, грабеж и убийство". Награжденный Георгиевским оружием и двумя Георгиевскими крестами -- трижды Георгиевский кавалер генерал барон П. Н. фон Врангель попрощался с офицерами Ставки и уехал из Могилева в Крым, где жила его семья.  |
|
Эта статья опубликована на сайте МЕЧ и ТРОСТЬ https://apologetika.eu/ URL этой статьи: https://apologetika.eu/modules.php?op=modload&name=News&file=article&sid=1933 Ссылки в этой статье [1] http://archive.apologetika.eu/modules.php?op=modload&name=News&file=article&sid=877&mode=thread&order=0&thold=0 |