В.Г.Черкасов - Георгиевский. Книга «Генерал П.Н.Врангель». Часть пятая (1917 –– 1918). «ВСЛЕДСТВИЕ БОЛЬШЕВИСТСКОГО ПЕРЕВОРОТА ОТ СЛУЖБЫ ВРАГАМ РОДИНЫ ОТКАЗАЛСЯ»
Послано: Admin 20 Июн, 2011 г. - 16:07
Белое Дело
|
+ + +
Для фон Врангелей, оставшихся «под большевистской пятой» в Петрограде и окрестностях жизнь была и продолжилась трагично. Вот что в полном объеме рассказал в своих мемуарах отец генерала Николай Егорович о гибели в феврале 1918 г. его племянника Георгия Михайловича, деда Н. Л. Врангель-Бецкой и ее брата, барона С. Л. фон Врангеля, с которыми я встречался в Москве накануне 7 ноября 2002 г.:
«Семья моего покойного брата Михаила погибла целиком. Сыновья были расстреляны, жена умерла от истощения. О смерти одного из них, Георгия, стоит рассказать. Георгий с молодой женой и малолетними детьми безвыездно жил в своем Торесове, Петергофского (современные исследователи указывают: Торосово Ямбургского уезда. — В. Ч.-Г.) уезда. Человек он был крайне добродушный и с крестьянами настолько ладил, что когда имение было отобрано «в общую собственность», он преспокойно остался жить в своей усадьбе. Ему и его семье выдавали, как и крестьянам, паек, оставили для пользования одну из его коров, дали лошадь. Так он прожил несколько месяцев. Но вот из фабрики вернулся в деревню сын его бывшего камердинера и начал дебоширствовать у него на кухне. После одного скандала племянник пригрозил ему выгнать его из дома.
–– Выгонишь? Ну ладно. Увидим, кто кого!
Ночью из станции Кикерино, где стояли красноармейцы, парень привел отряд солдат. Разбив окна, они проникли в дом, отобрали оружие, деньги, ценные вещи и потребовали ужинать «непременно в парадной столовой». Потом, приказав подать подводы, велели и племяннику собираться. Но крестьяне упросили его не трогать. Часть солдат уже сидели в санях, когда один одумался.
–– Неужто так и уйдем, не убив хоть одного буржуя?
Другой приложился и выстрелил. Георгию разрывной пулей раздробило плечо. Старуха мать и жена его подхватили, унесли в спальню, начали перевязывать. Но солдаты ворвались в комнату, выстрелили в него в упор.
Затем последовала дикая сцена. Труп раздели донага, над ним глумились, топтали ногами, швыряли по комнатам, выкололи глаза и в рот вставили папироску. Потом послали в деревню за девушками и когда они явились, один из солдат сел за фортепиано и начались танцы. Танцующие подбегали к трупу, на него плевали… и того хуже. Мать и жену убитого полуодетых выгнали на мороз. Затем приказали привести малолетних детей. Но тут староста бросился на колени и выпросил детей себе. Дети были спасены.
Через несколько дней один из детей заболел. Лекарства добыть нельзя было, в квартире было холодно, племянница с ним переехала в детскую больницу, где кое-кто из старых докторов еще удержался. Когда доктор заявил, что надежды нет и мальчик должен умереть, сиделка собралась ребенка уносить.
–– Что вы делаете? –– спросила мать.
–– В мертвецкую несу. Все равно околеет, что с ним тут еще маяться.
Доктор уехал, ординатора не было, и живого ребенка унесли в мертвецкую, переполненную трупами. Мать последовала за ним. К счастью, через час он скончался.
Дочери моей сестры пропали без вести. По слухам, одна расстреляна в Полтаве.
Дочь брата Георгия княгиня Куракина с малолетним сыном была в Киеве взята заложницей и в Москве посажена в тюрьму. Мальчика заточили в другую. Потом племянницу приговорили к смерти, но казнь была за большие деньги заменена вечной тюрьмой. Сын ее был выпущен, но пропал без вести. Отец ее мужа, князь Анатолий, –– в тюрьме, жена его разбита параличом, внуки от другого сына голодают.
Племяннице моей сестры Араповой после разных ужасов удалось бежать в Болгарию, где она перебивается уроками. Сыновья ее тоже долго сидели в тюрьме, потом бежали и сражались в армии сына (генерала П. Н. Врангеля.—В.Ч.-Г.).
Племянники мои Врангель, Бибиков, Скалон, князь Ширинский-Шахматов убиты, старуха тетка Врангель большевиками зарыта живая, сыновья адмирала Чихачева расстреляны, племянницы Вогак, Алексеева, княгиня Голицына умерли с голода. Кн. Имеретинская разбита параличом. Барон Притвиц тоже от голода ослеп, потом умер. Пришлось его, за отсутствием гробов, свезти в общую могилу в бельевой корзине, взятой напрокат.
Генерал Пантелеев с женой тоже умерли от голода; бароны Нолькен всей семьей отравились; полковники Арапов и Аничков расстреляны, –– впрочем, к чему продолжать! Проще упомянуть о тех, которые еще остались в живых. Из всех моих родных и близких каким-то чудом уцелела жена, Араповы, о которых уже упомянул, и только те из племянников и племянниц, которые до революции были за границей.
Больше никого нет. Большевики мели чисто».
Николаю Егоровичу с супругой в квартире на Бассейной улице пришлось «уплотниться»:
«Перевел секретариат и бухгалтерию Нефтяного общества, и вещи из этих комнат теперь беспорядочно наполняли остальные. В большой гостиной под картинами известных мастеров, хрустальной люстрой восемнадцатого столетия, рядом с мебелью эпохи Возрождения сложены были кули с картофелем. Комнаты, за исключением спальни жены и моей рядом, не топились. И дрова были на исходе, и людей не хватало».
На еду барон распродавал за бесценок «собранное с такой любовью в течение пол-столетия». Великолепное ампирное зеркало на барельефах египетских сфинксов высотой около трех с половиной метров сторговал у него за картошку и забрал в деревню мужик-мешочник. Когда тот снова приехал к нему, притащив очередной мешок картофеля в счет оплаты, Николай Егорович поинтересовался об утраченной им прекрасной вещи:
–– Благополучно ли довезли зеркало домой?
–– Довезти я довез, да в хату не взошло. Пришлось поставить под навес.
Барон сокрушенно вспоминал:
«За первоклассного Тинторетто, за которого мне прежде давали около двухсот тысяч, я едва-едва получил двадцать, а за коллекцию миниатюр, за которую теперь по дешевой оценке можно получить не менее полмиллиона франков, я выручил лишь восемнадцать тысяч… Все вещи были старые друзья, редкие друзья, которые никогда ни разочарований, ни горечи не причиняли. И теперь эти друзья уносились враждебными дикарями, которые даже их прелести постичь не могли».
Когда после убийства Урицкого осенью 1918 г. большевики развяжут красный террор, Врангель-старший решится бежать в Ревель, куда перебралось подведомственное ему Товарищество спиртоочистительных заводов. Однако его жена Мария Дмитриевна мечтала уехать в Крым, потому что сын и невестка ее об этом «усиленно просили», как рассказывала она позже. Кроме того, с мужем баронессе было не по дороге, оттого что «в Ревеле в то время были немцы, и во мне кипело патриотическое возмущение».
Судьба жестоко обойдется с Марией Дмитриевной, которой придется застрять в красном Питере аж до конца октября 1920 г., работая служащей Эрмитажа и по случаю, обладая поддельной трудовой книжкой с записью: «Девица Врангель—конторщица». А Николаю Егоровичу удастся выбраться из Совдепии на поезде под видом больного немца в оккупированный германской армией Псков, потом—в Ревель и вскоре—в Финляндию. Лишь в 1920 году они воссоединятся с женой в Дрездене, а в 1922 году переберутся к Петру Николаевичу и семье сына в Сербию, где летом 1923 года Николай Егорович скончается в городе Сремские Карловцы.
+ + +
29 апреля 1918 года (отсюда все даты—по новому стилю) германское оккупационное командование на Украине провело «съезд хлеборобов» в Киеве, на котором главу военных формирований Украинской народной республики генерал-лейтенанта П. П. Скоропадского «избрали» гетманом Украины. П. Н. Врангель, хорошо знавший новоиспеченного гетмана, решил заехать в Киев к нему в гости по дороге в Минскую губернию в свое имение, оккупированное теперь польскими войсками.
Барон вспоминал:
«Генерала Скоропадского я знал исключительно близко. Мы провели службу в одной бригаде — я в Конной Гвардии, он — в Кавалергардском полку, где долго был полковым адъютантом. Во время японской войны мы служили вместе во 2-ой Забайкальской казачьей дивизии. В 1911 году, прокомандовав недолго Финляндским драгунским полком, он был назначен командиром Конной гвардии и с полком вместе вышел на войну. Последовательно он командовал нашей бригадой, а затем 1-ой гвардейской кавалерийской дивизией. Во время Августовских боев, осенью 1914 года, я в течение месяца исполнял должность начальника штаба Сводной дивизии, которой командовал генерал Скоропадский.
Гетман Скоропадский в центре в черных черкеске и папахе
Среднего роста, пропорционально сложенный, блондин, с правильными чертами лица, всегда тщательно, точно соблюдая форму, одетый, Скоропадский внешним видом своим совершенно не выделялся из общей среды гвардейского кавалерийского офицерства. Он прекрасно служил, отличался большой исполнительностью, редкой добросовестностью и большим трудолюбием. Чрезвычайно осторожный, умевший молчать, отлично воспитанный, он молодым офицером был назначен полковым адъютантом и долгое время занимал эту должность.
Начальники были им очень довольны и охотно выдвигали его по службе, но многие из товарищей не любили. Ему ставились в вину сухость и замкнутость. Впоследствии в роли начальника, он проявил те же основные черты своего характера: большую добросовестность, работоспособность и настойчивость в достижении намеченной цели.
Порыв, размах и быстрота решений были ему чужды.
Трудно верилось, что, стоя во главе края в это, исключительное по трудности время, Скоропадский мог бы справиться с выпавшей на его долю непомерно трудной задачей. Вместе с тем, среди моря анархии на всем огромном пространстве России как будто образовался первый крепкий островок».
В Киеве, неоднократно обедая у гетмана, Врангель убедился, что тот нарочито играет в «щирую Украину» вплоть до разговора на «украинской мове».
В ответ на предложение Скоропадского о сотрудничестве, Петр Николаевич сказал:
–– Я думаю, что мог бы быть наиболее полезным в качестве военачальника, хотя бы при создании крупной конницы. К сожалению, поскольку я успел ознакомиться с делом, я сильно сомневаюсь, чтобы немцы дали тебе эту возможность. Многое из того, что делается здесь, для меня непонятно и смущает. Веришь ли ты сам в возможность создать самостоятельную Украину?
О Добровольческой армии, основанной генералами Алексеевым и Корниловым, проделавшей минувшей весной свой Первый Кубанский поход, прозванный «Ледяным», в котором был убит Корнилов, до Киева доходили разноречивые слухи. Однажды Врангеля пригласил на чашку чая бывший командир 2-го конного корпуса князь Туманов. Там о добровольцах, которыми теперь командовал генерал Деникин, рассказывал только что прибывший с Дона генерал М. А. Свечин. По словам Свечина, Добровольческая армия после гибели ее командующего Корнилова была обречена на поражение. Он сообщил, что остатки белых, не сумевших взять Екатеринодар, в несколько тысяч отошли в Донскую область; ни средств, ни оружия Белая гвардия не имеет, среди ее начальников разногласия.
Это тяжело расстроило генерала Врангеля, любившего Корнилова, поклонявшегося гвардейскому. Рассказы генерала Свечиным отсрочили вступление барона Врангеля в Белую борьбу на Юге России.
Почему М. А. Свечин был столь пораженчески пристрастен насчет Добровольческой армии? Возможно, потому что этот Михаил Свечин являлся странной личностью, имея еще более «странного» родного брата Александра Свечина, тоже генерала. Судьбы сих братьев-генералов, почти ровесников, разошлись лишь с марта 1918 года.
Генерал А. Свечин, в сентябре 1917 года — начальник штаба Северного фронта, в марте 1918 года добровольно вступил в Красную армию, став помощником начальника Петроградского укрепрайона. Потом он будет начальником красного Всероссийского Главного штаба и профессором Академии Генштаба РККА. В 1938 году этого Свечина его большевистские покровители расстреляют.
Генерал же М. Свечин, в августе 1917 года — командир 1-го кавалерийского корпуса, станет белым генералом, послужит Донским атаманам Краснову, Богаевскому. В эмиграции будет начальником подотдела РОВСа, благопристойно скончается в 1969 году в Ницце. Печально, что вполне приличный на вид генерал М. А. Свечин, невольно, что ли, все искажающий вслед за своим красным братцем, тогда в Киеве сбил барона Врангеля с Белого Дела. Тем более, что, как потом выяснится, генерал Корнилов еще в Ростове-на-Дону при самом зарождении Добровольчества пытался разыскать в России Петра Николаевича.
В Киеве у барона была и весьма омерзительная встреча. Однажды он собирался уходить из гостиничного номера, как в дверь постучали, на «войдите» она открылась и на пороге вырос никто иной, как генерал Одинцов. Тот самый бывший командир 3-й Кавказской казачьей дивизии, что юлил перед комитетчиками в Корниловские дни и пытался пристроиться к Генштабу в духонинской Ставке…
Как отмечал Врангель, Одинцов был:
«Одним из первых предательски перешедших на сторону красных войск. Делегатом от Крыленко прибыл он в Ставку, настаивая на сложении генералом Духониным власти. Теперь совместно с другим предателем Сытиным, бывшим дежурным генералом Румынского фронта, и советским «дипломатом» Раковским он прибыл в Киев в составе «мирной делегации». Я с трудом узнал его в штатском».
Одинцов бодро шагнул навстречу барону и протянул ему для пожатия обе руки с приветливыми словами:
–– Здравствуй, бесконечно рад тебя видеть! А мне говорили, что ты погиб.
Врангель стоял и не думая протягивать ему даже на аристократический манер два пальца, цедя сквозь зубы:
–– Очень благодарен за твои заботы. У меня их касательно тебя не было. Я знал из газет, что ты не только жив, но и делаешь блестящую карьеру.
Одинцов пламенно его прервал:
–– Я вправе, как всякий человек, требовать, чтобы мне дали оправдаться. Мне все равно, что про меня говорят все, но я хочу, чтобы те, кого я уважаю и люблю, знали бы истину. Гораздо легче пожертвовать жизнью, чем честью, но и на эту жертву я готов ради любви к Родине.
–– В чем же эта жертва?
–– Как в чем? Да в том, что с моими убеждениями я служу у большевиков. Я был и остался монархистом! Таких, как я, сейчас у большевиков много. По нашему убеждению, исход один — от анархии прямо к монархии.
Усмехнулся Врангель.
–– И вы находите возможным работать заодно с германским шпионом Троцким? Я полагаю, то, что он германский шпион, для вас не может быть сомнением?
–– Не он один, таких среди советских комиссаров несколько. Но в политике не может быть сентиментальностей и цель оправдывает средства.
–– Это все, что ты хотел мне сказать? В таком случае, я полагаю, всякие дальнейшие наши разговоры излишни.
Барон подошел к двери и распахнул ее Одинцову на выход.
Проехав в Белоруссию, Петр Николаевич расположился в его имении в Минской губернии неподалеку от Бобруйска, где уже властвовали германские войска, разоружившие польские части.
В конце июля 1918 года из писем Врангель узнает, «несмотря на пессимистические сведения Свечина», что «Добровольческая армия, передохнувши на Дону, казалось, готовится поднять весь Кавказ». В начале августа барон снова устремляется в Киев.
В Киеве русские потрясены большевистским убийством Царской Семьи. После отслуженной здесь панихиды монархические манифестанты столкнулись на улицах с малороссийскими самостийниками. В городе с немецкой помощью формируется Астраханская (Южная) монархическая армия под лозунгом «За Веру, Царя и Отечество», цвета ее знамен и знаков отличия: белый, желтый, черный, –– как Императорского штандарта.
Врангель, считающий, что Астраханское войско «лишь отвлечение потока русских офицеров, стремившихся под знамена Добровольческой армии, продолжавшей геройскую борьбу против насильников родины и поставившей в основу этой борьбы верность старым союзникам», ищет контактов с представителями генералов Алексеева и Деникина. Он встречается с помощником Верховного руководителя Добровольческой армии генерала М. В. Алексеева генералом А. М. Драгомировым, следующим в захваченный теперь добровольцами Екатеринодар, где их Ставка, и договаривается приехать туда, чтобы влиться в борьбу.
+ + +
Оставим на время нашего героя, чтобы лучше представить положение Белой армии, в ряды которой генерал барон П. Н. Врангель встал в сентябре 1918 года.
Для создания Добровольческой армии сбежавший из тюрьмы города Быхова генерал А. И. Деникин пробрался в Новочеркасск 22 ноября 1917 года и сразу отправился к Донскому атаману генералу Алексею Максимовичу Каледину50. Тот очень обрадовался старому боевому другу, говаривали с которым разговоры и под настилами пуль на фронтах Великой войны. Деликатный Деникин поинтересовался, не осложнит ли его приезд и скорое прибытие генерала Корнилова отношений атамана с ревкомами. Каледин хмуро сказал:
–– На Дону приют вам обеспечен... Но, по правде сказать, лучше было бы вам, пока не разъяснится обстановка, переждать где-нибудь на Кавказе или в кубанских станицах.
Деникин смотрел на него и не узнавал. Каледин, с аккуратной короткой прической, крутобровый, со смоляными пышными усами, очень походил на его ближайшего друга в Быхове генерала Романовского «офицерской костью» и оптимизмом. Теперь же перед ним был человек, «как будто бы придавленный неизбежным горем», что отметит потом в мемуарах Деникин.
Генерала Каледина в июне 1917 года на Большом войсковом круге избрали атаманом войска Донского, руководителем войскового правительства. На московском Госсовещании 13 августа он поддержал Корнилова, четко заявив свои меры для спасения Родины:
1. Армия вне политики, запрещение всех митингов и собраний.
2. Все Советы и комитеты должны быть упразднены как в армии, так и в тылу, кроме самых низовых, но и их права должны ограничиваться хозяйственной деятельностью.
3. «Декларация прав солдата» пересматривается и дополняется «Декларацией обязанностей солдата».
4. Дисциплина поднимается самыми решительными мерами.
5. Все меры, принимаемые на фронте, распространяются и на тыл.
6. Дисциплинарные права начальствующих лиц восстанавливаются.
После большевистского октябрьского переворота в Петрограде Каледин стал вводить на территории Области войска Донского военное положение. 26 октября донские большевики, захватив власть в Ростове-на-Дону, предъявили атаману ультиматум сдать пост. Каледин во время разговора с Деникиным готовился со своими казаками выбить красных из Ростова и погнать их из Донбасса при помощи сколачиваемого уже находившимся здесь генералом Алексеевым первого добровольческого отряда.
Антон Иванович в ответ на калединское пожелание поехал с прибывшим генералом Марковым на Кубань дожидаться новочеркасского приезда Корнилова. Там они пробыли пару недель в станице Славянской, потом в Екатеринодаре, где начал формироваться добровольческий офицерско-юнкерский отряд под командой капитана Покровского.
2 декабря калединские казаки вместе с алексеевцами заняли Ростов, они двинулись на Донбасс, но там наткнулись на ожесточенное сопротивление.
С появлением в Новочеркасске 6 декабря Корнилова агенты «Алексеевской организации», основанной из офицеров генералом Алексеевым еще в Петрограде, созвали в город генералов, скрывавшихся на Кубани и Кавказе.
В Новочеркасске уже крутились представители «Московского центра» –– антибольшевистской организации, недавно созданной из членов кадетской партии, торгово-промышленных и буржуазно-либеральных кругов: Милюков, Струве, князь Г. Трубецкой, бывший глава Госдумы Родзянко51, спровоцировавший вместе с Гучковым и генералом Алексеевым отречение Государя. Были в Новочеркасске и Гучков, Шульгин, Н. Львов, Савинков. Гучкову кто-то из офицеров уже отвесил пощечину, а ворота дома, где остановился Родзянко, измазали дегтем, как положено обозначать местопребывание потаскух.
Офицеры высказывались:
–– Провалили всё, а теперь драпанули под защиту добровольцев и донцов.
Крайне таинственно мелькнул здесь и Керенский, которого Каледин не принял. Атаману некогда было разбираться с «мертвыми душами», Дон бурлил. Казаки, напоровшись на отчаянность красных в Донбассе, заговорили о сепаратизме своих земель. Казакам-фронтовикам, уставшим на войне, воевать с Москвой за идеи бывших царских генералов не хотелось. Они косо поглядывали на формирующихся добровольцев, поэтому Каледин и усылал до поры до времени Деникина на Кубань.
Колыбелью будущей Добровольческой армии был бывший госпиталь на Барочной улице, где распоряжался генерал Алексеев. У него под командой уже находилось три сотни офицеров и юнкеров, в «Алексеевской организации» действовал комитет по снабжению, выискивающий средства, начиная с местных толстосумов. Но в эту Русскую Смуту «пожарским» «минины» давали неохотно и мало.
С прибытием Корнилова все увидели, что его отношения с Алексеевым никуда не годятся. На совещании старших генералов и общественных деятелей из столиц эта проблема крайне заострилась. Корнилов потребовал полной власти над создающейся армией и заявил, что в случае невозможности этого переберется в Сибирь. Алексеев, своими руками создающий данную армию, тоже хотел прямо участвовать в деле.
Было очевидно: если уйдет Корнилов, армия развалится, а коли покинет свое детище Алексеев, добровольцы расколются. Требовались именно они двое, и собравшиеся взволнованно убеждали их в самопожертвовании, «государственной» необходимости компромисса. Неизвестно, чем бы кончилось, ежели не вмешался уравновешенный Деникин. Он предложил золотую середину: военная власть переходит к Корнилову, гражданская и внешние сношения –– к Алексееву, а все, связанное с Донской областью, –– к Каледину.
Так родился триумвират первого антибольшевистского правительства: Корнилов ––Алексеев –– Каледин. Ему был придан «Гражданский совет», куда вошли М. Федоров, Г. Трубецкой, П. Струве, П. Милюков, Б. Савинков. Самым одиозным был здесь близкий сподвижник Керенского Савинков52. У многих офицеров чесались руки, как указал позже один из них: «На Савинкова была устроена правильная охота с целью его убить». Знаменитого террориста самого едва не «заохотили», поэтому вскоре он скроется с Дона, чтобы, нелегально возникнув в Москве, продолжить борьбу с большевиками, полагаясь лишь на себя.
В правительство также ввели генералов Деникина, Лукомского и Романовского, но Антон Иванович отказался в нем участвовать из-за пребывания там Савинкова.
К концу декабря 1917 года «триумвират» вместе с «Гражданским советом» выработал политическую декларацию, в основу которой легла «Быховская программа», выработанная в заключении арестованным Корниловым с другими генералами. «Хозяином земли Русской» должно было стать Учредительное собрание, чтобы «окончательно сконструировать государственный строй». Имелось в виду то Собрание, что будет созвано после свержения большевиков, а не «Учредилка», какую в начале января 1918 года разгонит знаменитый этим матрос Толя Железняков, у которого «караул устал».
«Непредрешенческая» декларация «триумвирата» не провозгласила лозунга монархической реставрации, но и не предположила учреждение республики. Ее генеральские создатели не заглядывали вперед по привычному им принципу полководца Наполеона: главное ввязаться в бой, а там видно будет.
27 декабря 1917 года был отдан приказ о переименовании «Алексеевской организации» в Добровольческую армию!
+ + +
На Дону рождалось двоевластие, стычками забродившее в Новочеркасске.10 января 1918 г. в станице Каменской прошел съезд фронтовых казаков, инициаторами которого были вахмистр Подтелков и прапорщик Кривошлыков. На него приехали представители созданного в октябре Донского областного Военно-революционного комитета и из Московского Совета такие «казаки», как А. Френкель, С. Сырцов, а из ВЦИКа –– А. Мандельштам, М. Янышев и
другие. Но они сумели повернуть на свою сторону фронтовиков и в результате образовался казачий ВРК во главе с Подтелковым и Кривошлыковым.
Донские полки начали отказываться подчиняться Каледину, который, как жалили злые языки, «ненавидит революцию до предела психической слепоты». Донцы в начавшейся Гражданской войне пытались уверить себя, что их казачья хата с краю, как совершенно точно предполагал развитие ситуации на Дону Врангель. От генеральского триумвирата в Новочеркасске на казаков веяло проклятым «царизмом».
Переговоры между калединским правительством и казачьим ВРК прошли в Новочеркасске 15 января. Здесь Подтелков, выдвинув ультиматум о сдаче власти, заявил:
–– Войсковое правительство не добьется мира. Оно само разжигает гражданскую войну... Вы, атаман Каледин, обманываете казаков, говоря о независимости Дона. На самом деле вы дали убежище врагам русского народа и втягиваете в войну с Россией все казачество. Как и в 1905 году, вы хотите пролить казачью кровь за помещиков и богатеев... Смеетесь? Придет срок –– плакать будете! Мы требуем передачи власти нам, представителям трудящегося народа, и удаления всех буржуев из Новочеркасска и Добровольческой армии с Дона!
Каледин, родившийся в простой донской станице, поднявшийся против «казаков» из Москвы с простонародными по происхождению Корниловым и Алексеевым, слушая про «богатеев» и «буржуев», еще мог смеяться. Но генерал не мог убедить разбушевавшегося вахмистра (которого позже повесят образумившиеся казаки), что не может быть «независимости Дона» без войны с красной Россией. Он ждал вестей от войскового старшины (подполковника) В. М. Чернецова.
В это время кумир молодежи Чернецов вел свой партизанский отряд на красное гнездо в Каменской. И эти восемьсот офицеров, гимназистов, кадетов и студентов под командой храбреца подполковника разбили и разоружили встречные ревкомовские части! Как только об этом донесли Каледину, он выдвинул казачьему ВРК свой ультиматум –– самораспуститься.
Делегаты ВРК бросились в Каменскую, на которую уже наступал Чернецов. Под его ударами ВРК пришлось перебраться в Миллерово. Подтелков и Кривошлыков воззвали к «трудовому казачеству», но фронтовики не хотели драться что за Каледина, что за этих. Тогда 19 января казачий ВРК признал власть ВЦИКа и Совнаркома, сплотившись с Донским областным ВРК. Это и решило судьбу Чернецова, а потом –– Каледина.
20 января красные войска 1-й Южной революционной армии, группы Саблина с авангардом из казаков 10-го, 27-го, 44-го полков под командой войскового старшины Голубова, широко известного «разинством» и пьянством, обрушились на чернецовцев. Многие из этих юных партизан лишь недавно были обучены стрелять, их разбили, а израненного Чернецова привели к Подтелкову. Когда бывший вахмистр оскорбил Каледина и дружину подполковника, он ударил его по лицу. Чернецова изрубили шашками...
Деникин потом это оценивал:
«Со смертью Чернецова как-будто ушла душа от всего дела обороны Дона. Все окончательно развалилось».
Когда Чернецов сражался за Каменскую, Корнилов перебросил свои белые части на более опасное оперативное направление в Ростов. Здесь призыв вступать в добровольцы тоже не приветили, откликнулись лишь та же молодежь и подростки, которые гибли с Чернецовым.
В конце января на Ростов двинулись с севера, запада и востока красногвардейские войска и красные отряды казаков. Корнилов решил уходить на Кубань. 28 января они с Алексеевым сообщили об этом Каледину в Новочеркасск.
29 января генерал Каледин собрал в Атаманском дворце войсковое правительство, прочитал телеграмму из Ростова и сообщил, что для защиты Донской области на фронте нашлось лишь 147 штыков. Он сказал:
–– Положение безнадежно. Население не только нас не поддерживает, но настроено враждебно. Сил у нас нет, сопротивление бесполезно. Я не хочу лишних жертв, лишнего кровопролития. Предлагаю сложить свои полномочия и передать власть в другие руки. Свои полномочия войскового атамана я слагаю.
Члены правительства стали обсуждать его заявление, Каледин прервал:
–– Господа, короче говорите. Время не ждет. Ведь от болтовни Россия погибла!
После окончания совещания Алексей Максимович прошел в свои комнаты. Постоял у двери гостиной, в которой его жена разговаривала с гостьей. Молча ушел к себе. Сел за стол и написал предсмертное письмо генералу Алексееву:
«Казачество идет за своими вождями до тех пор, пока вожди приносят ему лавры победы, а когда дело осложняется, то они видят в своем вожде не казака по духу и происхождению, а слабого проводителя своих интересов и отходят от него. Так случилось со мной и случится с Вами, если Вы не сумеете одолеть врага...»
После этого генерал Каледин «по-крымовски» застрелился. Так же, как он и Крымов, в сущности, в Восточной Пруссии поступил и другой отличный русский генерал Самсонов –– в «своем» окружении. Проигрыш сражения, а значит потеря чести, был для генералов той закалки равносилен смерти.
Калединское самоубийство всколыхнуло Дон. На другой день на Войсковом круге съехавшиеся депутаты от станиц и войсковых частей объявили себя властью и избрали Войсковым атаманом А. М. Назарова, а Походным –– генерала П. Х. Попова. Назаров тут же начал мобилизацию казаков от семнадцати до пятидесяти пяти лет и разгромил в Новочеркасске Совет рабочих депутатов, а Ростов-на-Дону объявил на военном положении.
9 февраля красные войска под командованием Р. Сиверса начали штурм ростовских оборонительных сооружений. Добровольцев могли окружить, и Корнилов приказал отходить за Дон в станицу Ольгинскую.
Корнилов в прощальном письме своим близким написал:
«Больше, вероятно, встретиться не придется».
Алексеев в таком же послании сказал так:
«Мы уходим в степи. Можем вернуться только, если будет милость Божья. Но нужно зажечь светоч, чтобы была хоть одна светлая точка среди охватившей Россию тьмы».
Корнилов, Алексеев, Деникин (с 30 января –– на должности командира 1-й Добровольческой дивизии), Романовский и другие штабные собрались в вестибюле дома ростовского миллионера Парамонова. Взяли винтовки и карабины, зашагали по ночным опустевшим улицам к выстроенным в поход добровольцам.
На месте сбора распределили четырехтысячную колонну с несколькими орудиями и тремя десятками повозок. Скомандовали. Пошли в ночь Корниловский ударный полк подполковника Неженцева, Георгиевский –– полковника Кириенко, офицерские батальоны полковников Кутепова, Борисова, Лаврентьева, Тимановского, юнкерский батальон капитана Парфенова, Ростовский добровольческий полк генерала Боровского, кавалерийские дивизионы полковников Гершельмана и Глазенапа, другие мелкие части.
В стылой темноте впереди «светлой точки» Белой гвардии шли бывшие: два Верховных главкома русской армии, один командующий фронтом, начальники высших штабов, корпусные командиры с вещмешками за плечами....
|
|
| |
|
