В.Г.Черкасов - Георгиевский. Книга «Генерал П.Н.Врангель». Часть пятая (1917 –– 1918). «ВСЛЕДСТВИЕ БОЛЬШЕВИСТСКОГО ПЕРЕВОРОТА ОТ СЛУЖБЫ ВРАГАМ РОДИНЫ ОТКАЗАЛСЯ»
Послано: Admin 20 Июн, 2011 г. - 16:07
Белое Дело
|
+ + +
На следующее утро к Врангелям ворвались уже другие матросы, как и многие тогда устрашающе перекрещенные пулеметными лентами. Двое с винтовками в руках проскочили в спальню барона и приступились к его кровати с криком:
–– Ни с места, вы арестованы!
Вбежавший маленький прыщавый матрос с револьвером в руке начальнически приказал им встать у дверей, никого не пропускать и кинул Врангелю:
–– Одевайтесь.
–– Уберите ваших людей, –– спокойно произнес генерал, лениво приподнимаясь на подушке, –– я, вы видите, безоружен и бежать не собираюсь. Сейчас оденусь и готов идти с вами.
–– Хорошо, –– сказал матрос, –– только торопитесь, некогда ждать.
Они вышли. Врангель, быстро одевшись, прошел в коридор, где жалась в кучки, плакала прислуга, и под конвоем зашагал на улицу.
У подъезда дома стояло еще с десяток матросов, и с ними—недавно выгнанный бароном помощник садовника, пьяница и наглец. Тот несколько дней назад на замечание баронессы Ольги Михайловны стал дерзко грубить, а Петр Николаевич как раз проходил мимо, услышал это и вытянул его тростью.
Увидев Врангеля, тот заорал:
–– Он, товарищи! Этот самый генерал возился с татарами! Я доказываю: он контрреволюционер, враг народа!
Подвели арестованным и брата Ольги Михайловны. Генерала и ротмистра вывели на улицу к двум автомобилям. Из собравшейся толпы любопытных понеслись свист, брань, но вдруг какой-то грек осмелился заступиться:
–– Товарищи, я их знаю, –– заговорил он, показывая на офицеров, –– они ни в чем не виноваты, и в бою с вами не участвовали.
–– Там разберутся, –– монотонно процедил один из конвойных в тельнике присказку, которую следующие семьдесят с лишним лет придется слушать с однообразием метронома советским людям от чекистов, милиционеров, гепеушников, кагебешников.
Врангеля усадили в автомобиль, когда, расталкивая толпу, подбежала Ольга Михайловна и бросилась к нему на сиденье. Ее не пускали, баронесса, горя глазами на неколебимом прекрасном лице, вцепилась в дверцу изо всех сил.
–– Убейте сначала меня. Я – с мужем и братом! – твердила она.
Барон стал уговаривал жену остаться, но она не хотела слушать, заливалась слезами и требовала, чтобы ее взяли с мужем в тюрьму.
–– Да ладно, товарищи, пусть едет, –– наконец согласился на дикую эту просьбу старший матросик с револьвером наизготовку.
Автомобили помчались по улице к молу. Там у бьющегося истинно черными волнами зимнего моря виднелась большая толпа, слышались крики ярости. Машины затормозили около пришвартованного миноносца. Увидев арестантов, в толпе взревели:
–– Во-от они, кровопийцы! Чего там разговаривать, в воду их!
Неподалеку от толпы в луже крови валялись два трупа...
Врангеля, баронессу и ее брата провели по сходням на миноносец, там—в пустую каюту. Вскоре к ним вошел человек в морской офицерской форме без погон и представился капитаном миноносца. Он был смущен и растерян, и когда Ольга Михайловна стала спрашивать, что с ними будет, капитан устало произнес слова, в которые не верил:
–– Вам нечего бояться, если вы невиновны. Сейчас ваше дело разберут и, вероятно, отпустят...
На палубе раздался топот, закричали, дверь распахнулась и в проеме показалась орава матросов. Они требовали выдачи арестантов и немедленной расправы. С большим трудом капитан, кликнувший на помощь охрану, сумел уговорить кровожадную матросню подождать до ревтрибунала.
Через полчаса в каюту втолкнули арестованного инженер-полковника. Его взяли по доносу служащего, который был полковнику должен немалые суммы. Он, еще не осознав, что обычно отсюда не возвращаются, беспокоился об оставленных дома деньгах и важных документах.
Петр Николаевич так описал эти несколько десятков минут:
«Жуткое, неизъяснимо тяжелое чувство охватило меня. Я привык глядеть смерти в глаза, и меня не страшила опасность; но мысль быть расстрелянным своими же русскими солдатами, расстрелянным, как грабитель или шпион, была неизъяснимо тяжела. Больше всего ужасала меня мысль, что самосуд произойдет на глазах у жены, и я решил сделать все возможное, чтобы ее удалить. Между тем, она упросила капитана провести ее в судовой комитет и там пыталась говорить и разжалобить. Наконец, она вернулась, конечно, ничего не добившись. Я стал уговаривать ее пойти домой:
–– Здесь ты помочь мне не можешь, –– говорил я, –– а там ты можешь найти свидетелей и привести их, чтобы удостоверили мое неучастие в борьбе.
После долгих колебаний она решилась. Я был уверен, что уже больше ее не увижу. Сняв с руки часы-браслет, которые она подарила мне невестой и которые я всегда носил, я сказал ей:
–– Возьми это с собой, спрячь. Ты знаешь, как я ими дорожу, а здесь их могут отобрать.
Она взяла часы, и, плача, вышла на палубу. Не прошло и пяти минут, как она вернулась. На ней не было лица:
–– Я поняла, все кончено, –– сказала она, –– я остаюсь с тобой.
На ее глазах только что толпа растерзала офицера».
Врангели стали ожидать конца. В сумерках в каюту вошли матросы во главе с важно державшимся молоденьким комиссаром в кепке и френче, который объявил инженер-полковнику, что тот свободен. За него заступились работавшие под началом полковника портовые рабочие.
–– Вы же, –– сказал комиссар Врангелю и его шурину, –– по решению судового комитета предаетесь суду революционного трибунала. Вечером вас переведут в помещение арестованных.
Вскоре красногвардейский конвой повел Врангелей и так не во время гостившего у них родственника-ротмистра с миноносца в здание таможни. Была кромешная темнота южной январской ночи без звезд, холодный ветер с дождем.
В их новой тюрьме огромного зала почти без мебели с выбитыми стеклами и грязным полом находилось человек пятьдесят. Среди этих генералов, офицеров, студентов, гимназистов, татар, оборванцев у Врангелей на душе стало легче. Почти все здесь лежали, но никто не спал, шел тихий разговор с тяжелыми вздохами. С лестницы, где стояла, покуривая, лузгая семечки, толпа матросов и красногвардейцев, доносилась матерщина.
Стали вызывать на допрос. Подошла очередь Врангеля, которого допрашивал маленький и лохматый студент в пенсне. Сперва задавал генералу обычные вопросы об имени, годах, семейном положении, потом — признает ли я себя виновным?
–– В чем? –– поинтересовался барон.
Тот замялся, поправил пенсне.
–– За что же вы арестованы?
–– Это я должен был бы спросить вас, но думаю, что и вы этого не знаете. О настоящей причине могу только догадываться.
Врангель рассказал, как побил за грубость с женой наглеца, из мести ложно донесшего на него, и добавил:
–– Не знаю, есть ли у вас жена. Но думаю, что если есть, то вы ее так же в обиду бы не дали.
Студент ничего не ответил, записав показания, и отправил генерала к арестантам.
С утра в таможенный зал стали приводить новых арестованных, а к вечеру доставили хорошего знакомого Врангелей — молодого князя Мещерского, офицера Конно-Гренадерского полка, задержанного при попытке бежать в горы.
Около восьми вечера в зале появился великан матрос с белокурой шевелюрой и довольно интеллигентным лицом, в его свите был ночной допросчик-студент и комиссар с миноносца.
–– Это председатель ревтрибунала товарищ Вакула, –– торжественно объявил кто-то из матросов, –– сейчас здесь он с товарищами будет вас допрашивать.
Трибунальцы двинулись от одного арестованного к другому. Они задавали вопросы узникам, неумолимо поглядывая им в глаза, те напряженно отвечали. Вот повели прочь старого генерала Ярцева, князя Мещерского, какого-то студента, еще одного... Люди расходились «в расход».
Комиссар Вакула подошел к барону и баронессе. Студент в пенсне, допрашивавший Врангеля накануне, нагнувшись к уху председателя, напомнил:
–– Тот самый, о котором я вам говорил.
–– За что арестованы? –– спросил Петра Николаевича председатель ревтрибунала с гоголевской фамилией Вакула.
–– Вероятно, за то, что я русский генерал, другой вины за собой не знаю, –– отвечал несгибаемый Врангель.
–– Отчего же вы не в форме? Небось, раньше гордились погонами, –– Вакула перевел взгляд на баронессу Врангель. — А вы за что?
Ольга Михайловна ответила:
–– Я не арестована, я добровольно пришла сюда с мужем.
Вакула усмехнулся.
–– Вот как? Зачем же?
–– Я счастливо прожила с ним всю жизнь и хочу разделить его участь до конца.
Председатель ревтрибунала поучительно обвел стоящих вокруг взглядом и произнес:
–– Не у всех такие жены! –– он упер стволы зрачков во Врангеля. — Вы вашей жене обязаны жизнью, можете быть свободны…
Тут надо уточнить, что в интервью дочери генерала Н. П. Врангель-Базилевской летом 2002 г. эта сцена описана по-другому, однако надо верить все же «Запискам» Петра Николаевича, откуда здесь все о Врангелях в Ялте 1918 г. рассказывается один к одному.
О «бессмертности» Петра Николаевича Врангеля, невозможности ему случайно погибнуть весьма прозорливо, как теперь мы знаем, говорили еще на Великой войне, что описал его отец Николай Егорович:
«Благополучно бежавший из Крыма граф Муравьев-Амурский рассказал мне… что когда его (П. Н. Врангеля. — В. Ч.-Г.) увозили… его жена, которая в течение всей войны на фронте была сестрой милосердия, встала перед автомобилем, требуя, чтобы сперва ее убили… И опять, как при атаке у Каушена, случилось невозможное…
Слушая этот рассказ Муравьева, я невольно припомнил наивное изречение солдата эскадрона сына. В самом начале войны этот солдат привез нам письмо и очень картинно и живо рассказал об одном кровопролитном деле.
–– Как его (т.е. сына) не убили? –– сказала моя жена.
–– Это никак невозможно, ваше превосходительство! –– с убеждением сказал солдат.
–– Как невозможно?
–– Немцу их не убить».
+ + +
Потом из вакуловской свиты Врангелям объяснили, что освободят их лишь утром после того, как они пройдут какую-то регистрацию. Когда трибунальцы, закончив свое «ходячее» заседание, вышли, через десять минут под окнами на молу затрещали винтовки. Сначала ударили три беспорядочных залпа, затем — несколько отдельных выстрелов. Узники бросились к окну, но в глухой темноте ничего не увидели.
–– Расстреливают… –– деревянным голосом сказал кто-то.
Арестанты закрестились.
Позже Врангель узнает от старого ялтинского смотрителя маяка, видевшего казни рядом с таможенным залом-тюрьмой, что за этот день и два следующих расстреляют только здесь более ста человек. Трупы их с привязанным к ногам грузом бросались прямо у мола в воду. Немцы, которые вскоре займут Крым, извлекут часть мертвых –– в том числе молодого князя Мещерского. А тело генерала Ярцева через несколько недель волны выбросят на берег в Симеизе.
Вот что еще мы знаем из мемуаров другого очевидца этих событий неподалеку в Биюк-Ламбате князя В. А. Оболенского:
«В Севастополе шли массовые расстрелы, в Ялте офицерам привязывали тяжести к ногам и сбрасывали в море, некоторых после расстрела, а других — живыми. Когда после прихода немцев водолазы принялись вытаскивать трупы из воды, они оказались на дне моря среди стоявших во весь рост, уже разлагавшихся мертвецов. В Евпатории подвергали убиваемых страшным пыткам, которыми распоряжались две женщины-садистки. В Симферополе тюрьма была переполнена, и ежедневно заключенных расстреливали «пачками». И вокруг нас по дачам рыскали севастопольские матросы, грабили, а кое-кого и убивали».
Пока за окном на дне пучины «сажали» «лес» мертвых, арестованные в таможенном зале мучались от голода, не евши второй день. К ночи, наконец, им принесли ведро бурды, миски и одну общую ложку. Однако, как рассказал позже сидевший здесь граф Муравьев-Амурский, «офицеров было приказано кормить только остатками, собранными из мисок прочих арестантов».
Врангелям повезло: матери Ольги Михайловны удалось через тюремщиков передать им сваренную курицу, подушку и два пледа. Более или менее Врангелям удалось устроиться на полу, Петру Николаевичу было необходимо прилечь из-за его старой контузии. На войне генерал пренебрег полным госпитальным курсом ее лечения, вернувшись в строй. С тех пор любое сильное волнение вызывало у него мучительные сердечные спазмы. Последние полгода они его не беспокоили, однако в эту ночь так прижали, что барон не смог заснуть, и к утру от слабости с трудом держался на ногах.
К полудню конвойный красногвардеец отвел Врангелей домой, где генерал слег в постель на неделю.
Через несколько дней остатки сопротивлявшихся крымцев скрылись в горы, Симферополь, Евпатория, Ялта оказались в руках большевиков. Более тысячи человек, главным образом офицеров, они расстреляли в разных городах. Особо кроваво красные ублюдки отличились в Симферополе, убив массу офицеров почти со всеми чинами крымского штаба во главе со зверски замученным полковником Макухой.
В Ялте пошли едва ли не еженедельные обыски, на которых отнимали драгоценности, белье, верхнее платье. Денежную контрибуцию наложили на состоятельных горожан, первым номером этого списка шел известный крымский ростовщик, вторым — графиня Мордвинова, а третьим — мать баронессы О. М. фон Врангель, супруга бывшего камергера Высочайшего Двора. Числилась в нем и проживавшая в Ялте престарелая графиня Толстая, которая поспешила все отдать, зашив в платье лишь некоторые драгоценности. О них донесла ее горничная, старуху Толстую заодно с дочерью арестовали, драгоценности едва ли не с кожей выдрали и засадили обеих в тюрьму. Однако супруга камергера Иваненки, теща Врангеля, сумевшая даже в тюрьму у кровавого мола передать зятю и дочери курицу да пледы, по боевитости ему и ей не уступала. Как к ней, списочному номеру 3, не приставали, не грозили большевистские головорезы, ничего она им не дала, и не была арестована.
Заморозили текущие банковские счета ялтинцев, с них можно было получать лишь сто рублей в неделю, а из-за боязни реквизиций подвоз в город прекратился, подскочили цены на продукты. Как и все имущие люди, Врангели только и заботились, чтобы спрятать, спасти от грабежа обысками ценное для дальнейшего существования с домашними. Большинство их прислуги было давнее и преданное, этим людям барон тоже был обязан спасением от расстрела. Когда Петр Николаевич ждал в тюрьме решения трибунала, они, собравшись с некоторыми бедняками квартала, которым всегда помогала Ольга Михайловна, пришли на мол требовать освобождения Врангеля от имени «революционного народа».
Теперь по их же изобретательности Врангели наладили держать деньги в металлических кронштейнах для портьер. Драгоценности баронесса с другими женщинами позашивала в детские куклы, а меха, кружева, белье — в диванные тюфяки и подушки. Оружие барон сам закопал в саду, и, несмотря на частые обыски, ничего у них не находили.
Врангели почти не появлялись на улице с опротивевшим «толкающимся «революционным пролетариатом», как вспоминал генерал. Теперь они постоянно жили под угрозой нового несчастья, особенно тревожно — во время наездов севастопольских матросов на миноносце. Тогда в Городской Думе точились ночные собрания и неизменно арестовывали новых ялтинцев. Предупрежденные прислугой об очередном вояже Врангели уходили из дома, ночуя на дальней окраине города у знакомых в более спокойном татарском квартале.
Петр Николаевич вспоминал:
«Мы решили переехать куда-либо в окрестности Ялты, дабы быть дальше от города, где особенно остро чувствовалась пята хама. Жене удалось устроить мне гражданский паспорт, где я значился горным инженером, и мы в конце февраля перебрались в Мисхор. Хотя в ближайшей татарской деревушке Кореиз был также введен советский строй и имелся свой совдеп, но татарское население, глубоко враждебное коммунизму, приняв внешние формы новой власти, по существу осталось прежним. Единственной разницей была введенная для покупки продуктов карточная система, весьма стеснительная. Продуктов вообще, с прекращением подвоза из северной Таврии, в Крыму стало очень мало. Мы отпустили большую часть своей прислуги, оставив лишь совершенно верных нам людей, и поселились в маленькой дачке, ведя замкнутую жизнь и почти никого не видя, хотя кругом жило много знакомых…
В Мисхоре, Алупке и Симеизе большевистская пята ощущалась несравненно менее, нежели в Ялте. За два месяца, которые мы прожили в Мисхоре, было всего два-три обыска у некоторых лиц и то произведенные приехавшими из Ялты красногвардейцами. Мы совершенно избегли обысков.
На страстной неделе распространился слух, что на Украину двинуты немецкие войска, что Киев и Одесса заняты немцами и что в районе Перекопа идет бой. Слуху этому сперва мало кто поверил, однако в последние дни стали появляться все новые и новые сведения; среди красноармейцев стало заметно беспокойство, многие уезжали. Кажется в среду или в четверг, выходя из церкви, я встретил только что прибывшего из Ялты графа Ферзена. Он сообщил мне, что в Ялте в прошлую ночь был произведен вновь ряд обысков; между прочим, искали и меня, пришли на нашу дачу и едва не растерзали жившего там князя Гагарина, допытываясь, где нахожусь я. Когда граф Ферзен уезжал из Ялты, к молу подошло какое-то судно, и он видел, как шла погрузка. Говорили, что грузятся семьи комиссаров. Утром татары из Кореиза пришли сказать нам, что из Бахчисарая на Ялту идут немецкие войска. Вечером я отправился с женой в церковь. Подходя к шоссе, мы увидели спешащих к шоссе людей, и узнали от них, что через Кореиз проходит немецкая пехота и артиллерия. Действительно, колонна артиллерии, под прикрытием пехоты, и длинная колонна обозов тянулась по шоссе. Трудно было принять за действительность это движение немецких войск на южном побережье Крыма.
Я испытывал странное, какое-то смешанное чувство. Радость освобождения от унизительной власти хама и больное чувство обиды национальной гордости».
|
|
| |
|
