МЕЧ и ТРОСТЬ
29 Мар, 2024 г. - 08:15HOME::REVIEWS::NEWS::LINKS::TOP  

РУБРИКИ
· Богословие
· Современная ИПЦ
· История РПЦЗ
· РПЦЗ(В)
· РосПЦ
· Развал РосПЦ(Д)
· Апостасия
· МП в картинках
· Распад РПЦЗ(МП)
· Развал РПЦЗ(В-В)
· Развал РПЦЗ(В-А)
· Развал РИПЦ
· Развал РПАЦ
· Распад РПЦЗ(А)
· Распад ИПЦ Греции
· Царский путь
· Белое Дело
· Дело о Белом Деле
· Врангелиана
· Казачество
· Дни нашей жизни
· Репрессирование МИТ
· Русская защита
· Литстраница
· МИТ-альбом
· Мемуарное

~Меню~
· Главная страница
· Администратор
· Выход
· Библиотека
· Состав РПЦЗ(В)
· Обзоры
· Новости

МЕЧ и ТРОСТЬ 2002-2005:
· АРХИВ СТАРОГО МИТ 2002-2005 годов
· ГАЛЕРЕЯ
· RSS

~Апологетика~

~Словари~
· ИСТОРИЯ Отечества
· СЛОВАРЬ биографий
· БИБЛЕЙСКИЙ словарь
· РУССКОЕ ЗАРУБЕЖЬЕ

~Библиотечка~
· КЛЮЧЕВСКИЙ: Русская история
· КАРАМЗИН: История Гос. Рос-го
· КОСТОМАРОВ: Св.Владимир - Романовы
· ПЛАТОНОВ: Русская история
· ТАТИЩЕВ: История Российская
· Митр.МАКАРИЙ: История Рус. Церкви
· СОЛОВЬЕВ: История России
· ВЕРНАДСКИЙ: Древняя Русь
· Журнал ДВУГЛАВЫЙ ОРЕЛЪ 1921 год

~Сервисы~
· Поиск по сайту
· Статистика
· Навигация

  
В.Черкасов-Георгиевский "КРЕМНИСТАЯ ГРЯДА": Создатель "Государей московских" Д.М.Балашов. Из книги "Путешествия. Рассказы о писателях России"
Послано: Admin 06 Дек, 2010 г. - 12:33
Литстраница 

«Бремя власти» — интереснейший пример политиче­ского романа с историко-документальной основой, свое­образное произведение в художественно-стилевом отноше­нии.

В центре его — образ зрелого князя с самым распрост­раненным на Руси прозванием Иван, знаменательно окре­щенного историками как государь Иван I, однобоко вре­завшийся в нашу память со школьной скамьи во многом из-за своего прозвища — Калита: «кошель», или «денеж­ная сумка» по-древнерусски...

Драгоценная, поучительная доля исторического рома­ниста. Следуя за его научно достоверным пером, за его распахнутым взором, мы, независимо от возраста и степе­ни образованности, снова учимся понимать характеры и судьбы наших предков, мужей великих, потому что в глав­ном движут писателем не хрестоматийные выкладки, а ху­дожественные откровения, одухотворенные «преданиями старины глубокой». И потому в путешествии с Дмитрием Балашовым в жизнь великого князя Ивана наше сердце поставит рядом с энциклопедическими оценками его лич­ности: «жестокий», «хитрый», «умный», «упорный» — еще я эпитеты: «несчастный», «мужественный» — созвучно трагической ноте, на которой обрывается предшествующий «Бремени власти» роман «Великий стол», эпилогом ка­кого торжественно и мучительно звучит «Молитва Ивана Калиты»:

«Смраден я, и жесток, и черств душою, и жаден, и алчущ, и нет во мне нужной любви к ближнему моему! Зем­ля страждет от дурноты моея! И стать другим не хочу я, Господи!..

Ибо того, что смогу я, не смогли бы они по величеству души своея и погубили бы землю свою и язык свой... Не для себя, для земли и языка русского молю я о милосер­дии Твоем!..

Хощу я содеять то, что содеять могу, и верую: ко благу земли моей послужит скверна моя. Ни на мал час не дам я пощады бренному телу сему! Не утомлюсь, и не престану, совокупляя землю, и до гроба дней моих не похочу иной судьбы и славы иной!»

Князь Иван свято выполнил свою клятву. Хитроумно используя помощь ордынского хана Узбека, он собрал русские земли вокруг бревенчатой Москвы, подчинив своему влиянию северо-восточный край будущей державы, отороченной каменным великолепием Твери, Пскова, Нов­города. Он оправдал свой титул, могущественное прозви­ще, упорно скупая земли, жестоко захватывая чужие вла­дения. Подношениями огромной дани он сделал вековую казну Золотой Орды еще более ослепительной... Чтобы че­рез близкие десятилетия на Куликовом поле русские уже блеском отечественного оружия славно решили судьбу го­сударства. За эти сведения из грядущего Иван Данилович отдал бы и последнее — несчастные сокровища своей души... Но чудес в политике не бывает. И князь мужествен­но сделал все, что на бремени дела смог. Экономически поднял страну и, что идеологически очень важно, обеспе­чил ее столицу — Москву резиденцией митрополита — тогда Феогноста — «всея Руси». И потому на своем смерт­ном одре, несмотря на «холодную росу пота», «воспален­ные вежды» чела, Иван I успокоится от слов будущего наследника высшей духовной власти на Руси, своего кре­стника Алексия: «Ты, князь, не мог поступить иначе! Не мог погубить устроенья княжества своего и дел своих мно­гих не мог отринуть... Не возмог иначе, ибо рожден здесь, от отца своего, и наречен князем волости своея, и не мог же ты устроить иную землю!»

Роман «Бремя власти» состоит из двух частей: «Зод­чество князя Ивана» и «Тверской колокол». Для понима­ния идеи, философского стрежня, системы образных средств произведения характерен рисунок и манера пода­чи материала третьей главы, пружинно вводящей нас в круг злободневных забот, настроений Ивана Калиты.

Как всегда у Балашова, композиция главы наглядно сценична, драматична по интонации. Мы застаем Великого князя в тягостный миг принятия им очередного решения: «Серебра много в домах боярских, у горожан в скрынях. Пущай с жонок колтки и чепи сымают!— Иван, вперя взор в преданные глаза Мины, знал сейчас, что похож на брата Юрия и еще, быть может, на тот жестокий Спасов, лик, но, и зная, не смягчил ни взора, ни слов. За ярлык ростовский было дано столько, что даже и Юрий не вдруг решился бы на такое. А взять надо было вдвое. И пущай Мина с Кочевой это поймут, пущай деют с насилием ве­ликим, но соберут ростовскую дань! Этот его замысел не­должен пропасть. Иначе — не стоять великому княжению. И это было первое, чего не мог, на что не решался Михаи­ле Тверской. А он, Иван, «тихий и скромный»,— решился. Пускай его заклеймят, яко татя, но он сим серебром со­берет воедино Русь! И пусть черный народ тянется к Москве».

В то же время жестокость тона, ответственность мыс­лей князя неколебимы, когда он тут же узнает от боярина Мины о разбое его «молодцов»: «Скажи молодцам,— про­изнес... с тихой медленной силой,— что грабить своих, это — самого себя сожирать! Ни разрешить, ни простить сего князю немочно! Когда бьют своих, это конец!— поч­ти выкрикнул он, возвышая голос.— Конец власти, языка, земли, всего сущего в ней! Так погибла Русь при Батые! Пущай поганые режут друг друга! Не мы!— Он примолк. Договорил спокойно:— Мне во княжестви своем потребны тишина и от татьбы бережение. Злодеи те будут казнены завтра...»

Боярин уходит. Наедине с самой собой вроде неумоли­мая княжеская душа вдруг выталкивает жгучую картину: «Не часто казнят дружинников на Москве!— позорную те­легу с двумя Миниными «робятами», палача в красной рубахе, священника с крестом и то, как жадно и долго целуют крест обреченные смерти, и последний жалобный крик, и кровь, и тяжело падающие в корзину головы, и ро­пот и шум толпы, вздохи и возглашения жонок, невесть с чего, словно на скомороший праздник, прибегающих кажен раз позоровать на казнь...»

Уже не «темен и страшен» «недвижный взор» Ивана, «лоб был в испарине, и должный покой долго не снисходил к душе».

«С тем большим облегчением ступил он, после полу­дневного перерыва, за порог книжной палаты, где пере­ставал быть властным, а становился только мудрым и где не позволял себе никакой, даже невольной грозы. (А меж тем изограф-иконописец узрел и тут в нем сугубую твердоту!) Он дорожил этими часами тишины, где были вдум­чивая работа писцов, да шорох раскрываемых и разверты­ваемых хартий, да порою беседа, всегда не о суедневном, а о том, что выше и тоньше грубых забот дня».

Далее перед нами еще один из многочисленных, ярко тронутых кистью автора ликов Калиты, работающего с дьяконом-писцом над переводом с греческого «Правды» — византийского свода государственных законов. Особое вни­мание князя привлекает глава «О градском устроении». И вот он уже с прилежанием слушает размышления на эту тему своего «бледного», «невзрачного» помощника, «любуется» страстным накалом мыслей этого, казалось бы, дале­кого от бурлящей вокруг действительности, незначитель­ного человека. Калите дано живо чувствовать их родство душ и патриотических помыслов — благословенный талант угадывать и привлекать к делу полезных, лучших людей Отечества, независимо от родства и звания, так грандиоз­но раскрывшийся потом в Петре Великом и целой плеяде людей, могучих «устроителей» нашей Родины.

Мелькнувший здесь образ писца, готовящегося в мона­хи, емко обозначен автором отточенными штрихами гра­фика: «Работа с Калитою была более чем приятна ему не ради сытного куска (он ограничил себя в пище и пи­тии раз и навсегда, когда еще выбирал стезю жизни), а тем несказанным чувством причастности к великому, ко­торую давал ему этот труд. Личной славы (греховной гор­дыни!) он не хотел. Но — и когда упорно изучал грече­ский язык во Владимире, и когда мерил ногами и посохом дороги Руси, и когда вкушал хлеб и квас в крестьянских дымных и душных избах, и когда ночевал в стогу ли сена, в овине, на полатях в чужой поварне, в холодной ли келье очередного монастыря,— всегда мечтал он об этом вот: невестимо и безымянно прикоснуться к тому, ради чего изощрял свой ум и добывал книжное знание. Много веков спустя скажут: «Хотел пользу народу своему принести». Он понимал по-другому: послужить Господу и князю — в чем для него была духовная и насущная служба своей стране». В своем раскрытии образ типичен для балашовской галереи персонажей различных степеней, выпуклой мозаикой отражающей глубинную народную суть средне­вековой Руси.

За делами — Калита торопит игумна с закладкой ново­го храма, решает с «посельским» вопрос о привлечении крестьян на пустующие московские земли — незаметно приближение вечера. Зовут ужинать. Полновесен итог дня, но «сгорбился» князь, «тяжко ему сейчас предстать пе­ред своими домашними», хотя нет среди них старшей до­чери Маши — юной жены ростовского князя, чей удел пришлось сегодня отдать на разграбление во имя ордын­ского выхода... Сколько таких дней у князя Ивана!

Вторая часть «Тверской колокол» в лучших традициях политического романа непосредственно повествует о на­пряженном, кровопролитном противостоянии Твери и Мо­сквы, хитросплетенном — Орды и Руси, Литвы и Новго­рода. В отличие от предыдущих произведений серии, широко оснащенных картинами нравов, быта, батальными сценами, здесь писатель, главным образом, исследует ме­ханику борьбы за власть, людскую природу в этом про­цессе. Ключевыми моментами художественного анализа служат монологи, беседы героев, авторские отступления. Апофеозом философской мысли романа является разговор князя Ивана со своим наследником Симеоном в полумра­ке хранилища государевой казны, озаренным сиянием драгоценных россыпей, где сын примеряет шапку Мономаха.. Великий князь внушает будущему преемнику кредо вла­сти: «Помни! Не за богатства мы боремся — за власть. И единое искупление, единое оправдание наше перед Гос­подом, чтобы власть сия когда-то обернулась благом вceй Русской земли. Запомни, затверди, как молитву, как «От­че наш», три основы всякой власти, три условия, три камени краеугольных, коими упрочает всякая власть на зем­ле и без коих не постоит и изгибнет.

Первое — сугубое единение всех граждан земли твоея, единение в любви, в совокупном дружестве!

Второе — уважение к родной старине, к навычаям и заветам  прадедним.

И третье — всегда должно опору свою находить в боль­шинстве языка твоего, в тружающих, в работниках доб­рых! Всем не угодишь, но коли начнешь угождать втуне ядящим и немногим за счет многих, не устоишь!»

«Пустые слова!» — мог бы воскликнуть подслушав­ший их Иванов недоброжелатель, очевидец вероломных деяний князя. «Мудрые, пророческие!»— говорим мы с расстояния веков.

С болью видим мы гибель в Орде по наветам Калиты великодушного, легкомысленного красавца, тверского князя Александра, падение, мерзость запустения богатей­шей зодчеством, культурным и хозяйственным наследн­ем Твери, откуда в невзрачную Москву увозят гордость города — стозвонный колокол. Следим с болью и с глубо­ким пониманием исторической необходимости случивше­гося: «Жизнь — вечное напряжение духовное, вечный на­пор и борьба с коснотою бытия. Исчезнут войны, отпадут шелухою скорби минувших времен, но не перестанет свершатися, всегда и всюду, пусть в иных, высших ипостасях своих, очищенных от грубизны животного насилия, вечное борение первоначал. И без напряженья того, без напора и спора, сникает и гибнет неотвратимо всякое бытие. Зло и добро так же не живут друг без друга, как без ночи рассвет или вода без огня. Убери противоборство начал из жизни — и порушишь и истребишь самую основу ее. И борьба Твери с Москвою была нужна первее всего ду­ховно — нужна для блага всей Русской земли. Без этого напора, борения и противоборства сил не сотворилось бы великой страны».
 
Несмотря на плотную смысловую нагрузку текста, ро­ман читается легко, увлекательно. Во многом причиной этому, так сказать, драматургическая подача материала автором. Главы, как правило, начинаются с четкого обо­значения времени и места действия.

46. «Жарынь! В улицах Москвы клубами горячая пыль...»
52.   «К Сараю подходили ночью...»
53.   «Алексий сидел на грубо тесанной скамье в келье Геронтия и отдыхал душою...»
61. «Тусклое золото свечей. Маленький гробик...»

Главы, как правило,    заканчиваются    эмоциональным всплеском.
46. «Тогда уж уходить в монастырь...»
52.   «И если скажется «быть», то чья воля и чья власть настоять на своем?..»
53.        «И даже ужаснулся Алексий, поняв, почуяв, что теперь означает для крестного — не отступать...»
61. «Мачеха вновь с молчаливым укором явилась на пороге...»

Перед нами благодатное поле для работы кинорежиссе­ра, театрального постановщика — событийная закончен­ность сцен, пронизанная яркими речевыми характеристи­ками персонажей. Емкая зрительность происходящего вы­свечивает за счет живописных штрихов: Калита, жалею­щий и уважающий «восьминогих тружеников» — пауков «за тонкую красоту прозрачной паутины»; хан Узбек, ку­тающий руки в рукава халата...

В полифонии красок, мелодий величественной картины романа высверками, лиричными аккордами звучат пейза­жи: «Засыпанная снегами, в темных оснеженных лесах, в белых лентах замерзших рек и ниточках санных дорог, едва прочерченных катышками застывшего навоза, голу­бая под солнцем, серо-серебряная в сумерках и пугающе холодная темною морозною ночью, под высоким мерцани­ем звезд, лежала страна. Белою пылью снегов заносит по­ля и утонувшие в сугробах деревни, курящие седыми струями дыма, розового на заре». «Бледное небо легчало, начиная наливаться утреннею голубизной. Звезды по­меркли, и нежно-золотое сияние уже вставало над неяс­ной зубчатою преградой окружных лесов».

Под сочными мазками кисти оживают детали быта: «Студень готовили в котлах, на варку пива ушли все кня­жеские запасы солода, лагуны, и бочонки с густой янтарно-коричневой хмелевой жижей выстаивались по погребам, ожидая своего часа...»; «Свечи в кованых серебряных стоянцах. Ордынская глазурь на столе. Ковры глушат шаги, заслонки окон задвинуты, муравленая печь пышет жа­ром...».

 

Связные ссылки
· Ещё о Литстраница
· Новости Admin


Самая читаемая статья из раздела Литстраница:
Очередной творческий вечер ИПХ поэта Н.Боголюбова в Москве 2010 года


<< 1 2 3 4 5 >>
На фотозаставке сайта вверху последняя резиденция митрополита Виталия (1910 – 2006) Спасо-Преображенский скит — мужской скит и духовно-административный центр РПЦЗ, расположенный в трёх милях от деревни Мансонвилль, провинция Квебек, Канада, близ границы с США.

Название сайта «Меч и Трость» благословлено последним первоиерархом РПЦЗ митрополитом Виталием>>> см. через эту ссылку.

ПОЧТА РЕДАКЦИИ от июля 2017 года: me4itrost@gmail.com Старые адреса взломаны, не действуют.