Рассказ белого штабс-капитана И.Бабкина «По Таврии»
Послано: Admin 13 Фев, 2010 г. - 14:56
Белое Дело
|
Когда уезжали с хутора, старик вдруг взялся за уздечку моего жеребца.
-- Так что, если охвицерик тот вернется, што ж сказать ему?
-- Какой офицерик?
-- Да што надысь мимо промахнул...
Что-то защемило у меня в сердце. Стоял он передо мной, старый, жилистый, с жилистой же шеей, с натруженными коричневыми руками, светлыми глазами вопрошал. А мне и сказать нечего. Не могу я выдать путь нашего следования. Если он с красными связан, так и будут ждать нас у Чистого.
-- Скажи, чтоб шел до батальона. Прямо до батальона.
Я тронул шенкелями жеребчика.
И снова в пути. Идем на рысях. Обок старинного шляха, чтобы не нарваться опять на красный разъезд. Запах конского пота. Сухие удары копыт о выжженную землю. Опять орел в синем поднебесье. И солнце палит неимоверно.
Но нам намного лучше. Мы сыты, мы выспались, если можно это назвать сном. Кони наши накормлены и напоены. За три часа ходкой рыси вышли на Чистое. Хороший хутор. Славное название! Оно и есть Чистое. Речка понизу извивается, берега поросли таволгой да густой травой. По лугу коровы бродят. Пастушок сидит в сторонке. Мы на него сверху, с дороги поглядываем, а он - словно не замечает нас, конных.
Дальше, за излучиной, открываются посадки. Это сады яблоневые да вишенники. На всю округу известно Чистое своими яблоками и вишней. Мы тогда, месяц назад, через него проходили, яблок сладких наелись, в фуражки напихали, за пазуху, в карманы - весь батальон яблочным духом пропитался. А дальше - постройки хуторские. Всего и было-то полторы улочки. Там теперь ни души. Когда-то была жизнь, но ушла, источилась она от налетов бандитских, да от дневок наших. Остался этот пастушок. Мы его помним, Илюшкой зовут, внучок деда Ардалиона. Дед - сторож для сада, присматривает за брошенным хутором.
-- Что-то не видно наших башибузуков, - подъезжает ко мне Видеман.
-- Наблюдают, небось, за нами.
Мы долго всматриваемся в белые пятна домов посреди зелени. Зной становится совсем нестерпимым, особенно теперь, при виде речки. Броситься бы вниз, прямо на конях, да в прохладную живительную воду.
Мы осторожно продвигаемся вперед.
Наконец, из-за ближних яблонь доносится довольный голос хорунжего Шепеля:
-- Да не бойтесь, мы сами вас боимся!
Мы рассмеялись. Вика Крестовский вышел нам навстречу, карабин на плече.
-- Нет и нет вас. Мы уж говорим: никак, на Москву маханули, решили брать ее сами!
-- Сами... Как жеть без вас?
Вечером, выставив ночные дозоры, мы сидим в просторном хуторском доме. Окон в нем нет, кто и при каких обстоятельствах повыбил, неизвестно. Мебель вся переломана, ни одного стула целого не осталось. Офицеры и казаки устраиваются на ночлег. При помощи деда Ардалиона натащили свежего сена, набили им большие рогожные мешки, а то и так навалили и сверху набросали всевозможных тряпок.
Нашему Чижову все хуже. Его уложили в соседней горнице. Его трясет в лихорадке. Дед Ардалион колдует над ним. Он сам перевязал его и вычистил нагноившуюся рану. Сварил отвар из трав, поит его. Чижов исходит потом и стонет.
Вика выслушивает мое донесение о нашей стычке. Оказывается, он уже связался по телеграфу с полковником Волховским. Телеграф в двенадцати верстах, на станции. Перекликались открытым текстом, без шифрования. Чего там шифровать? И так красным понятно, что гуляет по их тылам неугомонная полусотня.
-- Как бы там ни было, а Василий Сергеевич просит подмочь еще, - говорит Крестовский и несколько раз поворачивает голову вправо-влево.
Это он делает такие упражнения. У него от сна в седле да на мешках с сеном опять начались боли в шее. И водки нету.
-- Мне Костин доложил, что на станции Бычково стоят...
-- Виктор Георгиевич, - подает голос Видеман. - Костина убили!
-- Чушь, он обогнал вас на полтора часа, - отвечат Крестовский. - Только был здесь. Докладывал, что на станции Бычково стоит два воинских эшелона. Один - с продовольствием, фуражом, амуницией, запасными частями к автомобилям и орудиям, бочками с керосином. Охрана - полурота. Другой - новобранцы, винтовок им еще не дали, числом до батальона...»
Я смотрю в упор на Видемана. Он не опускает глаз. Потом взглядывает на Крестовского.
-- Господин подполковник, осмелюсь внести поправку, - громче говорит он. - Поручика Костина убили. Иван Аристархович лично был свидетелем...
Теперь Вика уставился на нас, как на запечных привидений. Потом резко поднимается и кричит в открытую дверь:
-- Шепель, поди-ка, позови Костина!
Приземистый хорунжий, брякнув шашкой о косяк, выходит.
Мы сидим молча. Это безумие должно чем-то закончиться. Либо сейчас войдет Костин, живехонек-здоровехонек, либо вернется Шепель и скажет, что никакого Костина нигде нет.
Неожиданно совсем близко бабахнуло орудие. За ним -- второе. Потом пулеметная трескотня, винтовочные выстрелы. В дом заскакивает Илюшка, истошно кричит:
-- Красные!
Мы выпрыгиваем кто в дверь, кто в пустые окна. Уже горит какой-то сарай. В отблесках пожара мечутся конники. Выследили таки нас! Что ж, держись, голова, чтоб плечам не легчало! А ну-ка, ножки, побегайте-ка! А вы, ручки, держите наган покрепче! А ты глазок, прицелься пометче! Эх, семи смертям не бывать, а одной не миновать. Примите, «товарищ», эту пулю к сведению!
Отряд отбивается. Бьем из карабинов, из наганов и браунингов, разбрасываем ручные бомбы. Мы с Видеманом, подхорунжим Гребневым и Поповым отстреливаемся из-за плетня.
Первая растерянность быстро прошла. Ей на смену - холодное ожесточение. Захотелось, краснюки, наших жизней? По товару и цена, подходи, над мошной не трясись, давай-давай развязывай.
Гребнев молодцом, из своего карабина уже четвертого всадника снимает. Попов широко размахивается и далеко выбрасывает ручную бомбу. Она рвется с треском и грохотом. Кажется, из них никого не задела. Но в бою не самое важное - убить. В бою часто требуется иное - переломить своей волей их волю. Вбить им страх в сердце.
А вот и Вика на своем белом жеребце. С ним несколько его «башибузуков». Визжат, шашками секут. Настигли тачанку с пулеметом. Возницу сбили, зарубили. Один из охотников прямо с коня - и в шарабан, тут же за пулемет и давай жечь красных.
Ночной бой особенный. Редко когда его дают или принимают. В ночном бою и своих можно положить, и врага не достать. Но если уж он навязан, ночной бой, то тут уже держись до конца. Либо ты, либо тебя!
Я расстреливаю все патроны из своего нагана. Кажется, попадаю все-таки еще в одного красного. Но больше мне стрелять нечем. Тогда я перемахиваю через плетень:
-- Попов, Гребнев, прикройте!
Я бегу к темному пятну. Это красный кавалерист, сбитый не то Поповым, не то Видеманом. Его карабин валяется неподалеку. Свет пожара льет кровавый отблески на черную улицу, на всадников, на белые стены. Я добегаю до трупа, поднимаю карабин, передергиваю затвор.
Из-за угла прямо на меня вываливают конные, ревут, несутся. И сердце мое сначала замирает в испуге, потом вдруг успокаивается. Но хоть одного я еще успею снять!
Прикладываю щеку к прикладу. Наугад почти стреляю. Всадник слетает с коня.
-- Неплохо, Иван Аристархович!
Рядом голос.
Оборачиваюсь - Костин. Все так же заломлена фуражка, все так же небриты щеки. Разве что глаза в отсветах пожара поблескивают незнакомо.
-- Щас я их тоже угощу!
У него в руках тоже карабин. Значит, все-таки жив. Значит, привиделось мне, как рубит его голову детина на битюге. Вика был прав. Это у меня от недосыпа в сознании все набекрень, мозга за мозгу цепляется, глупости всякие лезут.
Костин начинает всаживать пулю за пулей во всадников. Мне ничего не остается делать, как поддержать его. Как это девки у нас пели: «А мы горох сеяли, сеяли, сеяли...»
Тут и Видеман с Гребневым подскочили. И вот нас уже крепкое ядро, бьем по красным!.. И Крестовский снова налетает сбоку. А пулемет трещит и трещит, только теперь уже косит красных. Поняли они, что не их это бой, побежали по кустам, по огородам, стали перепрыгивать по-за плетни и теряться со мгле.
Через четверть часа мы быстро оставляем хутор. Потому что нападавшие добрались до своих артиллеристов. Их пушки снова начали обстреливать эти полторы улочки. Мы забираем Чижова, один из охотников подхватывает Илюшку на коня, дед Ардалион машет нам: да идите вы, идите!
Уже под утро, верст за семь-восемь от Чистого мы очухались. Пересчитались. Славное дело, ни одного не потеряли. Подпоручик Щукин легко ранен в ляжку, царапина, хотя и кровоточит. Урядник Семенов ранен в предплечье, пуля прошла под кожей навылет. А больше - никаких потерь! Зато тачанку с пулеметом взяли, да пяток карабинов захватили. Пусть в пулемете патронов всего одна неполная лента, но нам и такая малость в немалую крепость.
-- Подожди, Вика, а где Костин? Он же рядом с нами был, - вдруг вспомнил Видеман. - Я сам его видел. А, Ваня? Вы же вместе отстреливались...
Костина между нами нет.
-- Кто-нибудь видел поручика Костина? - спросил Крестовский.
Нет, после ночного боя его никто не видел. В бою же видели только мы, Гребнев, Попов, Видеман да я.
-- Потеряли? - задумчиво спрашивает Крестовский.
Мы молчим. Мы не знаем.
Справа, в предутренней синей дымке чернеет ложок. Вика вдруг командует:
-- Айда, ребята, на Бычково. Проверим, что там за новобранцы!
До Бычкова всего версты три-четыре. Мы их в десять минут покрываем. И всей силой тридцати шашек врываемся на станцию. На путях и впрямь два состава. Возле одного несколько красноармейцев. Они сидят вокруг костров, винтовки в пирамидах. Часовой только и успел сделать один выстрел. Но тут же срубил его Сапрунов, как лозу на учении. Остальные руки подняли.
Из другого эшелона начали было выпрыгивать какие-то. Мы им по-над головами прострочили из пулемета. Они тут же на землю попадали. Два красных командира попытались отстреливаться - тут же сняли их «башибузуки» Крестовского.
-- Сдавайся, красное сучье! - заревели десятки глоток. - Посечем из пулеметов! Артиллерия, взять на прицел эту банду!
Перепугались красные. Себе и вопроса не задали, как так могло случиться, что белые с пушками, с пулеметами, с бомбами - и у них в глубоком тылу? Ну, дак волосьями дурость не прикроешь.
Триста восемь человек попало к нам в плен. Мы их всех разоружили, назад в вагоны загнали. Вагоны закрыли. Паровозную бригаду вытащили из станционного помещения. Машинист, по-видимому, коммунист, костистый, злобный, с гнилыми прокуренными зубами, ощерился: ваша песенка спета, белогвардейское...
Шепель оказался ближе всех. Рубанул шашкой наискось. Жуткое это представление. Но мы смертушку во всех видах видывали.
Кочегар и помощник машиниста тогда сразу в один голос: приказывайте, что делать.
Вика послал охотников проверить, что в остальных вагонах. А там оказалось в несчитанном количестве летнего обмундирования, новых сапог, ящиков с американскими консервами; три вагона забиты мешками с овсом, еще в одном - взрывчатка, капсюли, запасные части к орудиям, разобранные моторы для автомобилей, колеса к ним же...
Все точь-в-точь доложил Вике поручик Костин.
Часа не прошло, как длинный состав прогрохотал мимо опустевшей станции Бычково.
Я сидел на открытой платформе, сразу за паровозом. Около пулемета, обложенного мешками с песком. Теперь к нашему пулемету у нас было триста или четыреста лент. Рядом со мной - Шевцов, Можальсков и Щукин. Алексей Видеман с еще двумя охотниками заняли место в паровозе, следили, чтобы помощник машиниста с кочегаром не вздумали свернуть с прямого пути. Остальных своих «башибузуков» Вика Крестовский распределил по вагонам и площадкам. Сам с тремя-четырьмя охотниками в последнем вагоне, с лошадьми.
И все мы... в шлемах с красными звездами, в новеньких гимнастерках, даже с красным флагом над одним из вагонов.
Как подкатываем к какому полустанку, видим обходчиков, еще каких-то людей, я в стенку вагона прикладом винтовки стучу:
-- Запевала, красноармейскую!
И из вагона несется:
-- Смело, товарищи, в но-о-гу...
Видеман выскочит на угольный тендер паровоза:
-- Иван Аристархович, хреново поют! Не в лад!
Я опять по стенке прикладом:
-- Сукины дети! Ровнее и громче! Запевала, плохо будешь петь - лично повешу на водокачке...
Семьдесят верст, по степи, по желто-серой выгоревшей земле, прямо до линии фронта промахнули, как и не видели. Где какие дозоры встречаются, останавливаются, вслед нам смотрят. На станции хотели было нам стрелку перевести, но бородатый Мехонько высунулся из будки:
-- От я те поперевожу, я те поперевожу. Дорогу красным героям!
На папахе у него красная полоса, в руках карабин, сам - зверь зверем. Кто там у стрелки был, так и прыснули тараканами. А мы - дальше, дальше! Под палящим нестерпимо солнышком. Которое, однако, теперь будто подгоняло наш паровоз. А тот белой одышкой пара и черными клубами дыма возвращал ему свое.
Промахнули мост через реку. Кажется, все-таки кто-то дал знать красным, что за состав на всех парах мчится в сторону белых. На последнем разъезде ожидали нас, ударили по нам ружейным огнем. Я с Можальсковым туда сразу же длинную очередь влепил. Так доказательно протрещал «максим», что красные сразу замолкли.
На подъеме другие попытались за нами угнаться. Красный полуэскадрон в намет ударился. Там уже Вика Крестовский с тыла заправил им. Уже по одному тому, как стали сыпаться красные, стало ясно, что не только американские консервы и овес нашел Вика. Опять удалью стали охотники пробавляться - враз десяток красных слетело с коней.
-- Петь, подлюки! Быстро «Варшавянку» запевай!
Из вагона не в лад неслось:
«Вихри враждебные веют над нами,
Темные си-илы нас злобно гнетут...»
Видеман повернулся ко мне, сверкнул белыми зубами:
-- Ишь, гнетут их, сволочей!
Так мы с этим красным флагом с расположение нашего батальона и въехали. На станции М-во увидели вдруг знакомые лица: вот полковник Саввич, вот штабс-капитан Никитин, а дальше Гроссе, поручик Лепешинский, Алеша Беме с рукой на перевязи. Вокруг солдаты и офицеры. И конечно, сам полковник Волховской, стоит, опирается на свою палочку.
-- Господин полковник...
-- Здравствуй, Иван Аристархович, - протянул мне ладонь Волховской. - С возвращением. Сколько, говоришь, пленных? Триста восемь?
Глаза его светлые на темном, побуревшем от зноя лице улыбаются. Радостно нашему полковнику видеть своих офицеров целыми и невредимыми.
-- Откуда узнали, Василий Сергеевич?
-- То есть, что значит «откуда»? Сам же послал мне поручика Костина. Час назад он лично доставил донесение...
-- Донесение?..
Из вагонов и с площадок подбегали охотники и казаки Вики Крестовского, сбрасывали с себя островерхие шлемы, топтали их ногами. От паровоза шел капитан Видеман, по ходу распоряжаясь, чтобы кто-нибудь сорвал красную тряпку с вагона.
-- Твоей собственной рукой, Иван Аристархович написано, - спокойно говорит полковник.
-- Моей?.. Рукой?..
У меня головокружение. И ноги подгибаются.
Полковник Волховской шарит по нагрудному карману френча. Но нужной бумаги не находит. Оборачивается к полковнику Саввичу:
-- Не тебе я его отдал?
-- Нет, Василий Сергеевич. Сам помню, как ты его именно в этот карман вложил...
Неожиданно все замолчали. Все, до единого человека на станции. Офицеры, солдаты, казаки, охотники, пленные красноармейцы. Все сотни и сотни людей на станции. Какой-то необъяснимый, страшный, истинно леденящий миг. Только лошади мирно похрапывают. Да паровоз впереди отдувается последними парами.
Полковник Волховской поднял голову. Мы сделали то же.
Там, в невыносимо глубокой небесной синеве парил орел. Точнее, свой круг он закончил и теперь уходил куда-то вдаль, плавно, редко и сильно взмахивая крылом и исчезая в этой знойной полуденной синеве.
Но он-то, этот орел, не мог быть сном.
|
|
| |
|
