В.ЧЕРКАСОВ-ГЕОРГИЕВСКИЙ «БЛИКОВАТО АБРАМ ТЕРЦ СВОИ «ПРОГУЛКИ» ПО А.ПУШКИНУ НАПИСАЛ»
Послано: Admin 29 Янв, 2025 г. - 13:50
Литстраница
|
После написания моей статьи — В.ЧЕРКАСОВ-ГЕОРГИЕВСКИЙ «КАК И В ЧЁМ ИЗМЕНИЛ РУССКИЙ ЯЗЫК ЛИЦЕИСТ А.ПУШКИН ПО ПРОЗВИЩУ «ФРАНЦУЗ» -- я снова просмотрел текст «Прогулки с Пушкиным» А.Синявского, нарочито действовавшего под псевдонимом Абрама. Подробно читать его невыносимо было мне когда-то и в первый раз. Написан он на лагерной зоне и только это в какой-то мере извиняет, что Синявский отдал в нём массу места своей трепливости. Это не красит литкритика, взявшегося за Пушкина как за «Солнце русской поэзии». Понятно, что за колючкой в СССР неприглядно всё кругом и от грудящихся окрест зэков скучно по их рожам, робам с бирками и стрижкам «налысо». Вот утончённая развлекуха и припала зычаре Синявскому – как бы общаться прямо с вонючих нар с Пушкиным в 19-м веке…
Что знаем об этой истории из американской Википедии? Андрей Донатович Синявский (литературный псевдоним — Абрам Терц; 1925, Москва — 1997, Париж). Широкую реакцию вызвала книга Синявского (Абрама Терца) «Прогулки с Пушкиным». Большое возмущение А. И. Солженицына так же вызвала статья Абрама Терца «Литературный процесс в России» (1973), особенно раздел, посвящённый антисемитизму в России. А.Терц начинает рассуждения словами:
«Это не просто переселение народа на свою историческую родину, а прежде всего и главным образом — бегство из России. Значит, пришлось солоно. Значит — допекли. Кое-кто сходит с ума, вырвавшись на волю. Кто-то бедствует, ищет, к чему бы русскому прислониться в этом раздольном, безвоздушном, чужеземном море. Но всё бегут, бегут. Россия — Мать, Россия — Сука, ты ответишь и за это очередное, вскормленное тобою и выброшенное потом на помойку, с позором — дитя!..»
Синявский написал несколько статей о свободе мнений и свободе слова в эмигрантской среде. Солженицын — «недообразованный патриот» (по выражению Синявского) и «устроитель нового единомыслия» — к тому времени уже был властителем дум эмиграции и её лидером. Солженицын обрушился на Синявского с осуждениями, обернувшимися отказом эмигрантских журналов печатать Абрама Терца. Именно тогда у жены Синявского родилась идея собственного журнала, которым стал «Синтаксис» (первые номера посвящены А. Гинзбургу). Этот журнал стал «другим мнением».
Ряд идейных противников Синявского из диссидентской и эмигрантской среды по сей день распространяют информацию о том, что как до, так и после своего ареста Синявский сотрудничал с КГБ СССР. В частности, диссидент Сергей Григорьянц расценивает выезд Синявского и Розановой во Францию как операцию советских спецслужб с целью внедрения «агентов влияния» в эмигрантское сообщество. Эти сведения опираются на опубликованную Владимиром Буковским в начале 1990-х годов в израильской газете «Вести» ксерокопию записки Ю. В. Андропова о Синявском и Даниэле, направленной в ЦК КПСС 26 февраля 1973 года.
+
Вот типичные отклики читателей из России на «Прогулки» Абрама Терца --
-- Здоровый и неакадемический подход к личности Пушкина. Какой только ерунды последнее время про Пушкина не написали горе-авторы! Вот можно же и так писать, как писал Терц - нескучно, не предвзято, без пиетета, и в то же время - нет ощущения, что жёлтую прессу читаешь. При всех вольностях книги - это полнейшая реабилитация Пушкина как Первого поэта нашего народа. Первого и Важнейшего. Того, кто сам себя сделал, воспитал, вымуштровал, кристаллизовал свой талант, и тем самым вписал своё имя в историю искусства только с прописных. И хочется сесть и на новогодних праздниках прочитать задвинутый в дальний ряд трёхтомник Пушкина, эту лёгкую, бегучую поэзию, которая всё-таки не терпит суеты будней.
-- Мерзкий пасквиль. А.И.Солженицын ответил м…даку статьей «...КОЛЕБЛЕТ ТВОЙ ТРЕНОЖНИК ». Но был, мне кажется, слишком деликатен: «Бессчастный наш Пушкин! Сколько ему доставалось при жизни, но сколько и после жизни. За пятнадцать десятилетий сколько поименованных и безымянных пошляков упражнялись на нём, как на самой заметной мишени». Меж тем, урод С. не придумал ничего нового, а лишь продолжил уже известную, к сожалению, слишком хорошо известную, линию, о которой писал В.В.Розанов: Чтобы «опровергнуть» Пушкина – нужно ума много. Может быть, и никакого не хватит. Как же бы изловчиться, – какой прием, чтобы опрокинуть это благородство? А оно естественно мешает прежде всего всякому неблагородству. Как же сделать? Встретить его тупым рылом. Захрюкать.
-- Эта книга – вода на мельницу тех, кто не любит Пушкина, ну а всем остальным – вряд ли придется по вкусу. Оставим в стороне мнение автора о Пушкине как о человеке малопривлекательной репутации: ловелас, ветреник, повеса, разгильдяй, проныра и т.п. Спорить не буду, тем более что гениальные личности часто неприглядны в быту. Но автор умудрился человеческие качества Пушкина спроецировать на его творчество. Не отрицая (как бы!) его талант, Синявский разбивает в пух и прах все его достоинства. Легкость стиля и слова – от лени и небрежности, нежелания утруждать себя, - Иванушка-дурачок, царствующий лежа на боку. «Капитанская дочка» - просто анекдот, потому как изложить исторические события через повествование о заячьем тулупчике – полный абсурд.
-- Какие же мы все-таки разные и насколько может различаться образ мышления у разных людей! Например, я буквально давилась этой книгой, для меня это сочинение о Пушкине - самодовольное, насквозь субъективное и надуманное. Образный ряд автора, его манера речи для меня надуманны, непонятны и корявы. К тому же, все эти постоянное "Пушкин хотел", "Пушкин считал", "Пушкин думал" вызывали у меня недоумение: господин автор, вы с ним что, лично были знакомы? И это при том, что Пушкин для меня - вовсе не святая святых. По крайней мере, с тех пор, как лет в 14 я прочла его Гавриилиаду. И в чем-то я с Синявским даже согласна - хотя бы с его отрицанием образа Пушкина, который создается в школе. Но все остальное - крайне субъективный и ничем не подтвержденный взгляд, поток сознания автора.
-- Если советский диссидент Абрам Терц берёт литературный псевдоним Андрей Синявский - это понятно и объяснимо, а вот если наоборот... Андрей Синявский писал "Прогулки с Пушкиным" в тюрьме тайно, заныканным карандашиком на листочках в клеточку и тайно же передавал эти листочки жене... Абрам Терц пишет: " на тонких эротических ножках вбежал Пушкин в большую поэзию и произвел переполох". Эту книгу единодушно не приняли Союз писателей, диссиденты и эмиграция. Единодушно. Второго такого случая я не знаю. Автор воспринимает Пушкина просто, как любого другого русского поэта, оказывается можно Пушкину сказать: "Эй, мужик, а вот тут ты напортачил", а не только восторгаться и пресмыкаться перед ним. Знаменитый литературовед Анненков как-то сказал: "как человеку я бы швырнул ему в лицо перчатку, а как поэту целовал бы ему ботинки" и всё русское академическое литературоведение с этим мнением согласилось. А вот этот неудобный Синявский, он по простецки болтает с самим Пушкиным, советует ему, как лучше написать, да как он смеет!!! Ироничнейшая, смелая книга. Сейчас как и сто лет назад модно низвергать кумиров, но к таким мнениям нельзя относиться серьёзно. К Пушкину Синявский просто критичен. Эта книга достойна своего читателя.
+
В.ЧЕРКАСОВ-ГЕОРГИЕВСКИЙ: А вот что всё-таки привлекло моё внимание в «Прогулках» сего Абрама, хотя крепят эти попадания нередко чужие цитаты --
-- Пушкин - золотое сечение русской литературы. Толкнув ее стремительно в будущее, сам он откачнулся назад и скорее выполняет в ней роль вечно цветущего прошлого, к которому она возвращается, с тем чтобы стать моложе. Чуть появится новый талант, он тут как тут, с подсказ-ками и шпаргалками, а следующие поколения, спустя десятилетия, вновь обнаружат Пушкина у себя за спиной. И если мысленно перенестись в отдаленные времена, к истокам родного слова, он и там окажется сзади - раньше и накануне первых летописей и песен. На его губах играет архаическая улыбка.
-- Пушкин сразу попал в положение кинозвезды и начал, слегка приплясывая, жить на виду у всех. "Сведения о каждом его шаге сообщались во все концы России,- вспоминает П. А. Вяземский.- Пушкин так умел обстановливать свои выходки, что на первых порах самые лучшие его друзья приходили в ужас и распускали вести под этим первым впечатлением. Нет сомнения, что Пушкин производил и смолоду впечатление на всю Россию не одним своим поэтическим талантом. Его выходки много содействовали его популярности, и самая загадочность его характера обращала внимание на человека, от которого всегда можно было ожидать неожиданное".
-- Немного сомнительная известность не могла - уже вторично - не отразиться на личности Пушкина. Он чувствовал на себе любопытные взгляды, и старался, и прихорашивался, хотя, по его словам, не слишком гордился тем,
Что пламенным волненьем,
И бурями души моей,
И жаждой воли, и гоненьем
Я стал известен меж людей...
А все ж таки был рад и желал соответствовать. Его подстерегала опасность растущей моды на Пушкина, взявшегося за отращивание экстравагантных бакенбард и ногтей. "В самой наружности его,- примечали соотечественники,- было много особенного: он то отпускал кудри до плеч, то держал в беспорядке свою курчавую голову; носил бакенбарды большие и всклокоченные; одевался небрежно; ходил скоро, повертывал тросточкой или хлыстиком, насвистывая или напевая песню. В свое время многие подражали ему, и эти люди назывались а lа Пушкин..." ("Русская Старина", 1874, № 8).
-- "Зачем он дан был миру и что доказал собою?" - вопрошал Гоголь о Пушкине с присущей ему дотошностью в метафизической постановке вопросов. И сам же отвечал: "Пушкин дан был миру на то, чтобы доказать собою, что такое сам поэт, и ничего больше,- что такое поэт, взятый не под влиянием какого-нибудь времени или обстоятельств и не под условьем также собственного, личного характера, как человека, но в независимости ото всего; чтобы, если захочет потом какой-нибудь высший душевный анатомик разъять и объяснить себе, что такое в существе своем поэт... то чтобы он удовлетворен был, увидев это в Пушкине" ("В чем же, наконец, существо русской поэзии и в чем се особенность", 1846 г.).
-- "Только революционная голова, подобная Мирабо и Петру,- заверял клятвенно Пушкин,- может любить Россию, так, как писатель только может любить ее язык. Всё должно творить в этой России и в этом русском языке".
Самое золотое для поэтов времечко. Они тоже подались вслед за Хлестаковым - в Пушкины, в Гоголи. Никого не удержишь. Сам себе - царь. Начались неприятности. Все люди - как люди, и вдруг - поэт. Кто позволил? Откуда взялся? Сам. Ха-ха. Сам?!
Пушкин больнее других почувствовал самозванца. Кто еще до таких степеней поднимал поэта, так отчаянно играл в эту участь, проникался ее духом и вкусом? Правда, поэт у него всегда свыше, милостью Божьей, не просто "я - царь", а помазанник. Так ведь и у самозванцев, тем более у пушкинских самозванцев, было сознание свыше им выпавшей карты, предназначенного туза. Не просто объявили себя, а поверили, что должны объявиться. Врут - и верят. "Тень Грозного меня усыновила!.."
-- Главный позор ждал впереди, за смертью, за дуэлью, которая - и он это подозревал, заранее содрогаясь,- разроет прожектором все закоулки так ярко прерванной жизни, любое пятнышко на жилете обратит в размалеванный туз. С дуэлью весь, подогреваемый издавна, интерес к его занимательной личности, к молве, к родне, послужившей причиной выстрела, достиг невиданной тяжести, какая только может обрушиться на человека.
Что, спрошу я прямо, потому что жизнь коротка, и вызов послан, и увертками уже не поможешь, что Пушкин, знавший себе цену, не знал, что ли, что века и века всё слышавшее о нем человечество, равнодушное и обожающее, читающее и неграмотное, будет спрашивать: ну а все-таки, положа руку на сердце, дала или не дала? был грех или зря погорячился этот Пушкин? Если не вслух, интеллигентные люди, то мысленно, в журналах, в учебниках. Потому что не в постели, а на сцене умирал Пушкин. Не на даче, а на плахе целовалась или не целовалась Наталия Николаевна с прекрасным кавалергардом. Выстрел озарил эту группу бенгальским огнем.
- Ну а все-таки?..
От одной этой мысли... "Добро, строитель чудотворный! Ужо тебе..."
Мы не знаем, кто стрелял. Возможно, стрелял человек, Евгений, сумасшедший Евгений. В поэта, в Медного Всадника. Пуля отскочила.
Поэта ведь не убьешь, не пробьешь. Он будет расти, цвести, набираться славы и распускать позорный слух о Пушкине по всей планете, всяк сущий в ней язык... "Добро, строитель чудотворный!.." Но умирать-то приходится человеку.
-- Тот достаточно свободен, чтобы позволить себе писать о чем вздумается, не превращаясь в доктринера какой-либо одной, в том числе бесцельной, идеи.
Дорогою свободной
Иди, куда влечет тебя свободный ум...
Ландшафт меняется, дорога петляет. В широком смысле пушкинская дорога воплощает подвижность, неуловимость искусства, склонного к перемещениям и поэтому не придерживающегося твердых правил насчет того, куда и зачем идти. Сегодня к вам, завтра к нам. Искусство гуляет. Как трогательно, что право гуляния Пушкин оговорил в специальном параграфе своей конституции, своего понимания свободы.
По прихоти своей скитаться здесь и там,
Дивясь божественным природы красотам...
- - - - - - - - - - - - - - - - - -
Вот счастье! вот права...
Искусство зависит от всего - от еды, от погоды, от времени и настроения. Но от всего на свете оно склонно освобождаться. Оно уходит из эстетизма в утилитаризм, чтобы быть чистым, и, не желая никому угождать, принимается кадить одному вельможе против другого, зовет в сражения, строит из себя оппозицию, дерзит, наивничает и валяет дурака. Всякий раз это иногда сами же авторы - принимают за окончательный курс, называют каким-нибудь термином, течением и говорят: искусство служит, ведет, отражает и просвещает. Оно всё это делает - до первого столба, поворачивает и
Ищи ветра в поле.
+
В.ЧЕРКАСОВ-ГЕОРГИЕВСКИЙ: Бликовато, по верхам, по самому «прикольно»-приметному в его «Прогулках» Синявский Абрам написал. Светанул какие-то свои блики задорным трёпом. Помогло сие в расшифровке Пушкина — поэта и удалого человека? Наверное, понравилось тем, кому ВЕСЬ Пушкин с ног до головы и в его поступках, судьбе несимпатичен. Ну а для пушкинских почитателей (сверх-читателей), которых едва ли не вся Россия, такие тексты – пустой звук. Что ж, на то и реет над нами это самое так и непонятное до конца, откуда берётся, Искусство, а в нём – Литература, а в ней – Поэзия, которая впитывается только от самых талантливых поэтов.
|
|
| |
|