В.ЧЕРКАСОВ-ГЕОРГИЕВСКИЙ. Новая книга «Антирассказы о писателях России». 3.ФРОНТОВИК – ЕВГЕНИЙ НОСОВ (1925 — 2002)
Послано: Admin 05 Дек, 2022 г. - 19:54
Литстраница
|
Предыдущие публикации глав новой книги В.ЧЕРКАСОВА-ГЕОРГИЕВСКОГО «Антирассказы о писателях России» на сайте «Меч и Трость» --
ПРЕДИСЛОВИЕ -- https://apologetika.eu/modules.php?op=modload&name=News&file=article&sid=3769
1.ЛИТЕРАТУРА КАК БОЖЕСТВО -- ВИКТОР ЛИХОНОСОВ (1936 -- 2021) -- https://apologetika.eu/modules.php?op=modload&name=News&file=article&sid=3770
2.ПОСЛЕДНИЙ ИЗ «ДЕРЕВЕНЩИКОВ» -- ВИКТОР ПОТАНИН (родился в 1937) – https://apologetika.eu/modules.php?op=modload&name=News&file=article&sid=3771
На этом фото Е.И. Носов будто бы вышел в защитной форме на нынешнюю СВО
Евгений Иванович Носов (ФОТО) из десятки моих героев книги «Путешествия. Рассказы о писателях России» в 1987 самый образцовый как «деревенщик» -- своей биографией, крутым национальным характером, высокой русской прозой, почвенничеством. Поэтому из сей группы российских писателей только его и еще В.Распутина, К.Воробьева отметил даже А.Солженицын в 2001 своей фондовской премией. Все так, хотя антисоветский классик Александр Исаевич обличал ВСЕХ писательских русских патриотов за их сращение в СССР с красными. О Е.Носове А.Солженицын написал:
«И как же Носов удерживался, чтобы не дать себя согнуть в заказную советскую казёнщину? Его сохраняла душевная чистота и природная недекларативная тихость: он и не претендовал отличиться перед начальством. Надо было автору отдалиться на десятилетия общественного забытья воинов, оттеснения ветеранов, бесприютности фронтовиков, стыдливости за боевые ордена, уже не нужные, почти смешные, когда молодёжь в забаву пляшет около «вечного огня», молодым оркестрантам в изневолю исполнять траурный марш, и никому-никому не памятны, не известны высеченные на обелисках имена — малая доля их, кто по случайности не канул в полное беззвестье. Надо было пережить эти десятилетия, чтобы Носов сперва единожды описал нашего убитого, повисшего на немецкой колючей проволоке, у всех на глазах провисевшего так всю зиму».
Носовская писательская народная стать вполне объяснима – он фронтовик, награжденный самым неподдельным солдатским отличием -- медалью «За отвагу». Наводчик орудия Носов был тяжело ранен в феврале 1945. День победы встретил в госпитале, что описал в прекрасном рассказе «Красное вино победы». А геройским из многих явился его бой у белорусской реки Друть.
Была немецкая контратака. На русскую пехоту, только что взявшую вражеские траншеи, пошли танки и транспортеры. Солдаты отступали по просторному скошенному полю и перебегали, залегая под копны. Но не стало спасения. С транспортеров по ним били огнеметчики. Струи огня вздымали сено кострами, и бойцы в горящих гимнастерках метались и падали на колкое подножье.
Орудийный расчет Носова лихорадочно готовил позицию на краю почерневшего луга. Их было четверо вместо семерых, но пушку быстро развернули, и горка снарядных ящиков со «студебеккера» мгновенно выросла рядом.
Пехота отхлынула за спины артиллеристов. Снаряд лег в ствол. Танки неслись на батарею. Один из них шел прямо на пушку. Носов ловил его башню в перекрестье прицела и посылал снаряды. Немецкий танкист отвечал немедленно.
Таяло расстояние. Носов вновь и вновь отчаянно впивался в окуляр. Танк прицельно стрелял, скрываясь за копнами, и лишь несокрушимый узкий лоб виднелся в его броске вперед.
Только на расстоянии 300 метров немец показал борт, рванувшись из-за копны... И Носов верно ударил в мелькнувшее магическое это пространство!
Горел танк. Горели немцы и в других машинах. И захлебывалась стальная контратака. Пристрелялась, успокоилась батарея...
Самая знаменитая вещь Е.Носова повесть «Усвятские шлемоносцы» о том, как собирались на ту войну русские в деревнях. Как некоторые советско-русские писатели и в ней Носов обозначил ноту как бы отстраненности своего глубоко национального героя Касьяна тем, что был он в колхозе конюхом. Объяснил мне это Евгений Иванович -- чтобы подчеркнуть не-советский характер Касьяна, не пожелавшего слиться с другими колхозниками в безликую массу подневольных барщинно-коммунистическим полурабским общинным трудом на полях за трудодни. В его герое, как и в самом бывшем артиллеристе жил дух неприязни к власти, сокрушившей вековой уклад жизни русских. Он мне спокойно это сказал и удалось тогда сие напечатать в моем очерке в таком хитрованском виде:
-- Вот что важно для уяснения литературного процесса. Социализм — не есть движение, где идут ровной развернутой цепью. Это как бы человеческая колонна, впереди которой — герои, называемые положительными в литературных пенатах. Но есть в ней и середина, и отстающие. Я больше обращаю внимания на отстающих, чтобы не отстали вовсе, не потерялись...
После войны уроженец курской деревни молодой парень Носов долгое время работал в Курске газетчиком. Возможно, удалая специфика этой работы и пережитое (успел побывать 16-летним и в оккупации) отложились в Евгении Ивановиче приязнью к выпивке. Он все делал очень неторопливо, капитально, аккуратно, называя свое писательство крестьянски «молотьбой». Вот и про спиртное так же. Я часто бродил с Носовым в гостиничных кулуарах по застольям писателей, приехавших на свой очередной съезд, который лучился тогда аж в Кремлевском дворце съездов. А поживали во время его «инженеры человеческих душ» в центровых гостиницах типа «Москвы», «Метрополя», «России», из окон ее, снесенной теперь, простиралась внизу за храмом Василия Блаженного Красная площадь… Делегаты съезда из своих нафабренных номеров после ночных звонкоголосых бдений топали прямиком в Кремль мимо Лобного места.
Дамской части съездовской публики такое изнурительное времяпровождение не очень нравилось, и однажды нас с Е.И., вывалившихся из очередного гостиничного номера, такая женщина как бы укоризненно прищучила, риторически вопросив Носова: а зачем он здесь? Евгений Иваныч бодро ответствовал будто встретились они на морозной делянке лесорубов:
-- Да вот приехал на хороших людей поглядеть, да коньячку попить.
В Курске у него был закадычный друг-живописец, т.к. сам Е.И. работал в молодости и художником-оформителем. С ним они предпочитали пить неразволочно в погребе. Туда им жены и близкие спускали закуску и выпивку. Мне рассказали, что Е.И. знаменит беспощадным способом прекращать пьянку, чтобы не переходила в запой. Почтительно рассказывали, что в момент осознания; завязываю! хватит! -- Е.И. брал пачку сигарет, разминал их табак в крошево и съедал его, дабы напрочь отравить все удовольствия…
Ныне и бывшие и небывшие на фронтах любят в один голос твердить, что «в окопах атеистов, неверующих в Бога нет». Однако Носов (а на плечах таких, как он, победила Красная армия на ВОВ) был безбожником. Грустно, что он постарался подчеркнуть это в своих произведениях. Таков типичный советско-русский характер. Когда я вежливо намекнул Е.И. о паршивом этаком неприятии веры Христовой, Носов вроде бы даже раскаянно поведал, что умудрился написать рассказ, в котором отвратительно вывел монашку и богомольного парня, едущих в поезде. В этом «живописании» он изобразил нательный крест у парня на груди вроде червяка, пляшущего на петле гайтана…
Это неприятие Носовым Бога и разорвало нашу дружбу. Я помалкивал на сию тему, общаясь с Е.И., но окончательно расстроился от его атеизма, когда прочитал в одном носовском публицистическом опусе ненавистные слова. Он восхвалил с обычной своей художественностью пенаты Курска, где старинный центр, но и воскликнул, что весьма приятны и вдохновенны ему просторы площадей, на которых сияют витринами киоски «Союзпечати» со свеженькими газетами. А ведь когда-то -- зло озадачивался Е.И., — тут шлялись крестные ходы с хоругвями, воняя кадилами. На этом мое терпение лопнуло, и на очередном похождении по съездовско-писательской гостинице я завалился к Носову в номер с обличением его безбожия. Мне повезло, что крутой Е.И. на такие зловредные ему речи меня без рукоприкладства выставил.
Мы так и не помирились, хотя я пытался наладить взаимоотношения. Я пишу этот текст в день накануне моего 76-летия. Столько же было Носову перед его кончиной. Вот теперь годами с почившим Е.И. мы сравнялись. Жалею ли, что столь «исповеднически» ополчился я тогда на нашего неподдельно выдающегося писателя? За резкость жалею. Но, возможно, моя выходка и чем-то помогла ему задуматься о том и этом свете перед смертью. Мне вот приходится размышлять о том ныне беспрерывно.
В мои эти дни так же, как для Е.И.Носова «Великая Отечественная», грохочет для России ее война на Украине. И силы в осознании этого дает мне то, что кровью фронтовых ран и вдохновенности написал в своих «Усвятских шлемоносцах» курянин Носов, как бы он не понимал извивы нашей русской истории, жизни, бытия. Что-то он не понимал, но ВСЕ Русское осознавал, ОЩУЩАЛ всемерно и образно. Вот как в его тексте.
«Слава тебе...» — «радостно расцветая», говорила обычно мать, подавая разрумянившиеся караваи на стол, «теплая житная сытость» которых «проливалась в сени, заполняла собой двор и волнами катилась по улице». «Будто вскрывалась копилка сообща затраченного недельного труда, в которую от каждого, мал или стар, была вложена посильная лепта, и всегда это делалось при полном семейном сборе». Как обычно, и в последний обед Касьяна перед уходом на фронт мать подает ему первую ковригу, чтобы хозяин из своих рук оделил семью. Но Касьян вручает нетронутый хлеб и нож старшему сыну, еще мальчишке, Сергунку. На плечи его и таких же худеньких, белоголовых сверстников да белоснежных от седины стариков во многом ляжет теперь мужская ответственность за деревенское хозяйство.
И дорога на бой усвятскому ополчению лежит как раз через неубранные хлебные нивы, которые, «как ни в какой день», особенно волнуются под ветром, будто бы мечутся и гневаются, бессильно стелясь колосьями под сапоги и лапти уходящих солдат.
Ударны образы-символы. Таков запаленный скач вдоль деревенской улицы конника, раздающего повестки фронтовым призывникам, будто бы картина занимающегося пожара. «Верховой, подворачивая, словно факелом подпаливал подворья, и те вмиг занимались поветренным плачем и сумятицей, как бывает только в российских бесхитростных деревнях, где не прячут ни радости, ни безутешного горя». Таков мрачный силуэт коршуна, повадившегося искать добычи в окрестностях Усвят в эти надрывные июльские дни 1941 года. Похожий на букву «Т», он чудится то самолетом, стая которых уже провыла над деревней, уходя на запад, то печатью беды «в ясной полуденной синеве». «Чьи-то невидимые глаза, чей-то разбойничий замысел кружил над мирными берегами...» Так же многозначительно представляется и парение матерого орла — «будто черная распростертая рубаха» — над курганом, где когда-то высилась старинная дозорная вышка, с хребта какого в последний раз видят усвятцы родную деревню.
Но все эти образные признаки грозно надвинувшейся беды перекрывает жизнеутверждающий смысл незамысловатых имен, какие, о том не ведая, испокон века носят усвятцы: Лехи, Кольки, Афоньки, Касьянки. Дедушка Селиван, старожил села, Георгиевский кавалер, живое олицетворение славных трудовых и воинских подвигов своего народа, напутствуя ратников, заповедно рассказывает им по старинной книге перевод с греческого на русский этих искаженных по деревенской небрежности прозваний человеческих. И оказывается, что Алексей значит «заступник Отечества», Николай — «победитель», Афанасий — «не боящийся смерти».
Имя главного героя повести Касьяна, по-русски сказать, — шлемоносец. Показательно, что, выдвинув на первый план фигуру этого 36-летнего мужчины, доброго семьянина, рачительного хозяина, вобравшего в себя все лучшие черты коренного россиянина, писатель нигде не упоминает его фамилии. Потому что натура незлобивого, работящего, поэтически воспринимающего душу родной природы (что особенно живописно в сцене ночного выпаса им коней) человека тоже символичны, обобщающи. Характер и устремления Касьяна, который «из ружья птахи и то не стрелил», — порука тому, что и в это лихолетье мужественно встанет из пепла Россия.
Покидая родной дом для битвы с врагом не на живот, а на смерть, Касьян облачается в черную косоворотку — такую, на которую походит тень гордого орла, никем не покоряемого в поднебесье. На Касьяне пока мягкая рубаха, любовно сшитая его беременной женой, материя гимнастерки будет немного погрубее, но и она — не кольчуга, не преграда для пули. В таких же жертвенно-темных одеяниях выходили когда-то на Куликовом на поединок Родион Ослябя и Александр Пересвет, в такого же цвета гимнастерке, что предстоит надеть Касьяну, шел в пороховой гари на японцев под Мукденом, в штыковые на германском фронте в первую мировую дедушка Селиван.
Былинно, легендно излагая, заставляет нас шлемоносец Евгений Иванович Носов окинуть взором сердца доблестную историю нашей Отчизны. Он благословляет нас, наших нынешних фронтовиков Красным вином Победы своего творчества.
|
|
| |
|