В.ЧЕРКАСОВ-ГЕОРГИЕВСКИЙ: НОВЫЙ РОМАН «МЕЧ И ТРОСТЬ». ЧАСТЬ II «ТЕКТОНИЧЕСКО-ГЕОФИЗИЧЕСКОЕ ОРУЖИЕ»
Послано: Admin 17 Ноя, 2014 г. - 19:03
Литстраница
|
Владимир Черкасов-Георгиевский. Меч и Трость. Роман. 2014 год
ОБЩЕЕ ОГЛАВЛЕНИЕ КНИГИ>>>
В.Черкасов-Георгиевский, Лиссабон, июль 2011 года
ЧАСТЬ II. ТЕКТОНИЧЕСКО-ГЕОФИЗИЧЕСКОЕ ОРУЖИЕ
Глава 1. Казак Конеграй – 2014 год>>>
Глава 2. ГУЛАГовец из Шварцвальда>>>
Глава 3. Заполярный этап троцкистов>>>
Глава 4. Воркута>>>
Глава 5. После расстрелов>>>
Глава 6. Сосна Бад Херренальба>>>
+ + +
ЧАСТЬ II «ТЕКТОНИЧЕСКО-ГЕОФИЗИЧЕСКОЕ ОРУЖИЕ»
Глава 1. Казак Конеграй – 2014 год
Весной 2014 года отсидевший в римской тюрьме с 2007 года казак 97-го Донского -- Красновского -- полка Петро Конеграй ехал поездом в Мюнхен, чтобы разыскать отца Антипу. За четыре года в липких камерах среди мафиозо, террористов он не забыл наказ умиравшего Сашко Студента.
В южно-итальянском Бари, где благоухают в базилике Старого города мощи Николая Угодника, вместе с Сашко погиб бывший сербский полковник, иеромонах Стратон. Застрелившие их боевики косовско-албанского головореза Харадиная собирались добить раненного Петра. Любитель щегольнуть историческими знаниями, гутарить казачьими присказками, Конеграй доказал и такую: "Казак -- не тот, что победил, а тот, что сумел вывернуться".
Один из двоих харадинаевских автоматчиков сунулся в "форд", залитый кровью мертвого за рулем Елизарова, и увидел, что на заднем сиденье бездыханно лежит и казак с простреленными бедром, животом.
Рана в бедро была за пару дней до этого, но Петр разорвал над нею брюки, сдвинул бинты, замазал кровью живот, чтобы казаться "мертвее". Когда харадинаевец зазевался на разговор с напарником, Конеграй вырвал у него автомат и застрелил обоих.
В Италии казака все-таки засудили как превысившего самооборону. Доконали его как "террориста" сведения из Гаагского трибунала, что Петр воевал за сербов в казачьем отряде из России, какой, как и "Царские волки", не любил брать врагов в плен. Следствие началось в Бари, а окончательно приговорили Конеграя в Риме по его статусу иностранца-террориста, там и отбывал наказание.
Сидел Петро в Риме в самой большой итальянской тюрьме "Ребибия" на тысячу шестьсот зэков. Здесь тянул свой срок в 1980-90-е годы турецкий террорист Агджа, стрелявший в Папу Римского Иоанна II, сюда тот приезжал и простил киллера. Конеграй, знавший как чалились по кичам, зонам РФ браты 97-го полка, припух от роскошеств итальянской тюряги. Зэки кантовались в отдельных двухместных камерах, на выходе -- в тренажерных залах, компьютерных классах, а трудясь в тюремных мастерских, могли ежемесячно зашибать пару сотен евро на подогрев ларьком. Да какой грев, когда от хозяина хавчик бацильно-суперкалориен!
В "Ребибии" спаггети болоньези это как наши макароны по-флотски и навальны мяском. Еще по ходу паста -- вермишель с рыбой, осьминогами, тимьяном, базиликом. Все в прекрасно-острых томатных соусах! Читывал Петро в веселых малявах с российских зон про тамошнее питание: кокли, что у баб в ховырке мокли; кески -- от хоря обрезки. А то и так стихами шутили: "-- Как шамовку готовят?" "-- А просто -- берут ведро воды и хорь туды!" В "Ребибии" пассажиры свысока смотрели на болоньези, пасту, орали: "– Подавай кьякки!" То картофельные клецки в соусе бефстроганов. Или на обед давай нехилым тут душегубам пиццу с ветчиной и сыром пармезан. На завтрак такая ж крутая пайка: сосиски, копченые колбаски, сыры, омлет, овощные салаты, тосты, булочки. Соками, кофе, чаем залейся! Арестантам лень даже замутить чефир. А к чему? Почитай у всех баблосы на кармане. На них сколь пожелаешь, кайфа с воли, а приплатишь -- так и охочую баруху приведут из местного женского отделения тюрьмы на ночь. Для нарождающихся младенцев заведены свои ясли. Всё в цвет, в калики-моргалики как бы традиционно с великой Римской империи и эпохи Возрождения!
Сидеть бы казаку в заграничное удовольствие, однако от воспалившейся раны обострилась дремавшая после Чернобыля лучевая болезнь, что умертвила уже всю Конеграевскую бригаду ликвидаторов Чернобыльской ядерной аварии. От лучевой катаракты он начал слепнуть, посыпались волосы и зубы. Отказывал желчный пузырь, кишечник; шикарную еду Петр не мог глотать досыта. Кружилась голова, плясал пульс, замирало сердце. И сверлило психопатическое раздражение. Он вспыхивал от любого косого взгляда, замечания, гвалта над ухом. Петро из балагура вывихнулся в драчуна. Но изнуряемый болезнью, потерявший много веса, казак не мог долго устоять под кулаками. Забияку уродовали зэки и морили тюремщики в карцере. Конеграю было не выжить, хоть по немощи, хоть от мордобоя. Петр понял, что его вот-вот прикончат, когда к нему в двухместную камеру поселили Рокко по кликухе Шизанутый.
Главарь тосканской мафии Шизанутый, заочно приговоренный к тюремному сроку, несколько лет скрывался в бункере под домом своей матери. Туда вел единственный люк, снабженный электроприводом, который включался от пульта дистанционного управления. Полицейские вычислили Шизанутого прослушкой его телефонных переговоров, захватили, взломав бункер не через люк в комнате, а сквозь пол в другом помещении. Шайки Шизанутого заправляли кокаином на нескольких континентах. Чтобы не потерять влияние меж своими, он не ударился в бега из родного гнезда. Так старались все более или менее крутые боссы -- руководили из их пенатов до последнего и зная, что сядут. Шизанутому не повезло, как и лидеру неаполитанской мафии каморра, прятавшемуся в тайнике за платяным шкафом. Повязали и самого изобретательного мафиозо Бастоне, прорывшего из убежища двухсотметровый тоннель, по которому он собирался ускользнуть, лежа на скейтборде. Лишь киллер каморры Сетола умыл в 2009 году легавых, при облаве он подготовленным лазом скрылся через систему канализации.
Как вскоре понял Конеграй, свою кличку пятидесятилетний Рокко с вылупленными под антрацитовыми бровищами зенками заработал не причудами вроде отсидки годами в подполе, он был и по жизни шизанутый. Название его шизы Петр вычитал по компьютеру в тюремной читалке, где заглядывал в интернет по любви к историческим знаниям: МДП – маниакально-депрессивный психоз. По нему у Шизанутого возникало что-то типа лучеиспускания, но не радиационного. Разгорался Шизанутый на этакое внезапно посещающим его цветовым зрением – люди вокруг мигали красочно. Одни становились красненькими, другие отдавали зеленью, третьи желтели, крутились-клубились в черничных, в серо-буро-малиновых. Беда, что в расцветке Шизанутый долбануто нащупывал связь с характерами-натурами человеков, их судьбой, которую надо было решать ему, пронзительному. Это белое каление Шизанутый сам объяснил Петру, и мрачно сообщил ему однажды после внимательного исследования Конеграя выпученными глазами:
-- Ты -- пунцовый уже. Зальешься кровью -- немного тебе, Пьетро, осталось жизни.
Конеграй устоял душой, приготовившись умереть, как в заляпанном кровью "форде" под Бари, лишь благодаря отцу Вениамину Жутову из Парижа.
В 2009 году, когда "Ребибия" восхищалась уходом Сетолы по дерьмокатакомбам, ее навестил отец Вениамин. Он приехал в Рим погостить у родни своего зятя, и по традиции священства РПЦЗ, окормлять узников, что гитлеровских лагерей, что затем союзнических для русских перемещенных лиц, пришел в эту тюрьму. Из православных русских зэков ему позвали Конеграя. Они встретились в комнате для свиданий, сели за стол друг против друга. Петр с накатившим раздражением разглядывал стрижку ежиком, французски обкромсанную бороду Жутова, хотя уж в полотно седого, аскетически худого, держащего плечи прямо по-военному. Петр уточнил:
-- Вы, извиняюсь, не с России ли, не с ихней ли Московской патриархии?
-- О, нет, -- понимающе двинул васильковыми глазами отец Вениамин, -- я родился за границей и служу в Русской Зарубежной Церкви во Франции. Большая часть наших приходов соединилась пару лет назад с патриархией в Москве, но я среди непримиримых, какие устояли по линии от нашего последнего митрополита Виталия. В России я не был ни разу.
-- Из каких же русских будете?
-- Я сын белого поручика Алексеевского полка.
Петр заулыбался печальными глазами, пошевелил острым локтем, смущенно потер пальцами землистую щеку. Неторопливо проговорил:
-- О, как... А я с донских казаков, уехал с Эрэфки, побыл на войне в Сербии, потом жил в Монреале. А сел за то, шо пострелял косовских "духов" здесь на юге. Но сперва-то они меня ранили, потом убили братов моих с Сербской войны -- с вашей Зарубежной церкви русака из "Царских волков" и сербского батюнюшку с Афона, тот ране был геройским полковником. А про Виталия-то вашего мы в Монреале знали, он в Мансонвиле жил ближе к границе. Да только не сгодился нашей станице ваш приход монреальский, дюже пьют там попы.
Отец Вениамин строго затвердел морщинами лба.
-- Меня зовут отец Вениамин. Не стоит, Петр, сразу плохо о священстве, все грешны... -- Заговорил деловито: -- Я вам на что-то нужен? Исповедаться, например? Вы верующий, ходили в какую-то церковь?
Конеграй впервые за долгие месяцы слышал русскую речь, так это было сладко. Пожалел, что привычно вспылил, обидел батюшку. Он впервые в тюрьме справился со своим гневом, сказал добродушно:
-- Простите Христа ради меня, отец Вениамин! Я как в Новочеркасске жил, в церковь обычную Московской патриархии ходил, а уважал старообрядов. Как было без Бога-то? Я ж воевал и в Абхазии.
Разгладилось жутовское лицо, хотя нелегко и ему было по властности. Да темница вокруг диктовала. Неважно, что казаку снова на нары, а священнику на волю. Они были во многом по-русски едины. За Конеграем дымились Абхазия, Сербия, за Жутовым -- дважды комиссарский расстрел его отца, потом того беженский турецкий лагерь Галлиполи, где без приговоров умирали от ран, болезней. Сердце к сердцу в узилище Рима -- Вечного города, русским от этого не уйти.
-- Спаси, Христос! -- проговорил отец Вениамин. -- Что ж, до сих пор старообрядчество в почете на Дону?
-- А как же ж? До революции вообще у казаков оно и было в самом почете. Это ж с тех времен, когда староверы бежали от расправы царской на Дон и ховались по казачьим землям. И так даже перед самой революцией старообрядов али единоверчески служащих с обычными православными было: средь донцов -- половина, процентов шестьдесят у терских казаков, а уральские усе были староверы.
Отец Вениамин покивал, уважительно осведомился:
-- Вы этим внимательно интересовались? О единоверчестве знаете, даже цифры указываете.
На Петра хлебно пахнУло русским разговором, отечески сдобного хоть с дворником, хоть с профессором, и уж святого -- с батюшкой. Он оживился, задвигался просторно болтающимся в майке туловщем.
-- О-о, батюнюшка, я историей интересуюсь, и здесь кой-чего читаю по интернету. Вот ваш отец у нас на юге воевал, из алексеевцев. А знаете, шо в Белом Движении там было восемьдесят процентов казаков? И как вообще староверская Христовость сказалась на тех, кто полег в боях? Это я к тому, шо некоторые современники доказывают, будто б старообряды как не любители царей московских, боле поддерживали красных.
-- Я, Петр, так не думаю. А казаки, старообрядцы ли, не старообрядцы, из всего русского народа всегда почти целиком шли против красных. От наших здесь ветеранов слыхал, что и на второй мировой войне против совецких встало тоже восемьдесят процентов мужской части казачества. Это на освобожденном Дону у Павлова, затем в частях Паннвица, Русском Корпусе, Казачьем Стане, РОА.
Конеграй, ожидавший завязки спора, от чего лишь злоба, вздохнул облегченно, стал, как любил когда-то, растолковывать:
-- Святая то правда! Не мне, конечно, батюнюшка, вам многое говорить, потому как вы жили тут усю жизнь с теми белыми героями. Однако ж не грешно помянуть, шо за полтора года борьбы Дона со усей красной Россией донцы изрубили в степях и уничтожили до полумиллиона армии товарища Троцкого. Именно той армии, которая должна была пойти в Европу для мирового пожара. Так шо, если б европейцы знали, кто их спас от такой беды, молились бы на донских казаков... Кубанцы, кстати, как и почти усе русские, тоже не пришли донцам на помощь: думали, на Кубани отсидятся и усё, мол, нормально будет. Сражались насмерть усем своим народом Донцы, Сибирцы, Уральцы. Уральцы почти усе погибли, и среди только уральцев не было ни одного казака, кто перешел бы за красных. Они усе были староверы и сильные духом. Погибло их до восьмидесяти процентов, остальные чудом спаслись кто где. Видите, снова вылезают энти восемьдесят процентов -- подавляющее большинство. Шо значит -- казаки народ единый! Семиреки (но их мало было) тоже выбиты, как и Астраханцы; многие Уссурийцы — так же, но те вже на Дальнем Востоке.
Помолчали. Отец Вениамин сказал, раздумчиво пожевав блеклыми губами:
-- Все так. Тем более жаль, что нынешние старообрядцы в России подклонились Совецкой церкви, они с чекистско-патриархийными заодно, как и наши многие зарубежники... Мне, знаете ли, пришел на ум большой подвижник, вышедший из старообрядчества, архимандрит Павел (Леднев), прозванный Прусским за возведение им в середине девятнадцатого века старообрядческого монастыря под Гумбиненном, теперь это город Гусев в российской Калининградской области. Затем отец Павел, знаток древнерусской и святоотеческой литературы, присоединился к Российской Православной Церкви, стал настоятелем Никольского единоверческого монастыря в Москве. Тогда уже Вера Христова среди широкого народа погибала, но некоторые аскеты еще носили вериги, и было физическим подвигом никогда не мыться в бане, дабы претерпевать тяготы. Отец Павел ходил в исподнем белье, пока оно не истлевало на нем. Говорил про одолевающих его вшей: "-- По грехам-то своим я должен еще Бога благодарить за то, что оне меня кусают". Повторял своим чадам духовным: "-- Молись больше дома, святые-то сами к тебе придут". Последнее я для вас, Петр, вспомнил.
Он внимательно посмотрел на казака.
-- Ага, -- взволнованно откликнулся Конеграй, у которого стало совсем тихо на душе. -- Но я, отец Вениамин, не знаю никаких молитв.
-- А вот вам молитвослов и Библия на русском языке, -- Жутов достал из портфеля книги и протянул их Петру. -- Главную молитву "Отче наш" выучить нетрудно, она не длинная. От нашей Церкви ни в Риме, ни в Италии нет приходов, чтобы батюшка к вам бывал... Да и по всему миру уж пустынно на истинно-православных христиан. Из непримиримой части РПЦЗ бывших витальевцев теперь с десяток расколов. Как малознакомому с церковным человеку разобраться, какая из этих группировок истинная? Разбродно пошло еще с Русской Голгофы, когда большевики выжигали Церковь. И уточняли то, и предрекали нам на будущее последние старцы Оптиной пустыни: "Теперь церкви -- это не храмы, а люди". И вообще, Христианство -- аристократично, оно было массовым лишь по воле государства; широко выглядело, а не уходило в глубину.
Петр не сводил с него глаз, заговорил как на исповеди:
-- Батюшка, я молюсь уж давно в тюрьме, как умею: разными словами прошу Бога. Меня тут болезнь косит, лучевая достала после Чернобыля, где был в ликвидаторах. И так иной раз зажмет, шо едва могу закричать про себя лишь пару слов Богу-то...
Отец Вениамин раздельно зачеканил своим высоким голосом, переходя на "ты":
-- Тогда тверди, шепчи, кричи всем сердцем и естеством своим безостановочно Иисусову молитву, кратчайшую: "Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя!" Ее завещал митрополит Виталий, он говорил: "Кто молится сердцем, тот весь без остатка молится Богу".
Эта встреча, припадки немощи, боли, мозговой туман проломили Христов путь Конеграя. В тюремные годы Петр перерастал в другого человека. Правда, так и не стал окончательно, как положено монахам, инаковым, не иссяк его удалой характер. Режущий стальными очами изможденный казачок перемещался в новое измерение души. Она оказалась с бездонно-объемными полями преображения. Пажити причудливо, как планетные системы в галактиках, сами галактики во Вселенной, тонко-мирово переплетались. Причем, ощущать, даже отзвуком чуять другое измерение из того, где по первобытности он находился, было невозможно. Кое-что из Другого лишь в особых случаях, снах мигало перед Петром светлячками с островов в непроходимых болотах.
Конеграй распинался ошметками себя прежнего вдоль, поперек, в бесконечные объемы. Психопатичность ушла, он прекратил драться. Однако сие преобразилось в дотоле казаку неведомое – душевные провалы. Если сначала Петро от приступов болезни уходил в Иисусову молитву как под наркоз, потом исцелялся высшим ее свойством. Как раньше бред от спазмов сосудов, прыжков пульса, теперь гвоздило его сновидение – извивался на железнодорожном полотне перед несущимся на него поездом. С предсмертным ожиданием мига, когда локомотив врежется, дробя череп, кости, можно сравнить плывший на Конеграя страх. Сонную пасту вдавливали в него демоны, лишь бледным подобием которых был прицеливающийся наяву к Петру Шизанутый.
Для освобождения от громыхающего черного товарняка Петру требовалось высшее молитвенное качество. Обрел ли Конеграй этакую всепобеждающую молитву?
Наверное, лишь обретал. Потому что лепя подкожно молитвенные слова, Петр то успокаивался на вонючей тюремной подушке, то ночной эшелон снова пёр на него. Неотвратимость экспресса запускалась тем, что изведал днем. Чем больше он жил Внешним, изнуряясь страстями, тем неумолимее ночами разбухал в анаконду поезд. А стоило не забывать, что за дневную ошибку колеса во сне снова загрохочут, стоило сдержать днем глупое слово, поступок, одаривал Господь передышками от машинистов ночного адского депо.
Конеграй не мог уйти от всевозможного Лучевого: Чернобольского недуга, шизы Шизанутого. И ночные видения Петра были лучевого ощущения, оно как бы сплачивало из виртуальных пазлов голограмму. Это лепилось сумасшедшей ватой проекций, состояние смахивало на рывок, когда с выключенным мозгом, с едва не выпрыгивающим сердцем идешь с автоматом в атаку.
Петр все такое плохо понимал, лишь чувствовал и не искал объяснений. Но ежели бы он мог пересказать сие какому-то богослову, тот ответил бы ему, что в таких ипостасях творится исихазм – практика Иисусовой молитвы. Знаток бы Конеграю заковыристо поведал, что это полусумасшедшее состояние есть перетекание из безмолвных слов в голографию освобождающей мистики. А коли выслушал бы Петра опытный монах, заметил бы, что приподнимается пред ним краешек Божьего Покрывала.
Казаку пришлось доходить до истины, не имея познаний в богословии, да и хорошего образования. Помогла данная отцом Вениамином Библия, какую, не имея другой христианской литературы под рукой, он штудировал годами. Он долго вдумывался в такие слова пророка Иеремии:
"Вот наступают дни, говорит Господь, когда Я заключу с домом Израиля и с домом Иуды новый завет, не такой завет, какой Я заключил с отцами их в тот день, когда взял их за руку, чтобы вывести их из земли Египетской ... Но вот завет, который Я заключу с домом Израилевым после тех дней, говорит Господь: вложу закон Мой во внутренность их и на сердцах их напишу его, и буду им Богом, а они будут Моим народом. И уже не будут учить друг друга, брат брата, и говорить: «познайте Господа», -- ибо все сами будут знать Меня, от малого до большого, говорит Господь, потому что Я прощу беззакония их и грехов их уже не воспомяну более".
Это не просто так процитировал апостол Павел в его Послании к евреям. Петр наконец осознал: христианином можно быть, только имея личные отношения со Христом, то есть зная Его, и больше никак. Для этого Конеграю пришлось обдумать то, что лежало в церковной жизни на поверхности:
"-- А почему многие попы, особенно в Московской патриархии, внушают, что христианин это якобы лишь тот, кто исполняет некие ПРАВИЛА жизни? Ведь тут кто во что горазд: для кого-то это одни правила, для кого-то другие. Одни помешаны на посте крутом, иные -- на какой-нибудь отчитке от разных страстей, того же пьянства... То, може, и хорошо для кого-то, но к христианству КАК ТАКОВОМУ с какого бока? Ведь коли энтим увлечься, так и вообще забудешь про Христа. Станешь помнить только про "христианство".
После отца Вениамина православные священники в тюрьму больше не заходили, Петр всем существом своим, сущностью духа ушел в общение прямо с Христом -- с живым, обнимающим этот мир светящей прямо в конеграевское сердце любовью.
Не чаял Конеграй выздороветь, но накануне освобождения из тюрьмы у него внезапно отвалились немощи. Зрение обострилось, четко заработали сердце, живот, Петро прибавил в весе. Лишь выпавшую чупрыну и зубы не вернешь. Он клыками как бы расплатился за вгрызание в Христову твердую пищу вместо молока, чем развратно манила погибшего Елизарова Лиза Сектантка из прихода отца Вениамина. Круг теперь на сменившем Сашко Конеграе Божьи замкнулся -- не через Лизку-шалаву, а самого Жутова. "Серый кардинал" Вениамин, как ни слабел по малому, остался во всем Русском Зарубежье после кончины митрополита Виталия последней скалой, хотя не с епископской, а со священнической ответственностью.
О самых Последних временах века назад заповедано, что первой приметой их будет исчезновение на планете истинных епископов, а потом и праведных батюшек придется отыскивать днем с огнем.
Конеграй полюбил Господне глубоко-глубоко. Теперь сердечно ждал встречи с иеромонахом Антипой. Вместе с прежней всячиной бросил Петр идею казакийства. Поначалу в тюремной канители безостановочных разговоров он отстаивал будущую нужду Казакии жить врозь с Россией. Поддакивал здешним сепаратистам -- курдам, баскам, корсиканцам. Но потом увидел, что кодле западноевропейцев любо оплевать Россию, медвежьи облапившую буграми лесов, гор, жилами рек, плечами озер, морей Европу и Азию. Тогда Конеграй начал отстаивать все Русское, с уважением заговорил о российских царях.
+ + +
За несколько дней этой весной на воле Петр Григорьевич Конеграй донской, привычной к солнышку шкурой загорел, ушли земляные пятна под крутыми скулами. Шпально-прямой нос немного вздернуто по-прежнему казачьи целил, принюхиваясь к умному, опасному окрест, глаза прищурились, плескали свежесваренной сталью. Зубы он в лазарете "Ребибии" вставил. А голову пришлось побрить, чтоб не пятнилась белесыми залысинами на былом просторе белокурого чуба. Бывалым господином в пенящейся на косогорах плеч рубахе, разрисованной морскими волнами, под замшевой курткой Конеграй потягивал в буфете поезда Рим-Мюнхен рдяное вино кьянти.
Петро предпочитал синее и алое, Шизанутый не случайно углядел его пунцово. На старом сине-желто-красном Донском флаге синее это символ казачества, желтое -- калмыков с Донского Присуда, алое -- русских. Донской триколор ввел атаман П.Н.Краснов, создав в 1918 году Независимое Государство Всевеликого Войска Донского. Иссини войсковая гимнастерка с шароварами в алых лампасах, пурпурны выпушки, оторочки по ее краям, канты под портупеей, погонами с полковой цифрой. Такую же казачью справу пошили себе казаки в конеграевской монреальской станице атамана Мырина, надевали в праздники.
Старинная казачья фамилия Конеграй переводится с древнерусского языка и донского гутора на русский: "конский грай -- крик, ржание". Подвиг деда Петра -- сотника Конеграя с другими казачьими офицерами увековечен в советских архивах:
"В 1920 году в декабре, вследствие продразверстки, в донской станице Позднеевой вспыхнуло восстание под руководством войскового старшины Степана Талая, сотника Конеграя, хорунжего Хомеловского. Как сообщается в документах органов советской власти и ЧК, восстание охватило более тридцати населенных пунктов с центром в Позднеевой. На подавление восстания была мобилизована Вешенская ЧК, Каменская ЧК, Новочеркасская ЧК; по железной дороге на Миллерово перебрасывалась соединенная группа войск в количестве четырнадцати тысяч человек, в которую входили подразделения 1-й Конной армии.
Восставшие разбили, разоружили и взяли в плен при станице Криворожской красноармейский пехотный полк, а так же вырубили четыре эскадрона 1-й Конной армии Буденного под Криворожской в Церковном лесу: два эскадрона -- на сто процентов и два -- на девяносто.
После перегруппировки и концентрации красных войск казаки были разбиты при Позднеевой, обращены в бегство. Большей части повстанцев удалось скрыться, несмотря на глубокий снег.
Однако чуть более восьмидесяти восставших казаков, установив пулемет на крыше церковной караулки, приняли отчаянный бой на площади вокруг храма архангела Михаила вместе со своими командирами. Произошло тут и конное сражение, в котором погибли (так же и впоследствии от ран) до шестисот конармейцев-буденновцев, а казаки-повстанцы были изрублены в куски.
По свидетельству очевидца боя, вокруг храма архангела Михаила, на его глазах казачий офицер Степан Талай порубал и пострелял насевших на него семнадцать конармейцев.
По свидетельству очевидцев боя, здание храма было заляпано кровью по конскую голову со всех четырех сторон.
По свидетельству очевидцев, все еще живые казаки, все подозрительные, все, у кого было найдено оружие, а также дети из тех дворов были выведены на бугор в сторону Холодаевки и расстреляны.
По свидетельству очевидцев, на главном куполе храма архангела Михаила наблюдали явление святого Михаила Архангела в полном вооружении на белом коне".
Архангел Михаил так же явился в Небесном походе князю Искандеру, командовавшему Офицерским отрядом, в котором шел дед Александра Елизарова, пробиваясь из Ташкента в Фергану. Архангел был в лике Ангела с мечом в руке. Сашко и Петр были связаны и ангелами рода.
Белокуростью Петр Григорьевич удался в маму из крестьян Тульской губернии. Он обеими семейными жилами как лопнувший в зное желудёк впитывал живую воду, дабы матеро набухнуть, раз не вышло созреть в отчине сырой земли. То были отзвуки оружия, ямщицких колокольцев, церковных колоколов, ржа атаманской крови на холстинах незримых, кислые ароматы позеленевшей меди, овчинные запахи. На засеку памяти, чтобы старорусски выжить, Господь оставил Пете казачьего родственника дядю Терентия, а жалельщицей, смиренной по вере в Бога, была пред его глазами в детстве, молодости мать, пока не померла.
Мальчиком Петя, родившийся и выросший в Новочеркасске, обедывал с дядей Терентием, старшим отцовым братом, жившим в станице под Ростовом-на-Дону. Отца своего Петя не помнил, тот умер, когда сын не пошел еще в школу. Дядя Тереша всемерно опекал их с матерью, которая до ее кончины осталась вдовой. Навещал в Новочеркасске, деньги, гостинцы присылал всегда, как окончательно освободился из лагерей. Он долго сидел по разным арестам. До войны отбывал как сын за отца, рубившегося в Позднеевой за Архангела Михаила; после -- за то, что воевал на стороне Гитлера в казачьих частях. Тогда взяли дядю в 1945 году от предателей-англичан в австрийском Лиенце с другими казаками. Так и сидел ходками с перерывами, особенно после войны. Отбудет срок, дохнет волей, наваливается следующий приговор -- раскопали чекисты новые сведения то по службе Терентия в разведке, то по геройству в ударных боях СС.
Дядя Тереша был потомственной Конеграевской стати и жгучести: худое горбоносое лицо, кавалерийски подкрученные усы. Глаза не мирволили; наверное, по их полосатой тигриности: изжелта-карие с темными прожилками, будто раскаленный золотой щит мозаично лопнул в глинистом омуте. Бруском его никогда не жиревшее туловище, длинное, узкоплечее, с плетями рук. Пучком взгляда походил на людей, о каких говорят: "Бьет один раз". Такие же тигриные глаза были у Сталина, у многих в жарких странах они жалят треснувшими желтками. Горцы и казаки юга России века трутся бок о бок, та земля, помнящая апостола Андрея Первозванного, запечатывает верность Богу или дьяволу до конца.
Из обедов с дядей Терентием Петя накрепко запомнил, что ничего нельзя есть без горчицы. Ее дядя Тереша перед едой непременно спрашивал у мамы, и счастье, что всегда она оказывалась -- наверное, запасенная для дяди. Горчица выходила поважнее водки, какую дядя пил, как и бил, единожды, говорил маме небрежно:
-- Та дай тонкий стакан, я им выпью, я ж один раз пью за столом.
Дядя Тереша был на фронтах изранен, перебит-изломан следователями, он давно был готов в "деревянный бушлат". Потому мама при встречах старалась у него спросить что-то важное на память. Например, подводила ласково разговор к неизвестной ей причине развода дяди с жинкой Фросей. Терентий, выйдя однажды из лагерей, успел на той жениться. А после следующей отсидки вернулся домой и навсегда бросил супругу.
-- А как иначе? -- рассказал дядя, глядя беспощадными глазами. -- Фроська ж на допросе поведала, шо я приказал ей утопить в говне комсомольский билет.
Петя сообразил, почему именно в кале пришлось тете Фросе топить красный билет с профилем Ленина, а не смывать бачковой водой его обрывки в беленьком унитазе. Ведь у них в станице "на базу" была лишь дощатая уборная с дырой, вырубленной в настиле, под какой пузырилась вонючая лава.
-- А-а-а... -- горестно протянула мама, сжимая исколотые пальцы портнихи. -- Да, Фрося всегда говорила правду.
-- Пра-а-вду? -- грозно взмыл дядя Терентий. -- Следаку?
Он покосился в окно, за которым на уровне их второго этажа раскинула ветви могучая осина, объяснил глухим голосом:
-- У нас за хатой дуб стоял, его ажник садил еще мой дед. Я Фроське на его показал, шо она висеть на нем будет теперича.
Однако тетя Фрося была жива по сей день, хотя так и не вышла больше ни за кого после развода с мужем.
Напоследок в тот раз дядя Тереша как обычно попрощался, поцеловав маму в лоб, поднял Петю на руках под потолок. В двери на лестницу вдруг остановился.
-- А ведь я ее люблю доныне, -- выдавил про Фросю дядя Терентий, дико блуждая зрачками.
+ + +
В этом же поезде Рим-Мюнхен ехал в следующие его курортные итальянские места подполковник эрэфовской разведки, залегендированный внуком белогвардейца из Харбина, иеромонахом Ферапонтом при митрополите-предателе старой РПЦЗ Лавре Шкурле. Подполковнику приказали прибыть в Москву для получения нового задания. Времечко спецуре и разведке подошло, ох какое горячее! Захватили Крым, начали войну на юго-востоке Украины. Подполковник воспарил щелями своей служиво-карьерной натуры! То, что за грандиозность его вклада в операцию "Зарубежная Церковь" направят на высокую должность, Ферапонт видел и в этой шикарной поездке за его труды под вонючим подрясником.
Нью-йоркский резидент Клифф, пропивший вискарем печень, только и мечтавший о покое на родине, хмуро сообщил Ферапонту, что Центр разрешил ему по дороге домой отдохнуть в Италии роскошью кредитной карточки "Виза голд". Ферапонт уже полмесяца не выныривал из феерии дольче виты -- пятизведочные отели, лучшие путаны в постелях тонкого голландского белья, поднебесная выпивка, развалы мясного объедения, которого не видел монахом годы. Чего только не был лишен монашком, тенью скользящим за раково гниющим Лавром! А после его кончины Ферапонта и подавно задвинули в синодальной канцелярии РПЦЗ(МП) на задний план.
Ферапонт зашел в поездной буфет, где за столиком потягивал вино Конеграй, выпить водочки, какую теперь подполковнику по-русски можно. Разодетый из дорогих магазинов под плейбоя Ферапонт ласково улыбнулся бармену своим резиновым лицом -- подстрижена эспаньолкой шелковистая бородка, длинная шевелюра рокерски увязана хохлом на затылке. Заказал три порции водки в один стакан -- 120 грамм. Надо бы по-российски классические 150, да что поделаешь, когда в этой Европе и Штатах ресторанная доза крепкого ровно 40, ей и отмеряют. Взять бы четыре порции, но 160 -- перебор, подполковник был профессионально зануден и в таких мелочах.
Петро, сидящий недалеко от стойки, пригляделся к Ферапонту внимательно, раз по-русски берет водку стаканом. За тюремные годы он привык оценивать встречного человека, ощупывать взглядом с ног до головы. Ферапонт со стаканом и тарелкой пряно-острого сыра "проволоне" на закуску в руках осмотрелся, где присесть, и наткнулся на глаза Петра. Вежливо расплылся ему в улыбке, прошагал к свободному месту за столиком напротив его, спросил по-английски:
-- Можно здесь?
-- Пожалуйста (please -- плис), -- отвечал Конеграй типично по-русски произнося "и" вместо "ы", которое говорят американцы.
Ферапонт умел оценивать новых людей побыстрее казака, сразу перешел на русский язык:
-- Вы не земляк ли мой? Уловил это по акценту.
Петр ответил по-русски:
-- Не ошиблись. А я тоже гляжу: по-российски заказали водочку-то.
Ферапонт устраивался за столом, утюжа лицо умильностью, заговорил без церемоний, как всегда у русских между попутчиками:
-- Давно здесь? Живете, работаете?
-- Та долго вже, сначала был в Штатах, Канаде, теперь, думаю, осесть здесь. Я с чернобыльских ликвидаторов, вкалываю по строительному делу.
-- О-о-о! -- сделал лицо высоко-уважительным Ферапонт. -- Тогда я за ваше геройское дело по Чернобылю выпью! Давайте чокнемся по-нашему.
Они сдвинули стаканы, выпили, Ферапонт -- ровно половину.
-- Спаси, Христос, -- сказал Петр, как многие православные вместо "спасибо" -- "спаси, Бог".
-- О-о-о! -- снова восторженно протянул Ферапонт, исследуя белобрысого напротив себя. -- Вы с религией связаны?
-- А как же ж. Я с донских казаков, у нас православное с долгих времен.
-- Конечно. А я играю свою музыку, -- представился подполковник, ухмыляясь про себя, шутя о своей великой и невнятной простакам профессии.
-- Это как?
Ферапонт сочно закусывал, умащивая "проволоне" соусом, подмигнул.
-- Я музыкант, саксофонист. Тоже давно уехал из России, еще в девяностых, работаю в Штатах, а тут на отдыхе. Что ж вы оттуда в Европу подались? В Штатах навалом строительной работы, -- трепом лабуха уточнял он собеседника дальше.
-- Много чего прошел я в Штатах, даже копал ямы по пять долларов за штуку в Луизиане, крыши крыл в разных местах. Но в Канаде повольготнее на работу. А здесь, ребята подсказали, тоже интересно по стройке. Буду пробовать.
Конеграй не открывался, уже схватив по обличью, мимике, жестам, речам незнакомца, что не больно-то он "саксофонист". Петро этих самых лабухов, приезжих из Эрэфии, видывал пачками. Те половинку русской дозы пить не станут, этот же и приодет миллионерски. А российский музыкант в Штатах прОклятым горбачит по третьесортным кабакам, какой-такой ему отдых в Италии?
-- Вас как звать? -- спросил подполковник. -- Меня -- Ферапонтом, вот наградили родители имечком!
-- Меня -- Петром. А имя у вас дюже ладное, старинное.
-- Э-хе-хе... Такое имя в Америке не выговаривают, сократили в Понт, -- весело выдумал подполковник, глумясь от своей профессии.
-- В Понт? -- усмехнулся Петро.
"-- В самую точку", -- подумал Конеграй про себя.
"Понт", "брать на понт" на уголовной "фене" -- дурачить. Не стоило Петру с таким много распространяться. Он допил вино, встал из-за столика, кивнул Понту на прощанье и пошел в свой вагон.
(Продолжение на следующих стр.)
|
|
| |
|
