В.Г.Черкасов-Георгиевский. Книга «Генерал П.Н.Врангель». Часть седьмая (1920) "ПОГИБАЮ, НО НЕ СДАЮСЬ!"
Послано: Admin 10 Июл, 2011 г. - 16:33
Белое Дело
|
ОБЩЕЕ ОГЛАВЛЕНИЕ КНИГИ>>>
ГЛАВЫ СЕДЬМОЙ ЧАСТИ: Русская Армия в белом Крыму. - Закон о земле. - Освобождение Северной Таврии. - Таманский десант. - Политическая и социальная жизнь, Церковь, культура, быт. - Эвакуация.
В столице белого Крыма Севастополе 7 апреля 1920 года после обедни в соборе крестный ход во главе с епископом Вениамином Севастопольским под колокола направился к Нахимовской площади, по дороге к нему присоединялись крестные ходы из других храмов. Вдоль Екатерининской улицы и вокруг площади стояли развернутым фронтом войска. Против памятника адмиралу Нахимову был установлен аналой, рядом находилась группа высших военных чинов и представители союзнических миссий.
Севастопольцы облепили площадь, усеяв окна, балконы, даже крыши домов. В этот тихий весенний день солнце с голубизной неба отражалось в зеркальной воде бухты у подножия города. Плавные звуки церковного пения, ровные куполки огня свечей, благоуханный дым кадильного курения -- всё так привычно, будто по-прежнему стоит Российская Империя под рукой Государя…
Поднявшись на возвышение, епископ Вениамин заговорил звенящим, покрывающим всю площадь голосом:
-- Слушайте, русские люди, слушайте, русские воины, слушайте, представители наших союзников, слушайте вы, те большевики, которые находитесь здесь, среди толпы...
Архиерей произнес проповедь о тяжких страданиях, ниспосланных Родине свыше, как искуплении за грехи русского народа, о высоком подвиге несущих среди развала и позора Отчизны чистым родное русское знамя, о тяжелом крестном пути, которым уже несколько лет идет русская армия, и окропил войска святой водой.
Следом за ним поднялся к памятнику адмиралу Нахимову и заговорил генерал Врангель:
-- Без трепета и колебания я стал во главе армии. Я верю, что Господь даст мне ум и силы вывести армию из тяжелого положения. Зная безмерную доблесть войск, я неколебимо верю, что они помогут мне выполнить мой долг перед Родиной…
Потом был парад. В поношенной, обтрепанной форме твердо отбивали шаг в сбитых, залатанных сапогах белые чудо-богатыри, третий год бьющиеся с красным змием, превосходящим их в сотни тысяч голов. Усталы и землисты были лица рыцарей тернового венца, но весело блестели глаза и исконным царским сиянием горело золото офицерских погон.
После парада Петр Николаевич присутствовал на завтраке, устроенном в его честь флотом в Морском Собрании, на котором тоже царило бодрое, приподнятое настроение. Затем Главнокомандующий проехал в штаб, где принимал его представлявшихся чинов, а затем делал визиты военным представителям Англии, Франции и Соединенных Штатов.
На другой день барон съехал с крейсера "Генерал Корнилов", на каком проживал первое время, и перебрался в севастопольский Малый дворец -- одноэтажный, небольшой особняк с садиком, выстроенный для генерал-адмирала Русского флота Великого князя Алексея Александровича.
Штаб Главнокомандующего совместно со штабными командующего флотом разработал операцию по овладению выходами из Крыма, для которой ожидалось лишь прибытие вышедших из Константинополя транспортов с углем. Потом намечалось сосредоточить добровольцев в северо-западной части полуострова, возложив на Добровольческий корпус оборону Перекопского перешейка. Части же Крымского корпуса должны были оборонять перешеек к востоку у Салькова и Геническа.
Армия в руках Врангеля стала более управляемой. Антон Иванович Деникин, очевидно, тяготился властью, "свалившейся" на него.
-- Ох, Асенька, -- писал он в главкомах ВСЮР своей жене, когда же капусту садить?
Об этой грезе "царь Антон", как иронически назвали его некоторые приближенные, запросто сообщал и группе кадетов, посетивших Деникина в Екатеринодаре:
-- Моя программа сводится к тому, чтобы восстановить Россию, а потом сажать капусту.
Такое довольно раздражало окружавших Главнокомандующего Антона Ивановича. Родовитый же барон Врангель природно был человеком власти, этому служили и его глубокие монархические убеждения. В якобы безысходных ситуациях Петр Николаевич словно электризовался мощным жизненным зарядом. Известный думский деятель В. В. Шульгин, встретившись с 42-хлетним генералом в Севастополе, не видевший до того барона в течение года, отметил:
"Меня поразила перемена в его лице. Он помолодел, расцвел. Казалось бы, что тяжесть, свалившаяся на него теперь, несравнима с той, которую он нес там, в Царицыне. Но нет, именно сейчас в нем чувствовалась не нервничающая энергия, а спокойное напряжение очень сильного, постоянного тока".
Петр Николаевич был во многих смыслах выдающейся личностью, начиная со своего роста в 1 метр 93 сантиметра. Голосом владел в совершенстве, придавая ему громовые раскаты, когда выступал перед войсками, или спокойную убедительность в разговоре с частным посетителем. Худощавый, стройный барон со вкусом предпочитал носить светло-серую, как бы под цвет глаз, или темную, как бы под цвет волос, черкеску и папаху-кубанку, столь шедшие к его величественной фигуре и умению вельможно, несколько на отлете держать голову. Также в отличие от простоватого на вид, с расплывшейся фигурой любителя сигар Деникина, Врангель не курил.
Знакомившихся с генералом Врангелем людей нередко поражала его "чисто юношеская импульсивность". Один из живших с ним в походном поезде рассказывал, как "после обеда главком, увлеченный спором во время прогулки по платформе, вытащил кинжал, присел на корточки и принялся чертить на асфальте какую-то схему". А приехавшего к Врангелю в Мелитополь он потащил проверять, хорошо ли охраняется поезд с трофеями на путях у города -- посетителю пришлось ковылять за быстро и огромно шагающим генералом полторы версты по железнодорожному полотну. Даже обсуждая серьезные вопросы, барон предпочитал улыбаться, хотя частенько -- иронически. У фон Врангеля было большое чувство юмора и склонность к ироническому восприятию людей и ситуаций.
По оценке Н. Н. Чебышева, "Врангель принадлежал к числу тех политических деятелей, для которых борьба - естественная стихия. И чем непреодолимее было препятствие, тем охотнее, радостнее он на него шел. В нем был "боевой восторг", то, что делало его военным от головы до пяток, до малейшего нерва в мизинце". П. Б. Струве так же считал, что Врангель "прежде всего исключительно одаренный военный…Человеческими же чертами, выделявшими его из остальной генеральской среды, являются чрезвычайная эластичность, высокая культурность и сильная личная восприимчивость".
На близко знавших Врангеля людей, в том числе -- далеких от него по взглядам, генерал обычно производил сильное и положительное впечатление. Как они утверждали, Петр Николаевич "постоянно жил какой-то потусторонней жизнью, дышал дыханием носившейся вдалеке цели", пребывая в состоянии "духовного возбуждения с оттенком экстаза", тогда как "Деникин был улиткой в скорлупе", не видел людей и абсолютно ими не интересовался". "Врангель имел дар и вкус к организационной работе, управлению людьми и влиянию разумом, волей, искусными ходами виртуоза-шахматиста для осуществления поставленных им себе политических целей на благо русского дела так, как он это благо понимал".
Никто даже из врагов никогда не обвинял Врангеля в финансовой нечистоплотности. О бессребреничестве барона красноречиво говорит хотя бы то, что Врангели, оказавшись в Турции после деникинской отставки Петра Николаевича, не могли сразу уехать в Сербию по денежной необеспеченности.
В конце лета 1920 года генерал Врангель переселится из Малого в Большой дворец, служивший резиденцией командующему Черноморским флотом. Там же разместятся его ближайшие сотрудники А. В. Кривошеин и П. Н. Шатилов. Живя в Севастополе, Врангель вставал рано. С восьми часов он принимал должностных лиц и посетителей. Обедал с часа дня до двух, после шести часов Главнокомандующий принимал людей, с которыми ему хотелось побеседовать подольше. Перед ужином, когда удавалось, с адъютантом он "делал прогулку по городу, осматривая лазареты, общежития". За врангелевским столом обычно были его жена и теща, дежурные офицеры конвоя, нередко -- А. В. Кривошеин. Барон избегал служебных или политических разговоров за едой, которая была проста, без закусок, состояла из одного блюда, к какому подавался стакан крымского вина. После ужина Врангель работал часов до одиннадцати часов, а то и до полуночи.
В. В. Шульгину Петр Николаевич говорил:
-- Если уж кончать, то, по крайней мере, без позора... Когда я принял командование, дело было очень безнадежно. Но я хотел хоть остановить это позорище, это безобразие, которое происходило... Уйти, но хоть, по крайней мере, с честью... И спасти, наконец, то, что можно... Словом, прекратить кабак... Вот первая задача… Я добиваюсь, чтобы в Крыму, чтобы хоть на этом клочке сделать жизнь возможной... Ну… показать остальной России... вот у вас там коммунизм, то есть, голод и чрезвычайка, а здесь: идет земельная реформа, вводится волостное земство, заводится порядок и возможная свобода... Мне надо выиграть время... чтобы, так сказать, слава пошла: что вот в Крыму можно жить. Тогда можно будет двигаться вперед… - не так, как мы шли при Деникине, медленно, закрепляя за собой захваченное… Отнятые у большевиков губернии будут источником нашей силы, а не слабости, как было раньше... Втягивать их надо в борьбу по существу... чтобы они тоже боролись, чтобы им было, за что бороться.
Работавшая в то же время в Петрограде одной из хранительниц фондов бывшего Аничкова дворца, теперь -- Музея Города мать столь могущественного человека Мария Дмитриевна Врангель потом рассказывала:
"Бог меня хранил. Я потеряла, правда, два пуда весу, была желта как воск от вечно мокрых, никогда не просыхающих ног (галоши мои знаменитые прослужили только месяц). Мне свело пальцы на ногах, руки от стирки и стужи приморожены, от дыма печурки, недоедания и усиленной непрерывной письменной работы сильно ослабли глаза, но я за два года ни разу больна не была. Постичь не могу, как в 60 лет может так ко всему приспособиться человеческий организм…
Меня уплотнили. Со мной теперь жили еврейка, два еврея, счетчица Народного Банка -- бывшая горничная у одной моей хорошей знакомой… Поселился рядом со мною ужаснейший красноармеец… Все они разместились в лучших комнатах, я же жила в самой маленькой, которую взяла ради экономии моего крошечного запаса дров. Евреи топили у себя дважды в день, так как служили в Лескоме… Красноармеец… по дому расхаживал в белых подштанниках, в туфлях на босу ногу, с трубкою в зубах, горланил на всю квартиру неприличные песни, бесцеремонно на моих глазах любезничал с горничною… Вся эта компания жила припеваючи, ни в чем сравнительно себе не отказывала, меня же третировала и за нищету презирала. Зачастую, вдыхая в себя аромат жарившегося у них гуся или баранины, мне от раздражавшего мой аппетит запаха делалось дурно.
С марта 1920 года в жизни моей началось новое осложнение. В газетах промелькнула фамилия Главнокомандующего Вооруженными Силами Юга России генерала Врангеля (… моего сына), дальше все чаще и чаще. Все стены домов оклеивались воззваниями и карикатурами на него. То призывали к единению против немецкого пса, лакея и наймита Антанты, -- врага Рабоче-Крестьянской Республики Врангеля, то изображали его в виде типа Союза русского народа. Облака, скалы, над ними носится старик с нависшими бровями, одутловатыми щеками, сизым носом, одетый в мундир с густыми эполетами, внизу подпись: "Белогвардейский демон", -- и поэма:
"Печальный Врангель, дух изгнанья
Витал над Крымскою землей" и т.д.
Были и поострее, но для чистоплотной печати не годятся. В ушах имя Врангеля жужжало тогда повсюду, на улице, в трамваях… Каждую ночь я меняла мой ночлег, находила приют то у одних, то у других… Воспользовалась предложением устроить меня в Общежитие в окрестностях Петрограда, подальше от властей…
Прописала меня там вдова Веронелли, художница. На службу надобно было ездить ежедневно чуть свет. Но что бы мне не предстояло, я бы все приняла, лишь бы мне избавиться от моих городских мучителей, да ведь и горничная знала, кто я, и каждую минуту могла меня предать. А разве не счастье было избавиться от их глумлений и унижений? Помню один из таких случаев. От отсутствия топлива зимой лопнули водопроводные трубы, мы должны были сами себе добывать воду, из соседнего дома тащить в третий этаж по грязной, промерзшей, скользкой лестнице. Красноармеец принес для горничной, еврей -- для еврейки, мне принести было некому. Попробовала, было, вежливо попросить один кувшин у еврейки. Завизжала, руками замахала: "Вода моя, моя". Нечего делать, взяла свое ведро, отправилась по воду. Изнемогая, обливаясь потом, несмотря на мороз, с трудом удерживая невольно струившиеся по щекам слезы, я приплелась с моим ведром в кухню, где сидела вся компания. Увидев мой жалкий вид, они покатились со смеха…
Поселившись в Общежитии… я помещалась в "четвертушке" -- это четвертая часть комнаты, как в пьесе Горького "На дне", отделенная ситцевыми занавесками… Две обитательницы на своей стороне имели окна, две -- двери, мне досталась без окна… Моя соседка -- голова в голову -- истеричная старая дева, учительница. В былое время она частенько забегала ко мне, ходила передо мной на задних лапках, а теперь, если я впотьмах уроню ложку или близко к ее занавеске подвину стул, кричала на меня, как на собаку: "Ишь обнаглела, как Крымская Ханша! Крым-то пока не ваш…"
(Продолжение на следующих стр.)
|
|
| |
|