В.Черкасов-Георгиевский. КНИГА "КОЛЧАК И ТИМИРЕВА". Глава 1. «Я Вас больше чем люблю»
Послано: Admin 29 Янв, 2011 г. - 14:24
Литстраница
|
+ + +
К весне Анна с сыном переехала в Гельсингфорс: семья Тимиревых поселилась в освободившейся квартире Подгурского. В той самой, где они встретились с Колчаком второй раз в жизни. Квартира была с мебелью, дом находился на бульваре невдалеке от моря. Анне все в Гельсингфорсе нравилось — летучий какой-то город, "жизнезовущий". Море, белые ночи...
Зима медленно отступала. Солнце звонко сияло на заметенных к панелям сугробах, переливалось в инее деревьев. Под их ровными кронами дома голубоватого камня затейливо теснились по чистеньким нешироким улицам. В утреннем порту, когда ночью подмораживало, парадно гладким становился лед. Но весна шла, шла, дышала отовсюду.
К маю солнце и ручьи наконец победили. Город утонул в листве бульваров и садов. Он стоял на граните набережных у тихой воды. Игрушечно плыли трамваи между убористо-броских витрин магазинчиков, и лишь на Эспланаде они роскошно сверкали во все стены. Молчаливо прохаживались полицейские в черных сюртуках, галдела уличная толпа смесью шведской и финской речи. Мужчины здесь казались внушительными, а у женщин были молочные, свежие щеки…
Мысли о Колчаке не давали Анне Тимиревой покоя. Она все время вспоминала о нем, сердилась на себя, ведь слово дала — об Александре Васильевиче не думать.
«Он не отрывал у Подгурского весь тот вечер глаз от меня, — думала Анна. — Это рок какой-то. Я живу теперь в квартире, где он смотрел на меня».
А в измученной душе звучала музыка. Каждый ее шаг сопровождали мелодии, музыкальные фразы.
Анна Тимирева очень эмоциональна. Так повелось с детства: она страдала от богатства рушащихся на нее звуков, неотвязных мелодий, они сопровождали Аню с появления на свет. Ведь родители ее были выдающиеся музыканты, наверное, эта вечная музыка в душе — от них, по наследству.
Из терских казаков Сафоновых был только дед Анны по отцу, он выслужил чин генерал-лейтенанта, командовал Терской казачьей бригадой, потом — 2-й Кавказской казачьей дивизией. Отец, выпускник Александровского лицея и Петербургской консерватории, помимо руководства Московской консерваторией являлся главным дирижером концертов Русского Музыкального общества. Сподвижник великих П.И. Чайковского и С.М. Танеева, он создал свою пианистическую школу, среди учеников которой — знаменитые А.Н. Скрябин, А.Ф. Чедике, сестры Гнесины, Н.К. Метнер, А.В. Гольденвейзер. Дед Анны Тимиревой-Сафоновой по матери — министр финансов И.А. Вышнеградский, занимавший этот пост с 1888 по 1892 годы. Никто иной, как он, выдвинул могущественного позже С.Ю. Витте в качестве государственного деятеля. А мама Анны окончила Петербургскую консерваторию по классу пения с золотой медалью, концертировала в 1880-е годы...
+ + +
Ближе к лету в Гельсингфорс перебралась и семья Колчаков. Жена Александра Васильевича с пятилетним сыном Славушкой, как его все называли, остановились пока в гостинице. Колчаки время от времени заглядывали к Тимиревым на квартиру, не застав, оставляли визитки. Однажды Анна с мужем пришли с ответным визитом.
Они застали там общих знакомых. Софья Федоровна Колчак — великолепная рассказчица — весь вечер была в центре внимания. Она рассказывала о том, как они выбирались из Либавы под ураганом немецких снарядов. Германцы, атакуя город-порт, старательно выполняли свое прошлогоднее обещание снести его с лица земли. Софье Федоровне пришлось оставить в Либаве много имущества.
Тимирева с тайным любопытством разглядывала жену Колчака, высокую, элегантную женщину. Она была моложе сорокадвухлетнего мужа всего на пару лет. И странно — Анне нравилась Софья Федоровна. Она заметно отличалась от других жен морских офицеров: была интеллектуальна. Что всерьез говорить о местных русских дамах? У многих целью жизни было покрасивее обставить гостиные легкой финской мебелью, непременно повесить над крахмальными скатертями столов грандиозные абажуры. Они поддерживали в своих апартаментах идеальную чистоту с помощью финок-горничных. Ах, мы едим перед супом, в обед простоквашу без сахара, с корицей. А вы нет?! Ну, знаете, вы отстали от жизни!
«Софья Колчак — хорошая женщина! — думала Анна. — С такой не соскучишься, не пропадешь. А что я? Обычная, говорить на публику так долго не умею. Нет, Александр Васильевич никогда не обратит на меня внимания».
Сердце Анны тоскливо сжималось.
Тимирева интуитивно почувствовала, сколь близки были Софья и Александр Колчаки по характерам, неслучайно они муж и жена.
Софья Федоровна Омирова родилась в Каменец-Подольске, недалеко от краев, где пленили русские Колчак-пашу. А непосредственно брал его в плен брат пращура Софьи по материнской линии, екатерининский вельможа фельдмаршал Миних. Со стороны матери Софьи, Д.Ф. Каменской, был и еще один знаменитый российский воин — генерал-аншеф Берг, разбивший Фридриха Великого в Семилетней войне. Отец же Софьи, начальник Казенной палаты Каменец-Подольска, происходил из духовного сословия, но ушел из бурсы на юридический факультет Московского университета. Был Омиров учеником и другом известного публициста М.Н. Каткова, отличным юристом, в эпоху реформ государя Александра II называли его «маленьким Сперанским».
Софья, закончив в Петербурге Смольный институт благородных девиц, знала семь языков; английским, французским, немецким владела в совершенстве. Она умела ездить на коне и стрелять из пистолета. Отложив венчание с Колчаком из-за его первой экспедиции, длившейся несколько лет, зимой 1904 года Софья на оленях и собаках поехала навстречу жениху в Устьянск к Северному Ледовитому океану. Они вместе тронулись из той сибирской глубинки в Иркутск, где в марте обвенчались.
Дверь гостиной, в которой Софья Федоровна принимала гостей, вдруг отворилась, и вошел Славушка. У Анны радостно сжалось сердце: «Колчак! Только маленький… Ну до чего похож!»
Ее вдруг до слез тронуло, что мальчик, полная копия Александра Васильевича, сказал тоненьким голоском: «Мамa!»
«Какой чудесный, — улыбалась Анна вместе с другими гостями. Господи! Как же они должны любить это сокровище! — с болью подумала она. — Он ведь — единственный. Остался у них единственный». Тимирева уже знала о трагедии в семье Колчаков: недавно после тяжелой болезни умерла их дочь Рита, сестренка Славушки. А еще раньше другая дочка — Катя. «Сколько же пережила эта женщина… — всматривалась Анна в лицо Софьи Федоровны. — Какая сильная натура, не показывает свои боли и слабости».
Вечер окончился почти весело. Пили чай со сластями, говорили о финских традициях. И Анна, выйдя за порог, в который раз сказала себе: «Забудь его! Не смей думать о нем!»
А через несколько дней в Гельсингфорсе шел дождь — тихий, монотонный, неспешный. Именно такие дожди любила Тимирева, поэтому вышла пройтись по улицам. Город был по-военному затемнен, и лишь кое-где мерцали синие лампочки. Анна медленно шла, открыв зонт, думала: «Как тяжело на всех нас лежит война. Одя, мой сынок, еще такой маленький. Как страшно иметь еще ребенка…» На Одю из Володи переделала она имя сына.
Тусклый дождь. Тусклая улица. И вдруг — будто кто-то толкнул ее: «Очнись. Подними глаза!» Навстречу шел Колчак!
Они остановились и в смущении обменялись пустыми вежливыми словами. Но глаза их говорили другое. «Вы прекрасны! Я рад вам!» — лилось из глаз Колчака. «Александр Васильевич, милый! Я тоскую по вам!» — было во взгляде Анны Тимиревой.
Они постояли еще несколько минут под дождем.
— Славно мы у вас тогда посидели. Ваша Софья Федоровна — умница, ее рассказов — заслушаешься, — сказала Анна.
— А вы будете сегодня у Сергея Борисовича? Его супруга отмечает именины, — ответил Колчак.
— Да, кажется, да. Сережа говорил мне, что нас ждут.
— И мы тоже будем. Так до следующей встречи, Анна Васильевна?
Она кивнула. Колчак зашагал дальше.
Он признается ей позже:
— Когда я подходил морем в тот дождливый день к Гельсингфорсу, то знал, что увижу вас. Серый город казался мне лучшим в мире.
…После того как капитан скрылся в дожде, Анна вдруг отчетливо подумала: «С этим человеком я бы ничего не боялась».
Она спохватилась, вспомнились лицо мужа, его нежный взгляд. Воскликнула про себя отчаянно: «Какие глупости могут вздуматься!»
И снова Колчак с Анной оказались в гостях. А потом эти встречи пошли одна за другой, нанизывались бусинами на нитку. Так складывалась жизнь в Гельсингфорсе: офицеры и их жены общались друг с другом, скрашивая тревожные военные вечера.
В большой и малой компаниях стулья или кресла Анны и Колчака оказывались рядом, они оживленно беседовали, острили, по всяким поводам легко входили в общий разговор. Анна и Колчак говорили обо всем на свете и не могли наговориться. Иногда Колчак пытался остановить этот поток:
— Не надо, знаете ли, эдак уж расходиться. Ведь кто знает, будет ли еще когда-нибудь так хорошо, как сегодня.
Часто их дуэт бросался в глаза, когда все в гостиной уже уставали. Их несло словно на гребне сильной теплой волны. Анна каждой своей клеточкой ощущала: с ним так хорошо говорить, что ничего другого и не надо.
Иногда спохватывалась: грешно-то как, ведь война… О том, что у нее есть муж, а у Колчака жена, уже потерявшая двоих деток, Анна после таких встреч думала все меньше. Она слушала музыку, теперь постоянно звучавшую в душе. И боялась самой себе признаться, что именно эта музыка — любовь.
Как некстати в этом затемненном от обстрелов городе обрушилась на Анну и Колчака страсть! Они уже не могли жить друг без друга, думали друг о друге постоянно, просыпались с именем любимого (любимой) на губах. Но почему Анна и Колчак не делали шагов к близости, к пику своего яркого чувства? Ведь Гельсингфорс был словно создан для чувственных романов.
По вечерам в уют гельсингфорсских домов вплывало блестящее флотское офицерство. С легкой небрежностью мужчины осведомлялись у хозяйки, можно ли снять оружие. Получив согласие, бросали кортики на столики в прихожей. Полировка и зеркала рождали фейерверк отражений и роскоши от слоновой кости, золота рукояток, переливчатого муара черных портупей. После легкой закуски господа с дамами катили на авто в ресторации «Фения», «Берс», «Сосьете».
Рестораны манили музыкой, светом, тонким ужином и вином, молниеносными флиртами, тягучими движениями в танцах. Женщины теряли головы от гладкого сукна форменных сюртуков и кипенно белых воротничков. Недалеко ворчало море. Оно напоминало, что идет война, смерть витает в воздухе, а рядом — настоящие мужчины, которые завтра могут не вернуться из боя. Вот почему женщины всегда влюблялись в мужчин — воинов: ощущение близкой потери возлюбленных обостряло чувства, желания.
За полночь рестораны выбрасывали в засиненный фонарями город пары в черных пальто с золотыми погонами и шелковых манто. Автомобили несли их к отдельным ходам холостяцких квартир, где автоматические выключатели гасили свет и можно было целоваться сразу на входе. И были еще вперемешку со свежим постельным бельем коробки конфет и ликер бенедиктин.
Они позволят себе близость лишь после того, как Анна окончательно расстанется с мужем, а Александр Васильевич начнет процесс о разводе со своей женой. Это случится в Токио жарким летом 1918 года. А потом вместе им останется жить только полтора года в Омске, хрустальном от морозов и славы белых офицеров.
Ныне в Иркутске вознесся памятник возлюбленному Анны Тимиревой — в какой-то мере это и монумент их любви.
+ + +
Летом Тимиревы сняли дачу под Гельсингфорсом на острове Бренде, там же поселились и Колчаки. Анне с маленьким сыном приходилось вместе гулять и общаться со всеми семьями, где была детвора. В эти месяцы моряки жили на кораблях, почти не появляясь домой. И женское царство с ребятишками существовало своим укладом. Анна Тимирева близко сошлась с Софьей Федоровной.
Тимирева полюбила Славушку Колчака. И мальчик, чуя всем маленьким сердцем, как она его страстно-ласково разглядывает, будто бы ловит его случайные слова, отвечал Анне тем же.
Вот она поднимается к ним на веранду. Завидев гостью, мальчик бежит навстречу, протягивая листок бумаги:
— Анна Васильевна, нарисуйте мне, пожалуйста, котика. Чтоб на нем был красный фрак, а из-под фрака виден хвостик.
Софья Федоровна вздыхает:
— Вылитый отец!
И от этого замечания у Анны еще больше сжимается сердце.
Женщины принимались за разговоры, пили чай, Славушка вился рядом, как мотылек около горящей лампы.
Догадывалась ли Софья Федоровна, что перед ней сидит ее соперница, та, с которой Александр Колчак разделит свои последние дни на земле? Та, которая станет единственной, желанной собеседницей в письмах ее мужа? Чувствовала ли Софья Федоровна, что неумолимый рок приблизился к ним и с Колчаком ее связывает лишь прошлое, рождение детей, смерти дочерей, и что понятие «семья» потускнело, потеряло свой смысл?
Наверное, жена Колчака ощущала перемены. Но как любая женщина, она готова была верить в то, что узы прошлого крепче сегодняшних нитей страсти и разум Колчака возьмет верх: он не посмеет уйти от своей страдалицы Сонюшки, до гроба будет рядом. И потом ведь у них есть сынок. Славушка, он их скрепит, соединит, не позволит разлучиться!..
Но когда дети побеждали силу любви?
…Война шла своим кровавым путем.
С весны 1914 года Колчак сосредоточен на ускоренной подготовке флота к боевым операциям. Он уточняет и развивает стратегические идеи защиты Балтийского моря, разработанные при нем в Морском Генштабе. Накануне войны Колчак успевает послужить и в отряде подводного плавания Балтфлота. Там непосредственно в первый день войны Александр Васильевич сделал первое боевое задание флоту и осуществил – закрыл сильным минным полем вход в Финский залив.
С начала войны Колчак, помимо разработки оперативных заданий, планов, постоянно шел в прямое дело. В декабре 1914 года уже мастером ведения минной войны капитан Колчак во главе отряда крейсеров забрался в немецкое расположение и сумел поставить заграждения за островом Бронхольм у Карколи.
…В феврале, вскоре после встречи с Анной Тимиревой, капитан Колчак, командуя четырьмя миноносцами, рано утром шел к Данцингской бухте по морю с массой льдин. Он вел между ними свои корабли со слабыми бортами, отлично используя опыт Колчака-Полярного. Зима была метельная, но не морозная, а на воде ветер хуже стужи. Море мощно не замерзало, покрываясь лишь тонким льдом, промозгло паря из проломов.
Колчак стоял на головном миноносце в рубке с его командиром, радуясь, что к скверному сейчас для германцев туману повалил и снег. Его корабли призраками скользили к бухте со стоянкой их флота, где немцам никогда не приходило в голову, что сюда могут приблизиться русские. Снег плотным тюлем висел над морем, как не пожирали его бахрому волны. Миноносцы двигались на грани «видимость – ноль».
У самой Данцингской бухты в ветряную прореху хлопьев мелькнули тени вражеских кораблей. Три их гуськом уходили мимо вдаль, показывая русским местную дорогу с чистой водой. Вахтенные германцев и не подумали как следует глянуть в приоткрывшееся снежное окно, где замерли «стоп-машиной» колчаковские миноносцы. Там, как им показалось, тягуче, грозно в тумане и снегопаде колыхалось лишь ледяное крошево.
«Малым вперед» выдвинулись на чистую воду русские. Начали ставить первую партию мин: летели вниз, грузно плюхаясь в воду со снежным салом, рогатые шары. И потекла упругая «посевная» на закруживших вокруг бухты миноносцах: новую партию гнали на бесшумных вагонетках к борту, сверяли по картам глубины, снимали кольцевую оплетку минрепов, метая мины на смертоносный урожай врагу.
Так под командой Колчака выставили 200 мин. На них подорвались 4 крейсера, 8 миноносцев, 11 транспортов немцев. После этого принц Генрих Прусский приказал своим кораблям не выходить в море, пока не найдутся средства борьбы с русскими минами...
В ноябре 1915 года Колчак получил долгожданное командование Минной дивизией, находившейся в порту Ревеля (нынешнего Таллина). Ведь он сам изобретал мины, разрабатывал методы их установки. Теперь капитан Колчак то и дело выходил во главе группы кораблей в море для сторожевой службы, oxoты за судами противника, громил его береговые укрепления. Однажды молниеносным образом потопил германский сторожевик «Виндава».
В другой раз Колчак повел несколько быстроходных миноносцев под прикрытием отряда крейсеров. Каперанг Колчак знал о выходе из Стокгольма немецкого каравана судов под охраной единственного крейсера. Он виртуозно напал на него и пустил на дно, а караван рассеял. Вот что написал о капитане Колчаке в тех морских походах его тогдашний сослуживец:
«Три дня [Колчак] мотался с нами в море и не сходил с мостика. Бессменную вахту держал. Щуплый такой, а в деле железобетон какой-то! Спокоен, весел и бодр. Только глаза горят ярче. Увидит в море дымок — сразу насторожится и рад как охотник. И прямо на дым. О нем говорят много, говорят все, а он, сосредоточенный, никогда не устающий, делает свое дело вдали от шумихи. Почти никогда не бывает на берегу, зато берег спокоен».
Невозможно заподозрить супруга Анны капитана Тимирева в его низкопоклонстве перед Колчаком. Тем более что во времена, когда его брак распался, он написал в своих мемуарах:
«Он был создан для службы на миноносцах, это была его стихия. Колчак неоднократно говорил своим друзьям, что венцом его желаний всегда было получить в командование Минную дивизию: он чувствовал, что там он будет на месте, и о большем не мечтал. Его оперативные замыслы, связанные с миноносцами, всегда были неожиданны, смелы и рискованны, но в то же время ему всегда сопутствовало счастье; однако это не было слепое счастье, а своего рода предвидение, основанное на охотничьей верности глаза и привычке к успеху. Его молниеносные налеты на неприятельские транспорты в шведских водах, атаки на неприятельские миноносцы, самые смелые постановки мин под носом немцев можно было сравнить с лихими кавалерийскими наскоками или атаками».
Во многом благодаря капитану Колчаку к концу 1915 года германские потери на Балтике превосходили русские по выведенным из строя боевым кораблям в 3,4 раза, а по торговым судам — в 5,2.
|
|
| |
|
