А.Кузнецов о Предсоборном Присутствии 1906 года, готовившим антимонархический Поместный Церковный Собор, состоявшийся в 1917-18 годах
Послано: Admin 28 Дек, 2010 г. - 19:45
Царский путь
|
ЗАГРАНИЧНАЯ РЕДАКЦИЯ МИТ: Несколько дней назад мы опубликовали воспоминания катакомбной схиигумении Сергии, где помимо ее мытарств по тюрьмам, лагерям, ссылкам, было отведено немало места якобы положительному образу епископа Андрея (князя Ухтомского), вернувшегося на свою Уфимскую кафедру в 1926 году. Однако в редакцию поступили письма ИПХ-монархистов, протестующих против эдакого освещения вл.Андрея, являвшегося еретиком и оголтелым антимонархистом, что привело его даже в старообрядческие епископы:
"28 августа 1925 в молитвенном доме ашхабадской старообрядческой общины во имя Святителя Николая вл.Андрей принял миропомазание от старообрядцев. Выступил с «Исповеданием Веры», в котором, в частности, заявил: "Ныне испытывая гонения от господствующей иерархии за свободу Церкви Христианской, исповедую перед Св. Церковью, что Патриарх Никон, своим мудрованием нарушивший жизнь Соборной Церкви и любовь её, так положил начало расколу русской Церкви. На ошибке Патриарха Никона утвердился тот русский цезарепапизм, который со времён Патриарха Никона подтачивал все корни русской церковной жизни и, наконец, вполне выразился в образовании так называемой «Живой Церкви», — ныне господствующей иерархии, явно ориентирующейся [на власть] и нарушающей все церковные каноны… Ныне, скорбя всей душей о великих бедах Церкви, готов отдать себя всецело на служение древлеправославным христианам — старообрядческим общинам для приведения к единству всего русского разрозненного стада Христова. Считал, что уже являлся старообрядческим епископом с 1919, когда согласился на избрание единоверческим архиереем. Вместе с епископом Руфином (Бреховым) рукоположил для старообрядцев епископа Климента (Логинова). За вступление в общение со старообрядцами предположительно был запрещён в священнослужении Патриаршим Местоблюстителем митрополитом Петром (Полянским). Запрещения не признал, равно как и полученных по завещанию Патриарха Тихона прав митрополита Петра по управлению церковью". (Источник: http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%90%D0%BD%D0%B4%D1%80%D0%B5%D0%B9_%28%D0%A3%D1%85%D1%82%D0%BE%D0%BC%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9%29)
Мы согласились с такой точкой зрения на деятельность вл.Андрея, несмотря на его антиобновленчество и антисергианство, и сняли с МИТ мемуары матери Сергии. Для более подробного понимания ущербной роли вл.Андрея (Ухтомского) в истории Российской Церкви публикуем фрагмент академического труда по этой проблематике "Церковные корни Февральского греха" А.Кузнецова.
О Предсоборном Присутствии 1906 года, готовившим антимонархический Поместный Церковный Собор, состоявшийся в 1917-18 годах, и о еретике епископе Андрее (князе Ухтомском)
Большое разочарование, как Государю Императору Николаю Александровичу (СМ. ВЫШЕ ФОТО Его Величества в русском национальном костюме), так и всем людям с крепким церковно-монархическим мiровоззрением, доставили итоговые материалы Предсоборного церковного Присутствия, заседавшего с перерывами почти весь 1906 год.
(ПРИМЕЧАНИЕ МИТ: 16 января 1906 года Император Николай II учредил Предсоборное Присутствие. Этот орган должен был в течение нескольких месяцев, максимум года, подготовить созыв Поместного Собора Российской Православной Церкви и проекты для него основных решений, т.е. провести предварительную богословскую и каноническую работу. Председателем Предсоборного Присутствия назначили митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Антония (Вадковского), его заместителями были два других митрополита: Московский — Владимир (Богоявленский) и Киевский — Флавиан (Городецкий). Состояло Предсоборное Присутствие из семи отделов, каждый из которых разрабатывал свой круг вопросов.)
К участию в работе Присутствия были привлечены не только архиереи, но также священники и мiряне (профессора духовных академий и светские ученые), составлявшие там большинство. Всё это привело Присутствие к ещё более радикальным предложениям и проектам, чем выдвигавшиеся иерархами в их отзывах. Хотя Присутствие состояло из семи отделов, но больше половины его участников (26 из 49) записалось для работы в первом отделе, который занимался вопросом о созыве Собора и реформе высшего церковного управления. Этот вопрос об управлении, очевидно, считался у собравшихся «важнейшим», хотя при понимании Церкви как духовного организма, а не как управленческой структуры, он должен был почитаться едва ли ни ничтожнейшим.
Присутствие изначально встало на точку зрения о порочности имперской системы церковно-государственных отношений, при которых православный Император -- Помазанник Божий соединяет в своем лице высшую церковную и государственную власть, являясь зримым выражением этого единения. Эта исходная антиимперская установка заранее предопределила все последующие выводы и заключения Присутствия.
В качестве альтернативы имперской системе Присутствие выдвинуло схему независимого существования Церкви и государства как двух самостоятельных правовых субъектов, полностью автономных в делах внутреннего управления. Духовное убожество этой схемы, которая могла быть по настоящему осуществлена лишь при отделении Церкви от государства и превращении последнего из религиозного в светское, для православного монархического сознания было очевидно. Придти к этой схеме можно было только полностью разорвав с церковно-государственной традицией Русской Церкви, предав забвению Ея учение о Царской власти и полуторатысячелетний церковный опыт Константиновской эпохи, а также утратив всякое понимание смысла Симфонии и исторического призвания Российской Империи как Третьего Рима. Выдвигая такую схему, члены Присутствия, на словах заявлявшие себя радетелями Церкви, фактически унижали Ея достоинство, низводя Её до уровня какой-то зарегистрированной в государстве публичной корпорации с сугубо частными целями и задачами. (Здесь и далее выделение МИТ)
Руководить «независимой» Церковью вместо оставленного не у дел Царя должен был, по мнению Присутствия, Патриарх, которого избирал Поместный Собор. Решение о восстановлении Патриаршества было принято 33 голосами членов Присутствия против 9, при этом в своем желании иметь Патриарха собравшиеся настолько увлеклись, что забыли об отсутствии у них полномочий решать этот вопрос. С правовой точки зрения упраздненное Императором патриаршество и восстановлено могло быть только Императором и никакими иными лицами или учреждениями.
Патриарх наделялся огромными, почти всеобъемлющими полномочиями. К нему переходили все прежние права Обер-прокурора (Обер-прокуратура упразднялась) и все церковные прерогативы Царской власти, он получал право верховного надзора над всеми церковными учреждениями и право созыва Соборов. Патриарх оказывался фактически неподсудной фигурой: его ответственность перед Собором была чисто номинальной, т.к. сами созывы соборов находились в ведении Патриарха, а ответственность перед Царем отсутствовала вообще. В целом объем патриарших прав позволял говорить о свертывании соборного начала в Церкви и повороте к православному папизму. Последнее было вполне логичным следствием отказа от древневизантийского варианта Симфонии с Царем во главе.
Вообще сам институт патриаршества рассматривался как всеисцеляющее средство от любых церковных бед и болезней, в его спасительность и чудодейственность члены Присутствия уверовали едва ли не сильнее, чем во Второе Пришествие Христово. Общие радужные ожидания от патриаршества выразил архиепископ Антоний (Храповицкий), обратившийся к собранию с такими словами: «Приближается конец печальному вдовству нашей Церкви, лишенной своей главы с кончиной патриарха Андриана. Как лишение Церкви Ея главы положило начало отступлению от благочестия, так и восстановление главы Ея положит возвращению общественной жизни к истинно христианским началам. И да будет это возвращение еще более славно, чем в Древней Руси!». Помимо совершенно неправославного учения о патриархе как главе Церкви это высказывание архиеп. Антония удивляет крайне упрощенным объяснением упадка церковного благочестия и странной верой в целительную силу чисто организационных мероприятий. Если таковы были представления одного из лучших русских иерархов, то состав всего Присутствия и подавно не оставлял никаких надежд на то, что оно окажется способным решить важнейшие вопросы церковной жизни. Деятельность Присутствия подтвердила самые худшие опасения Победоносцева, предупреждавшего, что только духоносные мужи могут принести Церкви пользу, а реформы людей самообольщенных, пропитанных различными лжеучениями, принесут ей смертельный вред.
Независимо от субъективных намерений реформаторов последовательное осуществление намеченной Присутствием программы преобразований могло привести только к отделению Церкви от государства. Это неизбежно рано или поздно должно было случиться. При отказе от принципа слияния церковной и государственной властей в пользу принципа их разделения никакого другого исхода не оставалось ни для Церкви, ни для государства. Это очень хорошо понимали действовавшие за стенами Присутствия члены «Союза Церковного обновления», которые предлагали принцип разделения церковного и светского начал довести до логического конца -- окончательно порвать с монархией и установить союз с демократией, политические принципы которой полностью соответствовали идеалу независимой от государства Церкви. В этом отношении члены Присутствия проявили явную непоследовательность и сконструировали совершенно фантастическую схему, при которой Церковь отказывалась подчиняться государству и складывала с себя все государственные обязанности, но при этом требовала, чтобы государство продолжало служить Церкви, оказывать Ей покровительство, финансировать Ея деятельность и сохранило за Ней все прежние льготы и привилегии. Эта схема не могла работать ни в условиях Симфонии, где права, которыми пользуется Церковь, находятся в неразрывной связи с обязанностями, которые Она имеет перед Царской властью, ни тем более в условиях светского государства, которое в принципе свободно от любых конфессиональных обязательств.
Красной нитью через все деяния Присутствия проходило стремление его участников максимально устранить православного Императора от участия в церковных делах. В предложенной схеме церковно-государственных отношений он рассматривался лишь как высшая государственная инстанция, с которой должны согласовываться некоторые решения высших церковных инстанций. По сути дела полностью игнорировался статус Императора как Помазанника Божия и «внешнего епископа» Церкви, он низводился до уровня простого мiрянина — светского главы государства. В этом своем качестве православный Император, несмотря на оставление за ним некоторых формальных прав, становился в Церкви чисто декоративной фигурой, легко заменяемой, например, на православного президента.
Именно в вопросе о месте Царя в Церкви с наибольшей резкостью выяснилось, насколько глубоко апостасия захватила церковные круги, и насколько сильно русская богословская мысль поражена лжеучениями Запада. Члены Присутствия не только не дорожили Симфонией, в буквальном смысле слова выстраданной и вымоленной Церковью в первые три века Ея истории, и не просто выбрасывали её на свалку как ненужный для Церкви хлам. Урезая почти до ноля церковные права Императора, они обнаруживали полное непонимание самих принципов, на которых исторически зиждилась Симфония. Великий смысл Богопомазания православных Царей совершенно затмился в сознании церковных реформаторов. В таинстве венчания на Царство Император благословлялся Церковью не только как глава государства, но прежде всего как носитель теократической власти и церковного служения, как Помазанник Божий, «хранитель Святыя Твоея Кафолическия Церкви догматов». В молитвах таинства ясно говорилось, что мvропомазанный Император поставляется главой не над нацией, не над страной, не над государством, а над народом Божиим, то есть над земной Церковью. Духовное развенчание Царя и превращение его в мiрянина, совершенное членами Присутствия, должно было рано или поздно иметь своим последствием и фактическое лишение Царя императорской короны и превращение его в «гражданина Романова». Психологически церковная среда уже оказалась готова к свержению монархии, а отсюда был лишь один шаг до практического согласия на такое свержение. Царь продолжал оставаться нужным «церковной общественности» и большинству иерархов лишь как источник различных материальных благ, привилегий и сословных преимуществ, и внутренне они уже были готовы предпочесть его власть любой другой власти, которая предоставит или пообещает Церкви больше прав, привилегий и перспектив, чем власть Царская.
Вполне естественно, что Государь Император Николай II, видевший идеал православной Империи в слиянии государства и Церкви, никак не мог согласиться на такое положение дел, при котором Императора -- верховного защитника православной веры, устраняли от участия в делах Церкви и указывали ему место в церковном притворе. В отличие от членов предсоборного Присутствия Государю было понятно, что принцип разделения духовного и светского начал есть принцип неправославный, и осуществление его возможно лишь на путях отделения Церкви от государства, т.е. разрушения Симфонии. Согласиться на этот принцип означало сделать невозможным и безсмысленным дальнейшее существование Русского государства как государства теократического, отказаться от исторического призвания России быть Третьим Римом и признать никчемность самого идеала православной Империи, который Церковь отстаивала на протяжении полутора тысяч лет.
Государь не мог не видеть, что стремление иерархии через установление Патриаршества сделать Церковь своего рода отдельной и самостоятельной «духовной ветвью власти», независимой от Царя и практически неподконтрольной ему, будет иметь пагубные последствия, прежде всего, для самой Церкви, которая изнутри будет раздираться борьбой различных группировок за власть, а вовне будет вынуждена втянуться в мiрскую политическую борьбу для отстаивания и защиты своих прав и интересов.
Государю также было ясно, что настойчивые требования церковных реформ и «свободы» исходят вовсе не от церковного народа, а от зараженных масонскими лжеучениями околоцерковных «реформаторов», и что конечная цель всех этих мероприятий чисто политическая -- уничтожить монархию и разрушить историческую русскую государственность. Государь хорошо осознавал, что закулисные силы домогаются созыва Поместного Собора с намерением превратить его в церковный вариант Государственной Думы, а проектируемое Патриаршество будет использовано этими силами как орудие борьбы с Самодержавием. Последующие события полностью подтвердили историческую правоту Государя -- созванный в 1917 году уже после свержения монархии так называемый «Всероссийский поместный собор» явился типичным революционным учреждением и не только ничего не сделал для защиты арестованного Государя и монархических начал государственности, но напротив активно участвовал в уничтожении этих начал церковными средствами.
Материалы предсоборного Присутствия показывали Государю, что у членов Присутствия отсутствует само понимание сущности Симфонии, а в идею созыва Собора и избрания Патриарха они вкладывают прямо противоположный смысл, чем Государь. Знакомство с этими материалами окончательно убедило Государя в том, что в обстановке господства апостасийных настроений и полного извращения идеалов Симфонии готовящийся Собор будет представлять собой самое обыкновенное партийное собрание под церковной вывеской, и потому собраться такому Собору Государь не разрешил.
В этом отказе созвать Собор следует видеть одну из главных заслуг Царя-мученика на поприще его служения Удерживающего внутрицерковную апостасию. Этим мужественным решением он отдалил готовящуюся церковную революцию, по меньшей мере, на десятилетие, позволив Церкви в течение этих 10 лет наслаждаться мирным и спокойным житием и с честью и достоинством исполнять свое служение Богу, Царю и Отечеству. Вплоть до Февральской революции основные начала Симфонии сохранялись в своей незыблемости, будучи закреплены соответствующими статьями Основных Государственных законов. Православная вера по-прежнему признавалась в Российской Империи первенствующей и господствующей (ст. 62-я), и Император Всероссийский не мог исповедывать никакой другой веры, кроме православной (ст. 63-я). Как Христианский Государь, воспринявший «священное коронование и мvропомазание по чину Православной Греко-Российской Церкви» (ст. 57-я), он оставался верховным защитником и хранителем догматов православной веры, «блюстителем правоверия и всякого в Церкви святой благочиния» (ст. 64-я), действуя своей Самодержавной властью в управлении церковном «посредством Святейшего Правительствующего Синода, Ею учрежденного» (ст. 65-я).
Глубоко продуманное и исторически верное решение Царя не созывать Собор встретило в церковной среде, сильно охваченной революционными и реформаторскими настроениями, отрицательную реакцию. Спектр чувств простирался от огорчения и разочарования до возмущения и негодования. Лишь небольшая группа «черносотенного» духовенства и «реакционной» профессуры одобряла и поддерживала это решение своего Государя. Вся остальная масса -- от архиереев до церковнослужителей -- пребывала в брожении и затаила на Царя жгучую обиду. В церковной среде начало накапливаться недовольство Царем и самой формой самодержавного монархического правления, при котором Церковь «порабощена», а духовенство «стеснено» и не может творить всё, что ему заблагорассудится. Это недовольство было использовано иудео-масонской закулисой, которая с этого момента начала активную вербовку своей агентуры в духовном сословии и повела среди священнослужителей сильную антимонархическую агитацию, подготавливая этим почву для революции.
В результате всех этих процессов в массовом церковном сознании постепенно стало крепнуть убеждение, что раз монархия препятствует проведению долгожданных церковных реформ, то следует добиваться их осуществления на путях разрыва с монархией. Возможность проведения реформ, так или иначе, стала увязываться с отказом от монархии в пользу другой формы правления, которая обеспечит Церкви «свободу» и полную самостоятельность. В наиболее радикальных кругах прямо рассматривали падение или свержение монархии как самый простой способ расчистить дорогу церковным реформам.
Подобный переворот в церковном сознании не мог обойтись без соответствующего идеологического обоснования и пересмотра ряда ключевых положений церковного вероучения. Идейный и духовный разрыв с монархией требовал отказа от традиционного учения Церкви о православном Самодержавии и Симфонии Церкви и Царства. Среди богословов и канонистов началась напряженная работа по пересмотру этого учения и подмене его человеческими мудрованиями, основанными на еретических лжеучениях Запада.
Одним из проявлений этого процесса стало появление внутрицерковного течения, поставившего перед собой задачу бороться с так называемым «цезарепапизмом», т.е. с исторически сложившимся в Византии и России верховенством Императора в церковных делах. Называя традиционную Симфонию Церкви и Царства «цезарепапизмом», представители данного течения стремились выдать за идеал Симфонии западно-католический папизм за вычетом папской непогрешимости. В духовно-академических изданиях, а также газетных публикациях начала проповедоваться католическая теория о том, что Церковь состоит из двух неравных частей — иерархии и мiрян. Иерархии принадлежит вся полнота внутрицерковной власти, а мiряне должны лишь беспрекословно повиноваться воле духовенства. Православный Царь в этой схеме, естественно, причислялся к мiрянам, из числа которых он мог быть выделен лишь постольку, поскольку само духовенство предоставит ему некоторые церковные полномочия.
В других статьях, зачастую повторявших тезисы светской масонской прессы, проводилась мысль о том, что монархия есть лишь один из возможных принципов организации государственной власти, которому Церковь совсем не обязана отдавать предпочтение. Даже такой вполне официальный орган как «Богословский вестник» открыто публиковал на своих страницах работы, утверждавшие, что Самодержавие есть принцип чисто политический, и связывать Православие с Самодержавием можно только по причине богословской малограмотности и «детства религиозного мышления». Наиболее радикальные публицисты, вроде будущего обновленца еп. Антонина (Грановского), вообще доказывали, что Православие и Самодержавие не только не связаны между собой, но и взаимно исключают друг друга.
Одним из главных вдохновителей борьбы с «цезарепапизмом» был епископ Андрей (князь Ухтомский), рукоположенный в епископский сан в 1907 году и развернувший широкую деятельность после своего назначения на Уфимскую кафедру в 1913 г. Он жестко критиковал саму идею государственной церковности, на все лады издеваясь над «ведомством православного исповедания», и открыто утверждал антиканоничность синодальной системы. Исправить положение в рамках Самодержавия (которое и породило все эти «безобразия») было, по мнению еп. Андрея, невозможно, а потому лейтмотивом его проповеди стала ожесточенная критика самодержавного строя и призыв к полному отмежеванию от «политики», т.е. от церковной поддержки монархии. Ненависть к Самодержавию толкнула еп. Андрея искать союза с историческими врагами русской монархии - старообрядческими раскольниками, чью антигосударственную, полусектантскую идеологию он взял себе в образец.
Традиционному учению Церкви о Симфонии еп. Андрей противопоставил свое собственное еретическое лжеучение, разделявшее Церковь, государство и народ. Церковь, учил еп. Андрей, как божественное учреждение не может иметь ничего общего с государством и политикой. Она должна заниматься исключительно нравственным совершенствованием народа. Народ же волен участвовать в политической жизни страны и выбирать себе любую из понравившихся ему форм государственной власти. Эта самоизмышленная теория провозглашала отделение Церкви не только от государства, но и от народа, который, таким образом, отдавался на растерзание партийным агитаторам, иудео-масонским журналистам и прочим политическим «волкам в овечьей шкуре». Другим богословским «открытием» еп. Андрея стало учение о том, что мvропомазание Царей при их венчании на Царство не является таинством. По мнению еп. Андрея это помазание ничем не отличается от помазания елеем на всенощном бдении. Данное лжеучение уфимского преосвященного граничило уже с откровенным богохульством.
Со временем борец с «цезарепапизмом» и «ревнитель веры православной» еп. Андрей со своими единомышленниками из духовного сословия оказался в одном лагере с революционерами, желавшими свергнуть в России Самодержавие. Его церковный путь явился ярким примером того, что разрыв с монархическим мiровоззрением неизбежно ведет к отпадению от Православия. Закономерным финалом всей цареборческой деятельности еп. Андрея стало его «воссоединение» со старообрядцами на условиях последних, что по существу означало отпадение уфимского архиерея в старообрядческий раскол.
Увлечение старообрядчеством было характерно не только для еп. Андрея. В период между двумя революциями заигрывание со старообрядцами приняло в Церкви чрезвычайно широкий размах. В духовной и светской прессе о старообрядчестве все чаще стали высказываться сочувственно, находить в этой псевдоправославной секте положительные черты, «духовность», «благочестие» и даже присвоили раскольникам наименование «православных старообрядцев». Как предмет особой зависти выставлялось правовое положение старообрядцев, церковная жизнь которых оставалась вне вмешательства государственной власти. В церковной печати открыто говорилось о необходимости скорейшего объединения со старообрядцами, при этом данный вопрос считался одним из важнейших наряду с вопросами созыва Собора и восстановления Патриаршества.
Вся эта суета вокруг раскольников также свидетельствовала о том, что в массовом церковном сознании произошел разрыв Православия и Самодержавия, и последнее перестало восприниматься как часть церковного вероучения. Ведь корнем старообрядческого раскола был вовсе не вопрос об обрядах, а вопрос о Русском Царстве и его предназначении. Раскольники объявили, что Русское Царство перестало быть Третьим Римом и сделалось царством антихриста, а Русские Самодержцы -- его предтечами. Этот противогосударственный, антимонархический, цареборческий импульс составлял сердцевину старообрядческого раскола, он ослабевал со временем, но никогда полностью не исчезал, а в наиболее мрачных старообрядческих сектах сохранялся во всей своей силе и в ХХ веке. Достаточно вспомнить кровавое восстание Пугачёва, которого «благословил на царство» старообрядческий «старец» Филарет, а Пугачёв в свою очередь обещал поставить Филарета на Москве «патриархом».
Поэтому, пока неразрывность Церкви и монархии, Православия и Самодержавия была для русского православного человека самоочевидной, он не мог даже помыслить назвать старообрядцев «православными» и у него не могло быть с ними никаких точек соприкосновения. Когда же под влиянием либерально-масонских лжеучений и антимонархической пропаганды Самодержавие стало восприниматься как нечто внешнее для Церкви или даже чуждое и враждебное Ей, то и разрыв с раскольниками стал казаться каким-то историческим недоразумением, а сами они -- братьями по вере.
(Источник: А.Кузнецов. Церковные корни Февральского греха. [История Церкви])
|
|
| |
|
