Как и чем гробили совецких диссидентов в психушках – уроки современным инакомыслящим в РФ на будущее
Послано: Admin 08 Мар, 2010 г. - 15:10
Дни нашей жизни
|
РЕДАКЦИЯ МИТ: Набирающие в РФ силу репрессии против нынешних инакомыслящих концентрируются против «экстремистов» по статье 282 УК РФ. А среди них для ИПХ (истинно-православных христиан, как обозначали противников сергианства еще в НКВД) обреченность связана с назначением на должность патриарха МП святейшего сексота Гундяева-«Михайлова». В отличие от его предшественника Ридигера-«Дроздова», этот беспощаднее хотя бы потому что возглавлял ОВЦС МП – типичное спецслужбовское подразделение. Пока с эрэфийскими инакомыслящими расправляются через прокуратуру, суды и карают в основном колониями-поселениями. Тем не менее, с возрастанием числа политзэков «для статистической незаметности», скорее всего, вернется принудительное «лечение» в психобольницах типа совецкой Сычевки, описываемой ее диссидентским пациентом Ю.Беловым в его мемуарной книге «Размышления не только о Сычёвке».
Заключение в психушке по сроку короче, нежели в лагере, но гораздо опаснее для здоровья. Тюремщики в белых халатах легко уродуют политзэка-«принудчика» в дурака. Насильственные инъекции дряни, хронически рушащей психику, не обманешь, их не избежишь. Для того чтоб хотя бы ориентироваться в препаратах, которыми обычно глушат, добивают в отечественных психушках, публикуем фрагмент из Беловской книги. Его окончание рассказывает об устойчиво-«медицинской» точке зрения психиатров этих заведений на религию, которая признает психобольным любого верующего, независимо от конфессий. И это – полная безнадежность для попавших в такие застенки ИПХ.
+ + +
"Сменилось состояние..."
Михайлов не отделался только переломом ребер и освобождением от четырех зубов и моста. В связи с "изменением состояния" ему провели курс сульфазина, а после этого три месяца кололи аминазином. А потом его пришлось лечить от сердечного расстройства и острого гепатита. Но это уже вторичные последствия перемены состояния.
Вообще врачи не знают, что делать с поступающими в большинстве случаев сохранными больными; они не проявляют никакой патосимптоматики. "Лечение" организуется, поэтому по любому поводу. Стоит больному сказать сестре, что у него болит голова, сильный насморк или кашель, как его сразу же вызывает врач и назначает лечение. Журавкину назначили трифтазин, когда он пожаловался на простуду, Бороздину - аминазин, после того, как он сказал, что у него болит желудок; Ямашкину, пожаловавшемуся на боль в печени, - галоперидол.
Ночные сестры строго следят за сном больных, и не дай Бог кому-нибудь не заснуть /или не сделать вид, что спит/ - утром ему назначают инъекции аминазина.
Но самый надежный повод для назначения нейролептиков - так называемое "изменение состояния". Врач считает сменой состояния больного любые с точки зрения обычной психиатрии нормальные поведенческие моменты, но невозможные применительно к тюремной специфике спецбольницы и вообще к существующей идеологической системе в СССР, которая в свою очередь отражает тюремную специфику полицейского государства. Такими моментами могут быть отдельные нарушения тюремного режима, а в частности упорное нежелание пациента называть тюремщика врачом, тюремную камеру - палатой, а саму тюрьму - больницей. Или те или иные политические взгляды, симпатии или антипатии, религиозные убеждения, отказ смотреть по телевидению нелепые тенденциозные советские фильмы вроде: "молодая гвардия", "Чапаев" или "Светлый путь".
Об "изменении состояния" больного может свидетельствовать масса самых невероятных для обычной /неполицейской/ логики признаков. Сычёвские врачи имеют инструкцию Института им. Сербского в Москве о том, что "бредовыми высказываниями следует считать высказывания, порочащие советский государственный и общественный строй или выражающие несвойственные марксистско-ленинской идеологии суждения" /Москва, Инструкция ЦНИИСП им. Сербского от 5 марта 1963 года/. Нетрудно понять, что такое указание не имеет ничего общего с медициной, а составлено едва ли не рукой КГБ.
Как я уже сказал, "лечение" мне было назначено заочно. "Исходя из данных определения суда" - объяснил мне главный врач Сычёвской психотюрьмы Игорь Кушаковский. Но в определении Владимирского облсуда от 30 марта 1972 года ничего не говорится о симптомах заболевания, а только о составе преступления. Это расценено как симптоматика. Принимая во внимание такую практику, тюремных психиатров не обвинишь в несоблюдении инструкции института им. Сербского, данной им, подчеркнем, ровно 10 лет после смерти Сталина.
3 месяца меня лечили аминазином. Последние 2 с половиной месяца лечение носило чисто формальный характер: 50 миллиграмм. Но стоило мне через 2 месяца написать адвокату Эрнесту Когану в Москву письмо, в котором я просил его взять на себя ведение моего дела, как сразу же снова назначили лечение: трижды в день инъекции аминазина, трифтазин и сульфазин. Зеленеев, вызвавший меня, сказал то, что я ожидал услышать, а именно:
- У тебя изменилось состояние. - И пояснил:
- Провокационный смысл твоего обращения к Когану понятен. Только бредовый больной может выражать сомнение в справедливости нашей юридической системы. Но ты к тому же невменяем и никто твоих жалоб всерьез не примет. Ты - очень болен. Иди и лечись.
"Лечение" было отменено внезапно через две недели. Необходимо пояснить, что лечение нейролептиками истинные врачи-психиатры проводят весьма осторожно, принимая во внимание их противопоказания и побочные явления. Прежде чем начать лечение, больного тщательно обследуют, так как низкое кровяное давление, воспалительные процессы в почках, желудке, печени, легких, заболевания сердечно сосудистой системы могут даже исключать возможность применения отдельных препаратов. При этом начинают и заканчивают курс лечения минимальными дозами, соответственно повышаемыми и понижаемыми. Большие дозы в начале курса приводят к перегрузкам, вызывающим потерю сознания, обмороки, кровотечения, нарушения диуреза, в отдельных случаях - сердечные припадки и даже смерть. Внезапное прекращение больших доз вызывает мучительную бессонницу, тревожные состояния, нарушения памяти.
Все это прекрасно знают и тюремные врачи, но преступно - умышленно проводят именно такую практику. Она стоила жизни политзаключенному Николаю Володину, умерщвленному таким образом в 1974 году врачом Виктором Царевым. Аналогично Елена Максимова умертвила Эдуарда Каца, москвича, брошенного в Сычёвку за желание выехать в Израиль.
Зеленеев сильно подорвал такой методикой "лечения" здоровье Михайлова, политзаключенного Николая Каменского, Виктора Пронькина. Упомянутая уже врач Максимова нанесла ущерб здоровью диакона Василия Шипилова, довела до инфаркта Лом-Лопату. Врач Смирнов искалечил здоровье политзаключенных Ильи Улецкого, Владимира Максимова, Виктора Аксенова.
Можно было бы перечислить сотни узников Сычёвки, искалеченных преступно - безответственным "лечением" людей, недостойных звания врача. Пусть меня простят за то, что я не все смог увидеть и узнать. Но из того, что я увидел и узнал никого и ничего я не забыл, несмотря на старания врачей-карателей. Это еще один пример того, что память - божественный дар и неподвластна злой воле людей, ушедших из человечества. Но вернемся к моему случаю. Через неделю после прекращения "лечения", меня вновь вызвал Зеленеев и учинил мне допрос. Его интересовало: каким образом я передал информацию о своем деле и о Сычёвке на радиостанцию "Свобода"? Вместе с ним был майор КГБ Станкевич. Он предупредил меня, что я могу вообще не выйти из Сычёвки, что меня залечат и сделают "дураком"'. Зеленеев ему поддакивал.
И снова - большие дозы аминазина. Пытка усиливается тем, что через 7-8 дней Зеленеев внезапно прерывает курс уколов, а через 3-4 дня возобновляет. И снова - перерыв, и вновь уколы. Три месяца "лечения" не проходят бесследно: острое воспаление почек, анурия, сердечные приступы, гипотонический криз.
Через месяц писатель Краснов-Левитин, заключенный в то время в непсихиатрической половине Сычёвского концлагеря, сообщил обо мне в "Хронику". Сразу же после передачи радиостанции "Свобода" и "Радио Швеция", работники КГБ, вызвав меня в кабинет начальника психтюрьмы, снова учинили мне допрос. Я отказался отвечать, мотивировав это тем, что показания невменяемого не имеют по закону юридической силы. Меня спрашивали о связи с Петром Якиром. Потрясали моей нелегально отосланной открыткой, изъятой ими во время обыска у Ирины Белогородской. Спрашивали о связях с Красновым-Левитиным и Чалидзе. Их монолог, имевший, видимо, целью поразить меня осведомленностью КГБ о моей антисоветской деятельности в сумасшедшем доме, закончился угрозой отправить меня вновь в тюрьму.
Вечером того же дня Зеленеев назначил мне лечение галоперидолом, распорядившись при этом не давать мне корректоров, спасающих от паркинсоновских побочных явлений. Но, с помощью симпатизировавших мне врачей, мне удалось достать упаковку циклодола. Спасаясь от паралича шейных мышц и дискинезии я, однако, стал слепнуть от корректора. И только случай помог мне спастись от этой кары.
Доведенный до отчаяния постоянными избиениями и издевательствами латыш Вернер Дакаре, которого выпускали работать в столярную мастерскую, покалечил топором особенно жестокого уголовника-санитара Александра Петровича и ранил еще двоих. После случая с Петровичем, Зеленеев, на которого было уже и так очень много жалоб родственников больных, был отстранен от работы и переведен в другое отделение простым ординатором.
Новый зав. отделением Владимир Москальков немедленно отменил мне это лечение, сказав, что его назначение ничем не обосновано и кроме вреда ничего мне не принесло. Москальков, молодой человек из Рудни, только что закончивший мединститут в Смоленске, подписал контракт с МВД на отработку в Сычёвке в течение трех лет". Он был поражен порядками в психтюрьме, но в силу соей безынициативности не противился указаниям начальства. Он не симпатизировал политическим, так как у него не было никаких убеждений, но отчетливо видел пропасть между врачебным долгом и обязанностями врача, работающего в системе МВД и КГБ.
Несмотря на почти год работы в 4-ом отделении Москалькову не удалось вырваться из цепких объятий Пискуновой, которая его ненавидела и, лицемерно подчиняясь на словах, делала все по-своему. Встречаясь с Зеленеевым на улице, Пискунова подобострастно здоровалась с ним, и подолгу кокетливо разговаривала. Через 10 месяцев она все же дождалась возвращения Зеленеева и злорадно - победоносно объявила больным: "Ну, кончилась малина. Теперь держитесь: Альберт Иович вам покажет...
И Зеленеев вернулся в отделение полноправным хозяином. Более полугода он добивался реабилитации и униженно просил, писал жалобы, умолял КГБ заступиться за него, невинно оклеветанного. А то, что за последний год его начальства в отделении было убито трое больных, четверо умерли от "лечения" и 11 было искалечено - оказалось "клеветой".
С каким удовольствием Зеленеев рассказывал мне, что выписанного год назад Николая Барченкова, жаловавшегося на него в ЦК КПСС, он лично вновь отправил в сумасшедший дом: ЦК передал жалобу в прокуратуру РСФСР, та отфутболила ее прокурору Бадейкину в Сычёвку. Бадейкин передал жалобу Зеленееву. Зеленеев специально съездил в Москву и потребовал у диспансера госпитализации жалобщика. Требование было выполнено сразу. -Психиатры нашли опасное изменение состояния больного. Зеленеев сожалел только о том, что Барченкова не отправили в психтюрьму.
Свое возвращение в отделение Зеленеев отпраздновал убийством Дехнича. Но в тот день, когда после длительных угроз он решил назначить мне лечение трифтазином, галоперидолом и модитен-депо, чекисты вывезли меня внезапно ночью из Сычёвки в Смоленскую тюрьму.
Тайна выписки
Меня спешно перевели в Смоленскую психтюрьму якобы для выписки. Впрочем, перевели - не то слово. Вытащили из постели в два часа ночи, не разрешив взять с собою ничего. Одели в лагерную робу и погнали с этапом уголовников до тюремных машин, которые довезли нас до станции. Там, после обычного коленопреклонного ожидания затолкали в столыпинский вагон почтово-багажного состава и выбросили на Смоленском перроне. Опять воронок, долгая стоянка во дворе Смоленской тюрьмы при морозе в 20 градусов и одиночная камера.
Но выписка не состоялась. Когда спустя месяц после помещения в отделение Смоленской психтюрьмы меня привели на комиссию, то профессор института им. Сербского Софья Позднякова, заявила, что я "слишком истощен" и в таком виде меня нельзя выпускать "Что скажут диссиденты?" - заметила она. И распорядилась: "Накачайте его инсулином!" Распоряжение было выполнено и едва не стоило мне жизни, поскольку вслед за повторным шоком я никак не мог выйти из комы...
В другой раз, летом 1976 года, Позднякова вновь проводила комиссию и выписала меня безо всяких слов. Она лишь сказала: "Ваше место в тюрьме, будете опять пропагандировать - получите не меньше червонца. Слишком много шума из-за таких ничтожных типов!"
Из этого я сделал вывод, что пришло время, когда дальнейшее заключение в психтюрьме стало нецелесообразным: хотя меня и считают "ничтожным типом", из-за меня "слишком много шума". Спасибо вам. Amnesty International, группа Хельсинки, профессор Шарль Дюран, Корнелия Герстенмайер, Андрей Дмитриевич Сахаров, Наташа Горбаневская и многие другие за то, что "шумели": вы спасли "ничтожного типа". Я спросил тогда у Петра Рыбкина, главного психиатра МВД, почему же могущественные властители боятся "ничтожных типов". Он ответил:
- Вас никто не боится. Но вы создаете нездоровый шум на Западе.
- "Нездоровый" психически? - просил уточнить я.
- А что ж, будут нормальные такой шум подымать из-за горстки отщепенцев?
Ах, как любят большевики словечко "отщепенцы"! Какие они мудрые агитаторы! Так вот и лезут из кожи, чтоб внушить всем: внутри страны у нас нет серьезных противников, только - мелочь всякая. "Мы сильны, а вы ничтожны". Но не дай Бог стать полковнику МВД Рыбкину главным Психиатром мира - он и до вас, фрау Корнелия и мсье Шарль, доберется!
Рыбкин, как и Софья Позднякова проводил комиссии в психтюрьмах и решал судьбы заключенных в них людей. Он был убежден, что большинство больных - симулянты, что политзаключенные - самые зловредные преступники, "агенты иностранных разведок" и "фашисты", что верующие люди, и особенно священники и проповедники-сектанты - самые тяжелые и неизлечимые больные. (Выделение МИТ)
Я спросил Рыбкина, считает ли он психически больными патриархов православных Церквей, Папу римского, мусульманских имамов. Далай-ламу и прочих видных возглавителей верующих?
- Церковь - это блажь сумасшедших. Верующие, особенно баптисты, тяжело больные психически люди, - сказал он, и продолжал, - только капиталистическое окружение не позволяет нам избавить людей от бреда этих больных.
- А если б не было "капиталистического окружения"? Что бы вы с ними сделали?
- Их место в больнице. Даже ребенку ясно, что они несут бред.
- А патриарх Пимен, а папа Павел VI?
- Я говорю обо всех так называемых верующих. И какая разница - папа это или мама! - "сострил" Рыбкин.
(Источник: http://www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/auth_pagesccb7.html?Key=4272&page=53)
|
|
| |
|
