Философ И.А.Ильин о писателе И.С.Шмелеве «Шмелевъ показываетъ русскую православную душу, православную Русь изъ сердечной глубины вѣрующаго ребенка». ПОСЛЕСЛОВИЕ книги "О тьме и просветлении” Статьи / Литстраница Послано Admin 06 Янв, 2014 г. - 17:56 |
|
Предыдущие публикации; Философ И.А.Ильин "О чтении и критике" из книги "О тьме и просветлении". «Книга художественной критики» (Мюнхен, 1959): ТВОРЧЕСТВО И.А. БУНИНА. ТВОРЧЕСТВО А.М.РЕМИЗОВА. ТВОРЧЕСТВО И.С.ШМЕЛЕВА". «ВВЕДЕНИЕ. О ЧТЕНИИ И КРИТИКЕ»>>> [1] Философ И.А.Ильин о писателе И.А.Бунине: «Бунинъ видитъ въ человѣкѣ мракъ и хаосъ, а нуженъ ангельскій зракъ, нужна духовная очевидность»>>> [2] Философ И.А.Ильин о писателе А.М.Ремизове: «Юродивый вѣдунъ, поэтъ муки, страха и жалости, сѣни смертной, гдѣ Христосъ еще не воскресъ»>>> [3] Из очерка «ТВОРЧЕСТВО И.С.ШМЕЛЕВА» из книги И.А.Ильина "О тьме и просветлении. Книга художественной критики (Мюнхен, 1959)".  Эта глубина недоступна разсудку. Для него она закрыта мглою; настолько, что онъ обычно не знаетъ о ней ничего и когда слышитъ о ней, то изумляется и отрицаетъ ея бытіе. А между тѣмъ, она-то и есть самое существенное въ жизни человѣка и народа. Она несетъ подпочвенныя воды его созерцанія и его творчества. Она имѣетъ свой особый національный укладъ, свой творческій «зарядъ», свой ритмъ, свои законы, свою историческую судьбу. И напрасно думать, что здѣсь жилище однѣхъ его страстей и темныхъ влеченій: что мгла, скрывающая ее отъ дневного разсудка, составляетъ самую природу ея, — темную, непрозрачную, слѣпую, грѣховную и лишенную духа: нѣкій подземный «адъ», страшный, страстный и неподдающійся никакому учету. Нѣтъ, въ этой сферѣ заложены не только силы національнаго и н с т и н к т а , но и корни національнаго д у х а ; и притомъ такъ, что с т р а с т н о с т ъ\ и \д у х о в н о с т ь пребываютъ здѣсь искони въ нѣкоторомъ соединеніи, сращеніи, которое въ значительной степени предопредѣляетъ всю дальнѣйшую судьбу народа. Такъ, въ молитвѣ, въ художествѣ, въ любви, въ чувствѣ права, въ храбрости, въ любознательности, — каждый народъ не только страстенъ, но и духовенъ ; не только духовенъ, но и страстенъ; онъ творитъ не только духомъ, но и инстинктомъ; и когда онъ работаетъ, болѣетъ, рожаетъ и умираетъ, то онъ напрягается всѣмъ своимъ существомъ,— и духовными корнями своего инстинкта, и инстинктивными источниками своей духовности: всѣмъ своимъ составомъ, укладомъ, творческимъ актомъ . . . Какая радость, какое богатство — подслушать національно-духовный актъ своего народа и вѣрно изобразить его и свнять ему, принять его и утвердить его, какъ основу своего — личнаго и обще-національнаго бытія . . ; художественно или философически закрѣпить его; показать творческій укладъ своего народа; какъ бы очертить его ликъ въ обращеніи къ Богу и нарисовать его духовный «портретъ» въ отличеніе отъ другихъ народовъ . . . Это есть дѣло трудное, но совершенно необходимоедля національнаго самоопредѣленія и самоутвержденія; дѣло, требующее и любви, и огня, и прозорливости, и особаго, неописуемаго «медіумизма»: срастворенія и самоотреченія, безсознательной разсредоточенности и повышенной предметной чуткости ; и, конечно, вдохновенія . . . Вся русская художественная литература служитъ этому дѣлу. И вотъ, свое, глубокое, предметно-выстраданное и непреходящее слово говоритъ о русскости русскаго народа — искусство Шмелева. Шмелевъ есть прежде всего — р у с с к і й \п о э т ъ,по строенію своего художественнаго акта, своего созерцанія, своего творчества. Въ то же время онъ — п ѣ в е ц ъ \Р о сс і и , изобразитель русскаго, исторически сложившагося душевнаго и духовнаго уклада; и то, что онъ живописуетъ, есть русскій человѣкъ и русскій народъ, - въ его подъемѣ и въ его паденіи, въ его силѣ и его слабости, въ его умиленіи и въ его окаянствѣ. Это русскій художникъ пишетъ о русскомъ естествѣ.Это національное трактованіе національнаго. И уже тамъ, дальше, глубже, въ этихъ узрѣнныхъ національныхъ образахъ раскрывается та х у д о ж е с т в е н н о - п р е д м е т н а я \г л у б и н а , которая открыла Шмелеву доступъ почти во всѣнаціональныя литературы . . . Это естественно и закономѣрно: толькочерезъ н а ц і о н а л ь н о е служеніе духъ можетъ достигнуть с в е р х н а ц і о н а л ь н о й значительности и\ м н ог о н а ц і о н а л ь н а г о признанія. Прежде всего надо б ы т ь , а не «казаться» и не «славиться»; ибо кажущееся легко исчезаетъ и слава слишкомъ часто состоитъ изъ пыльнаго смерча. Надо б ы т ь — с т р а с т н о , и с к р е н н о \и \ц ѣ л ь н о; тогда невольно и неироизвольно осуществится національное художество, и, если оно будетъ п р е д м е тн ы м ъ, то многонародное признаніе придетъ само собою, и, притомъ, не въ видѣ мнимой и пыльной «извѣстности», а въ формахъ прочныхъ и окончательныхъ... Иванъ Сергѣевичъ Шмелевъ (род. 1873) — бытописатель русскаго національнаго акта. Своимъ художественнымъ чутьемъ, своимъ какъ бы м е д і у м и ч е с к и м ъ \в и д ѣ н і е мъ онъ знаетъ, чѣмъ строилась Россія и какъ она вышла на дорогу духовнаго величія и государственно-ультурнаго великодержавія; онъ знаетъ, откуда она извлекала воды своей жизни, чѣмъ она крѣпила свою волю и свое терпѣніе, и какъ она превозмогала свои бѣды и опасности. Исторія Россіи есть исторія ея с т р а д а н і й \и\с к о р б и , исторія ея н е ч е л о в ѣ ч е с к и х ъ \н ап р я ж е н і й\ и \о д и н о к о й \б о р ь б ы . Это бремя она несетъ нынѣ — вторую тысячу лѣтъ; и справляется она съ нимъ только благодаря своему дару в о в л е к а т ь \с в о й \и н с т и н к т ъ\ в ъ \д у х о в н о е \г о р ѣ н і е \и \п р о ж и г а т ь \с в о е \с т р а д а н і е \о г н е м ъ \м о л и т в ы . Отсюда ея терпѣніе и выносливость; отсюда ея способность не падать духомъ и не отчаяваться, несмотря на неудачи и крушенія; отсюда ея умѣніе строго судить свои дѣла и возрождаться на пепелищѣ; отсюда творческая чистота ея воли. Россія «омаливала» свою жизнь и свою культуру, свою душу и свою государственность, такъ, что во всѣхъ «садахъ» и «щеляхъ» ея быта «стелились» «пѣтыя», — незримыя и неслышныя, — молитвы. Ими она и спасалась. Ибо молитва есть сосредоточенаное горѣніе души; она есть восхожденіе души къ истинной, все превозмогающей реальности; и дѣйствіе ея отнюдь не прекращается съ ея окончаніемъ, но всегда льетъ свой таинственный свѣтъ, свою осязаемую силу на всю жизнь человѣка и народа. Въ этомъ духѣ пребываетъ творчество Шмелева. Изъ него онъ поетъ и повѣствуетъ; въ немъ онъ страдаетъ и молится... Неизслѣдимо и неописуемо присутствуютъ въ каждомъ изъ насъ в ѣ я н і я \н а с л ѣ д с т в е н н о \о кр у ж а ю щ е й \н а с ъ \п р и р о д ы , д ы х а н і е\ н а ш е й\ н а ц і о н а л ь н о й \и с т о р і и , п о т о м с тв е н н о \н а м о л е н н ы я \в ъ\ д у ш ѣ \р е л и г і о з н ы я \с о к р о в и щ а\ д у х а . Все это какъ бы дремлетъ подъ сводами нашего душевнаго подземелія... Когда Шмелевъ пишетъ, — онъ « п р о с т о » с л у ш а е т ъ, к а к ъ \р а с т е т ъ\ т р а в а \р у с с к а г о\ б ы т і я, к а к ъ \с т о н е т ъ\ и\ п о е т ъ \р у с с к а я \д у ш а; и тотъ, кто знаетъ требованія истиннаго художества, сможетъ оцѣнить «простоту» этого слушанія и этого повѣствованія... «Живые» образы сами «пришли и взяли». Не ху*дожникъ ихъ взялъ, а \о н и \е г о : зародились, исчезли, созрѣли, вернулись и взяли, у омута возникшіе, изъ «омута» рожденные . . . Такъ со Шмелевымъ... Шмелевъ, послѣ своего перваго, полудѣтскаго произведенія, промолчалъ цѣлыхъ десять лѣтъ и не написалъ ни одного художественнаго произведенія съ 1895 по 1905 годъ, какъ если бы это совсѣмъ не онъ былъ озаренъ, и потрясенъ, и творчески осчастливленъ. У настоящаго художника вдохновеніе не можетъ горѣть въ душѣ «всегда». Оно д о л ж н о «проходить», исчезать, хотя бы для того, чтобы опять вернуться. Нельзя пребывать слишкомъ долго въ этомъ творческомъ напряженіи, въ этомъ трепетѣ художественнаго ясновидѣнія. Восторженное чувство власти, богатства, побѣднаго звона, избыточной полноты (плэромы) въ вйдѣніи, слышаніи, чувствованіи и мышленіи — непремѣнно должно прекращаться; и тогда душа, потрясенная и обожженная своимъ собственнымъ воспламененіемъ, вѣрнѣе о г н е м ъ \х у д о ж е с т в е н н а г о предмета, — возвращается усталая въ повседневность, которая кажется ей унылой и темной, и гдѣ она пребываетъ въ кажущейся томительной пустотѣ и растерянномъ томленіи. Такъ было вѣдь и у Пушкина . . . И, можетъ быть, художникъ самъ себѣ представляется въ это время чѣмъ то въ родѣ сокрушившагося Икара или разрушеннаго жертвенника . . . Эта чисто артистическая черта стала особенно характерной для Шмелева послѣ того, что онъ видѣлъ и испыталъ въ Крыму во время революціи... Въ іюнѣ 1918 года Шмелевъ покидаетъ центральныя губерніи и переселяется въ Крымъ, гдѣ и живетъ въ своемъ домикѣ до 1922 года. Здѣсь коммунисты разстрѣливаютъ его единственнаго, нѣжно любимаго сына. Онъ видѣлъ своими глазами все: и борьбу бѣлыхъ, и отходъ ихъ подъ водительствомъ Врангеля и вступленіе красныхъ, онъ видѣлъ свирѣпый терроръ коммунистовъ, имущественный передѣлъ, опустошеніе страны и голодъ, отъ котораго все слабое вымерло въ теченіе одного года. Крымъ выметался «желѣзной метлой революціи». Видѣнное Шмелевъ и описалъ въ своей потрясающей душу «эпопеѣ» «Солнце Мертвыхъ», которая навсегда останется однимъ изъ самыхъ значительныхъ и глубоко мысленныхъ историческихъ памятниковъ нашей эпохи. Въ 1922 году Шмелевъ вернулся изъ Крыма въ Москву и по дорогѣ какъ бы подвелъ великій итогъ первымъ пяти годамъ революціи. Печататься онъ не могъ. Онъ увидѣлъ,что въ этой адской плавильнѣ онъ будетъ обреченъ на многолѣтнее безмолвіе; онъ понялъ, что н е\ с м ѣ е т ъ молчать... Настоящій художникъ не «занимаетъ» и не «развлекаетъ»: онъ о в л а д ѣ в а е т ъ \и \с о с р е д о т о ч и в а е т ъ. Довѣрившійся ему читатель самъ не замѣчаетъ, какъ онъ попадаетъ въ нѣкій художественный водоворотъ, изъ котораго выходитъ духовно заряженнымъ и, можетъ быть, обновленнымъ. Онъ очень скоро начинаетъ чувствовать, что въ произведеніяхъ Шмелева дѣло идетъ не болѣе и не менѣе, какъ о ч е л о в ѣ ч е с к о й с у д ь б ѣ , о \ж и з н и \и \с м е р т и , о послѣднихъ основахъ и тайнахъ земного бытія, о \с в я щ е н н ы х ъ \п р е д м е т а х ъ ; и, притомъ, — что самое удививительное, — не просто о судьбѣ описываемыхъ персонажей (съ которыми «что то», «гдѣ то», «когда то» «случилось»), а\ о с о б с т в е н н о й\ с у д ь б ѣ\ с а м о г о \ч и т а т е л я , необычайнымъ образомъ настигнутаго, захваченнаго и вовлеченнаго въ какія то событія... Стиль Шмелева приковываетъ къ себѣ читателя съ первыхъ же фразъ. Онъ не проходитъ передъ нами въ чинной процессій и не бѣжитъ, какъ у иныхъ многотомныхъ романистовъ, безконечнымъ приводнымъ ремнемъ. Мало того, онъ не ищетъ читателя, не идетъ ему навстрѣчу, стараясь быть яснымъ, «изящнымъ», «увлекательнымъ». Онъ какъ будто даже не обращаетъ вниманія на читателя, — говоритъ м и м о него, такъ, какъ если бы его совсѣмъ и не было. Читатель мгновенно чувствуетъ, что здѣсь не въ немъ дѣло, что онъ «не важенъ»: съ нимъ не заговариваютъ («любезный читатель!»), какъ бывало у Тургенева; его не заинтриговываютъ, какъ у Лѣскова; его не поучаютъ, какъ любилъ Л. Н. Толстой; ему даже не повѣствуютъ, какъ дѣлалъ Чеховъ. Нѣтъ, — п р и \н е м ъ \ч т о \то \п р о и с х о д и т ъ, и ему, вотъ, случайно посчастливилось присутствовать: не то подслушать чужой разсказъ о бывшемъ событіи или о потокѣ событій, не то услышать взволнованную исповѣдь незнакомаго ему человѣка, а, можетъ быть, прочесть чужое письмо... Онъ с т р а с т е н ъ ; и требуетъ страсти отъ васъ. Онъ п ѣ в у ч ъ ; и заставляетъ васъ пѣть вмѣстѣ съ собою. Онъ н а с ы щ е н ъ ; и требуетъ отъ васъ напряженія всѣхъ силъ. Онъ с т р а д а е т ъ ; и вы не можете не страдать вмѣстѣ съ нимъ. Онъ овладѣваетъ вами. И если вы не оторветесь отъ него, то онъ перельетъ въ васъ все, что въ немъ заложено... «Это дѣло надобное. Кажная женщина должна . . . Господьнаказалъ, чтобы рожать. Е щ е с т в о — законъ. Что народу ходитъ, а каждый вышелъ изъ женщины на п о к а зъ \ж и з н и . Такое ещество» . . . «Нѣтъ, отъ этого не уйдешь. Отъ Бога вкладено, никто не обойдется. Кажный обязанъ доказать ещество. А то тотъ не оправдался, другой не желаетъ, — все и прекратилось, конецъ! Этого нельзя. Кто тогда Богу молиться будетъ? О - чень устроено» . . . «Ни церкви, ни иконъ, н и . . . в о с п ы л а н і я ! ? » . . . «Ну, чистая в о л к о н а л і я» . . . «Но все это я ставлю не такъ ужасно, какъ насмѣяніе надъ душой, которая есть з е р к а л о \с у щ е с т в а » . . . Слова Шмелева просты, а душа читателя вдругъ просыпается,встревоженная, открываетъ глаза и начинаетъ вслушиваться и всматриваться, какъ въ тучу на горизонтѣ, гдѣ сверкнула молнія и погасла. И это не Шмелевъ «играетъ словами», подобно тому, какъ это бываетъ у Лѣскова («нимфозорія», «керамиды», «двухсѣстный», «свистовые», «пропилеи» и т. д.). Лѣсковъ — признанный мастеръ русскаго языка; но въ его синтетической игре пребываетъ иногда нарочитое и выдуманное. Онъ владѣлъ первобытно-творческими истоками русскаго языка и зналъ имъ цѣну, но нерѣдко затѣвалъ предметно-необоснованную, изобрѣтательную, но художественно ненужную игру звуками, подчасъ очень забавную, но не ведущую въ глубину предмета... Автора-писателя какъ бы нѣтъ: читатель остается наединѣ съ героями и событіями. Образъ «говоритъ» самъ за себя и отъ себя. Послѣдніе слѣды эстетической условностиу браны и читателю остается внимать словамъ самихъ героевъ... Одинъ тонкій русскій знатокъ нравовъ и приличій высказалъ однажды ту мысль, что одежда не должна и не смѣетъ быть «больше, чѣмъ одеждой»: она не должна приковывать къ себѣ вниманіе людей; но если зритель замѣтитъ ее, то онъ должен тутъ же отмѣтить, насколько она безупречно сшита, какъ хорошо она сидитъ и идетъ къ тому, кто ее надѣлъ и носитъ. Въ этихъ словахъ намѣченъ одинъ изъ основныхъ законовъ художественнаго стиля... Мысль несется въ буйныхъ иносказаніяхъ и неожиданныхъ эмоціональныхъ прыжкахъ, подобіе которымъ можно найти у Шекспира («КорольЛиръ», «Гамлетъ»), у Достоевскаго, у Гофмана («Катеръ Мурръ») и иногда у Гамсуна. Чтобы уразумѣть здѣсь в с е , надо самому попасть въ этотъ прорвавшійся потокъ страстной мысли, надо принять эту насыщенность въ душу... Шмелевъ по стилю своему есть поющій поэтъ; и это пѣніе его родится изъ той трепетно-взволнованной влюбленности въ Предметы, которою вѣчно счастлива и несчастна его душа. Проза Шмелева поетъ на подобіе того, какъ у Гоголя въ «Вечерахъ на хуторѣ близъ Диканьки» и въ «Тарасѣ Бульбѣ»; какъ у Тургенева въ «Пѣсни торжествующей любви»; какъ у Л. Н.Толстого въ небольшихъ простонародныхъ разсказахъ позднѣйшаго періода; какъ у Лѣскова въ «Запечатлѣнномъ Ангелѣ». Совсѣмъ иначе, чѣмъ у нихъ; ибо у каждаго по своему... Вотъ почему Шмелевъ пишетъ страстно и страдающе: ибо с т р а с т н о — с т р а д а ю т ъ \е г о \г е р о и ; и больше и глубже: здѣсь н а к о п и в ш і я с я \с т р а с т и \и \с т р а д а н і я\ м і р а \и щ у т ъ\ с е б ѣ \и с х о д а \и \р а з р ѣ ш а ю т с я въ формѣ р а с п а д а, о п ы т а \и \в з р ы в а ... Созданія Шмелева родятся изъ с е р д ц а , изъ горящаго и переполненнаго сердца; — въ отличіе отъ холоднаго и горькаго, чувственнаго мастерства Бунина; въ отличіе отъ мятущагоея, самовольнаго и нерѣдко всеразламывающаго воображенія у Ремизова; и въ отличіе отъ холодно-живописующаго декоратора Мережковскаго... Въ искусствѣ всякая сентиментальность и всякая аффектація — вредятъ художественности : актъ перестаетъ соотвѣтствовать предмету и образу, а у читателя слагается впечатлѣніе, что изъ его души выжимаютъ несоотвѣтствующій предмету запасъ чувствительности. Викторъ Гюго — почти всегда сентименталенъ и аффектированъ; Шекспиръ — почти никогда; Пушкинъ никогда и ни въ чемъ. Русскіе народники то и дѣло впадали то въ сентимеитальность, то въ аффектацію. А Достоевскій и Шмелевъ преодолѣли свою склонность къ сентиментальности, найдя выходъ въ сторону э п и ч е с к а г о \с о з е р ц а н і я \и \т р а г и ч е с к а г о \п о р ы в а... Чувствительный человѣкъ въ своемъ обращеніи къ слабому и страдающему существу всегда рискуетъ размягченіемъ акта и утратой художественной формы, особенно если онъ отдается вполнѣ состраданію и умиленію. Эта опасность грозитъ Карамзину въ «Бѣдной Лизѣ», Жуковскому въ его обращеніи къ дѣтямъ и птичкамъ, Шопену въ его «Колыбельной», Фра Беато Анжелико въ его умиленномъ живописаніи, Достоевскому въ «Бѣдныхъ Людяхъ». И Шмелева она настигаетъ въ «Мэри» и грозитъ ему въ его романѣ «Пути Небесные». Силы духа, побѣждающія эту опасность у Шмелева суть —о б ъ е к т \и \в и р у ю щ е е \в о о б р а ж е н і е\ и\ с о з е р ц а ю щ а я \м ы с л ь... За годы своего творческаго подъема Шмелевъ какъ бы осозналъ ту «идею», которую онъ до тѣхъ поръ былъ «заряженъ» и которая составляла духовный предметъ его творчества : п у т ь , в е д у щ і й \ч е л о в ѣ к а\ и з ъ\ т ь м ы — ч е р е з ъ \м у к у \и \с к о р б ь \къ \п р о с в ѣ т л е н і ю. Эта идея вошла въ его с о з н а н і е и потребовала отъ него н а и м е н о в а н і я и особаго р а с к р ы т і я ; — онъ назвалъ ее «Пути Небесные». Въ то же время въ его душѣ возникла неотступная потребность въ д у х о в н о й\ ц ѣ л ь н о с т и : разсудочиый интеллигентъ руководившій его сознаніемъ, захотѣлъ склониться передъ мудростью вѣры, а мудрость вѣры потребовала апологіи... Онъ видитъ въ человѣческомъ примитивѣ и нѣчто иное: онъ знаетъ его д у х о в н о с т ь , тѣ скрытыя благія и живыя силы души, безъ которыхъ немыслимо существованіе человѣка на землѣ, съ отмираніемъ которыхъ вся жизнь распадается въ прахъ или разлагается въ гніющее болото. Шмелевъ знаетъ, что самый первобытный человѣкъ имѣетъ свою, особую духовность, д а р ъ \в з и р а т ь \къ \Б о г у \и з ъ \т е м н о т ы , с и л у\ р а з л и ч а т ь\ д о б р о \и \з л о , и \п р о т и в о с т о я т ь \з л у \д о\ к о н ц а . .. Въ порядкѣ ч у в с т в е н н а г о \о п ы т а это главное «мѣсто» показано минимально , д у х о в н о - о п ы т н о — въ немъ в с е : к ъ \н е м у сводятся всѣ событія, въ немъ скрещиваются всѣ нити, въ е г о предѣлахъ совершается основное; все показывается и з ъ \н е г о , обо всемъ разсказывается д л я\ н е г о ; е г о состояніе означаетъ побѣду и пораженіе... Въ русской литературѣ впервые изображается этотъ сложный организмъ, въ которомъ движеніем м а т е р і а л ь н а г о \с о л н ц а \и движеніемъ д у х о в н о-р е л и г і о з н а г о \с о л н ц а срастаются и сплетаются въ единый жизненный ходъ. Два солнца ходятъ по русскому небу: солнце п л а н е т н о е , дававшее намъ бурную весну, каленое лѣто, прощальную красавицу-осень и строго-грозную, но прекрасную и благодатную бѣлую зиму; — и другое солнце, д у х о в н о - п р а в о с л а в н о е , дававшее намъ весною — праздникъ свѣтлаго, очистительнаго Христова Воскресенія, лѣтомъ и осенью — праздники жизненнаго и природнаго благословенія, зимою, въ стужу — обѣтованное Рождество и духовно-бодрящее Крещеніе. И вотъ Шмелевъ показываетъ намъ и всему остальному міру, какъ ложилась эта череда дву-солнечнаго вращенія на русскій народно-простонародный бытъ и какъ русская душа, вѣками строя Россію, наполняла эти сроки Года Господня своимъ трудомъ и своей молитвой. Вотъ откуда это заглавіе «Лѣто Господне», обозначающее не столько художественный предметъ, сколько заимствованный у двухъ Божіихъ Солнцъ строй и ритмъ образной смѣны... И всѣ связаны во едино нѣкимъ непрерывнымъ обстояніемъ — ж и з н ь ю \р у с с к о й \н а ц і о н а л ь н о й \р е л и г і о з н о с т и , этими вздохами русской души, этимъ религіозно-бытовымъ пѣніемъ ея, однороднымъ, вѣрнымъ себѣ и мѣрно слѣдующимъ за двусолнечнымъ вращеніемъ Лѣта Господня . . . (Окончание на следующей стр.) Шмелевъ показываетъ намъ православную Русь — с к в о з ь \и с к р е н н о с т ь , ч и с т о т у \и \н ѣ ж н о с т ь \м л а д е н ч е с т в а. И вотъ эта сила любви и эта нѣжность младенчества блаженно впитываютъ въ себя стихію православія. Не въ порядкѣ богословія, и не въ порядкѣ богослуженія; ибо обѣ эти стороны требуютъ не-младенческаго разума. А въ порядкѣ н е п о с р е д с т в е н н а г о \ж и з н е о с в я щ е н і я. Православіе всегда искало раскрыть сердце человѣка навстрѣчу Христу и ввести вѣяніе Духа Святаго во всѣ уголки душевной и бытовой жизни: пробудить въ людяхъ голодъ по священному; озаритъ жизнь незримо присутствующей благодатью; научить человѣка любить Бога и въ большихъ и въ малыхъ дѣлахъ. И вотъ, съ тѣхъ поръ, какъ существуетъ русская литература, впервые художникъ показалъ эту чудесную в с т р ѣ ч у — м і р о о с в я щ а ю щ а г о \п р а в о с л а в і я \съ \р а з в е р с т о й \и \о т з ы в ч и в о - н ѣ ж н о й \д ѣ т с к о й \д у ш о й. Впервые создана л и р и ч е с к а я поэма объ этой встрѣчѣ, состаивающейся не только въ таинствѣ и въ богослуженіи, но и въ б ы т у . Ибо бытъ насквозь пронизанъ токами православнаго созерцанія: и младенческое сердце, не постигающее у ч е н і я , не разумѣющее церковнаго р и т у а л а, п р о п и т ы в а е т с я \и з л у ч е н і я м и \п р а в о с л а в н о й \в ѣ р ы , наслаждается воспріятіемъ с в я щ е н н а г о \въ \ж и з н и ; и потомъ, повернувшись къ людямъ и къ природѣ, радостно видитъ, какъ навстрѣчу ему все радостно лучится лучами скрытой божественности. А мы, читатели, видимъ, какъ л ир и ч е с к а я поэма объ этой чудной встрѣчѣ разрастается, захватываетъ весь бытъ взрослаго народа и превращается въ э п и ч е с к у ю\ п о э м у \о \Р о с с і и \и \о б ъ \о с н о в а х ъ\ е я \д у х о в н а г о \б ы т і я . . . Такъ Шмелевъ показываетъ намъ русскую православную душу въ моментъ ея пробужденія къ Богу, въ періодъ ея перваго младенческаго воспріятія Божества; онъ показываетъ намъ православную Русь — и з ъ\ с е р д е ч н о й\ г л у б и н ы \в ѣ р у ю щ а г о \р е б е н к а... Какое зрѣлое мастерство скрыто за этой легкостью! Легчайшимъ дуновеніемъ входитъ это искусство въ душу, такъ, какъ даются нашимъ глазамъ цвѣты, цвѣтущіе въ необъятныхъ лугахъ нашей Россіи, или какъ русская дѣвичья душа мечтаетъ и поетъ, собирая эти луговые цвѣты. . . Здѣсь и с к у с с т в о поднимается до той е с т е с т в е н н о с т и \и \н е з а м ѣ т н о с т и , на которой всегда живетъ п р и р о д а . И въ этой естественности и незамѣтности оно вливается въ душу читателя, чтобы показать ей въ художественныхъ образахъ в е л и к у ю \о с н о в у \Р о с с і и - «С в я т у ю Р у с ь » ... Сила живой любви къ Россіи открыла Шмелеву то, что онъ здѣсь утверждаетъ и показываетъ, — что р у с с к о й \д у ш ѣ \п р и с у щ а \ж а ж д а \п р а в е д н о с т и , и что историческіе пути и судьбы Россіи осмысливаются воистину т о л ь к о \ч е р е з ъ \и д е ю «б о г о м о л ь я» . . . Да, богомолье искони было на Руси началомъ просвѣщеніяи духовнаго очищенія. Не только потому, что древніе православные монастыри были живыми очагами и праведности, и образованности ; но и потому, что русскій человѣкъ, уходя къ святымъ мѣстамъ черезъ лѣса и степи, «уходилъ» ко с в я т ы мъ \м ѣ с т а м ъ\ с в о е г о \л и ч н а г о \д у х а , пробираясь черезъ чащу своихъ страстей и черезъ пустоту своей, религіозно еще не воздѣланной, души . . . Однажды приходилъ мигъ, когда онъ постигалъ, что бытъ засасываетъ, какъ болото; или, по выраженію Шмелева, говорящаго устами Горкина, что «всѣхъ дѣловъ не передѣлаешь», что «дѣловъ то пуды, а она (смерть) — т у д ы» . . . Въ этотъ мигъ душа его просыпалась, какъ бы о т к л и к а я с ь на н е с л ы ш н ы й \з о в ъ . Онъ постигалъ, что надо хотя бы на время оторваться, сложить съ себя все и уйти въ богомолье, къ богомолію. Онъ дѣлалъ усиліе, вырывался изъ тисковъ обыденной полуслѣпоты и шелъ вдаль, добывать себѣ трудами, лишеніями и молитвами доступъ къ святости и къ Богу. Богомолье ! Оно выражаетъ самое естество Россіи — и пространственное, и духовное . . . Это — ея способъ быть, искать обрѣтать и совершенствоваться. Это е я \п у т ь \к ъ \Б о г у. И въ этомъ открывается ея с в я т о с т ь . Люди уходили какъ бы въ религіозное наученіе. Легкіе, сермяжно-лапотные, беззаботные, забвенные, съ открытой для всяческаго совершенства душою; по новому, благодатно видящіе солнце, и цвѣты, и овраги, и строгій боръ; по новому внимающіе и всякому слову сердечному, вѣрующіе всему чистому, «чующіе святое сердцемъ» (Шмелевъ), — они шли по всей Руси, и не было имъ «пути далекаго» (Некрасовъ). Они учились р е л и г і о з н о \с о з е р ц а т ь , молиться и постигать т а и н у\ п р а в е д н о с т и ! они в ж и в а л и с ь сердцемъ, воображеніемъ и волею въ душевный укладъ и обликъ чтимаго святого, въ обитель коего вела ихъ дорога. Они становились «какъ дѣти»; а «таковыхъ есть Царствіе Божіе» (Марка X. 14). Русь именуется «святою», не потому, что въ другихъ странахъ нѣтъ святости; это не гордыня наша и не самопревознесеніе; оставимъ другіе народы грѣшить, терять, искать и спасаться по своему. Рѣчь о Руси, а не о другихъ народахъ; не будемъ на нихъ оглядываться. Русь именуется «святою» и не потому, что въ ней «нѣтъ» грѣха и порока; или что въ ней «всѣ» люди — святые . . . Нѣтъ. Но потому, что въ ней живетъ глубокая, никогда н е и с т о щ а ю щ а я\ ея, а, по грѣховности людской, и не утоляющаяся ж а ж д а \п р а в е д н о с т и , мечта приблизиться къ ней, душевно преклониться передъ ней, х у д о ж е с т в е н н о \о т о ж д е с т в и т ь с я съ ней, стать хотя бы слабымъ отблескомъ ея . . . — и для этого оставить земное и обыденное, царство заботы и мелочей, и уйти въ богомолье. И \в ъ \э т о й \ж а ж д ѣ \п р а в е д н о с т и \ч е л о в ѣ к ъ \п р а в ъ , и \с в я т ъ , при всей своей обыденной грѣховности. Только немногіе, совсѣмъ немногіе люди на землѣ могутъ стать праведными, до глубины переродиться, цѣлостно преобразиться. Остальные могутъ лишь отдаленно приближаться къ этому. И когда мы говоримъ о «Святой Руси», то не для того, чтобы закрытъ себѣ глаза на эти предѣлы человѣческаго естества, и наивно и горделиво идеализировать свой народъ; но для того, чтобы утвердить, вмѣстѣ со Шмелевымъ, что рядомъ съ о к а я н н о ю\ Р у с ь ю (и даже въ той же самой душѣ) всегда стояла и С в я т а я \Р у с ь , молитвенно домогавшаяея ко Господу и достигавшая Его лицезрѣнія, — то въ свершеній совершенныхъ дѣлъ, то въ слезномъ покаяніи, то въ «томленіи уховной жажды» (Пушкинъ), то въ молитвенномъ богомоліи. И Россія жила, росла и цвѣла потому, что С в я т а я \Р у сь \в е л а\ н е с в я т у ю \Р у с ь, — обуздывала и учила о к а я н н у ю Русь, воспитывая въ людяхъ тѣ качества и доблести, которыя были необходимы для созданія великой, имперской Россіи. И такъ шло до тѣхъ поръ, пока о к а я н н а я \Не р у с ь не развязала наши несвятыя силы, наши грѣшныя, бурныя страсти, и не отстранила временно, — да, конечно, временно, — Святую Русь отъ ученія и водительства. А когда Святая Русь была мученически отстранена отъ водительства и окаянная Нерусь водворилась у руля, — тогда Святая Русь ушла въ новое, таинственное богомолье душевныхъ и лѣсныхъ пещеръ, вослѣдъ за уведшимъ ее Сергіемъ Преподобнымъ: тамъ она пребываетъ и донынѣ... Эта р а д о с т ь , в о з н и к а ю щ а я \и з ъ \о ч и с т и т е л ь н а г о \с т р а д а н і я , и есть к л ю ч ъ \къ\ ж и з н е н н о й \м у д р о с т и , къ \м у д р о с т и \т в о р я щ е й \и \с т р о ю щ е й , б л а г о д а р н о й \и \п о б ѣ ж д а ю щ е й . Она открывается младенцамъ и людямъ съ чистымъ сердцемъ ; и путь къ ней знала православная Русь. На великій, скорбный и страшный вопросъ, «кто мы, русскіе, въ исторіи человѣчества? » — русскіе прозорливцы не разъ уже давали отвѣтъ и Богу, и своему народу, и чужимъ людямъ. На этотъ вопросъ отвѣчаетъ нынѣ И. С. Шмелевъ. И отвѣтъ его сразу д р е в е н ъ, какъ сама Россія, и\ ю н ъ , какъ дѣтская душа или какъ раннее Божіе утро. И въ этой древности — историческая правда его художественнаго отвѣта; а въ этой юности — религіозная и художественно-лирическая прелесть его поэмы. Именно такова и была живая субстанція простонародной Россіи... Одно изъ высшихъ заданій человѣка состоитъ именно въ томъ, чтобы подняться къ б о ж е с т в е н н о й \с к о р б и \о \м і р ѣ . Тогда происходитъ таинственное сближеніе Бога и человѣка, ибо страдающій о мірѣ Богъ нисходитъ до страданія въ самомъ мірѣ, а страдающій въ мірѣ человѣкъ восходитъ къ міровой скорби. Но для человѣка недостаточно з н а т ь , что онъ страдаетъ вмѣстѣ со всѣмъ живымъ, съ растеніями, животными и другими людьми. Человѣкъ призванъ еще къ тому, чтобы «со-страдать» этому страданію, — не только въ смыслѣ сочувствія и жалости, но особенно въ смыслѣ с о з н а т е л ь н а г о , с к о р б н а г о \п р и н я т і я \э т и х ъ \с т р а д а н і й \н а \с е б я . Человѣкъ призванъ принять ихъ не только и не столько во-слѣдъ за страдающими, но, главное, — впереди ихъ, глубже ихъ, острѣе ихъ, и за себя, и за нихъ, и за весь міръ, съ тѣмъ, чтобы и с к а т ь\ в ы х о д а \и з ъ \н и х ъ , о д о л ѣ н і я , п о б ѣ д ы , з а \с е б я , и \з а \д р у г и х ъ, д л я \н и х ъ , д л я \в с ѣ х ъ ! Человѣкъ призванъ страдать в о \г л а в ѣ ихъ и, страдая, искать черезъ страданія путь къ Богу. Этимъ и выражается основной смыслъ творчества и искусства Шмелева. Шмелевъ, подобно Достоевскому, есть ясновидецъ человѣческаго страданія. Онъ какъ бы прорываетъ выходъ изъ тьмы къ свѣту, изъ мятущагося злосчастія къ Господу. И не разъ уже онъ касался той точки, гдѣ страдающій человѣкъ чувствуетъ, что Божья милость и благость начинаютъ сіять ему, зарывшемуся въ своемъ страданій и ожесточеніи. Онъ уже знаетъ исходъ и вѣрное рѣшеніе. И тотъ, кто ищетъ ихъ, — пусть обратится непосредственно къ его созданіямъ. + + + П О С Л Ѣ С Л О В I Е книги художественной критики И.А.Ильина "О тьме и просветлении”: ТВОРЧЕСТВО И.А.БУНИНА. ТВОРЧЕСТВО А.М.РЕМИЗОВА. ТВОРЧЕСТВО И.С.ШМЕЛЕВА” Тотъ, кто жилъ и созерцалъ въ наше время, тотъ знаетъ, что наша эпоха есть время тьмы и скорби — в о з с т а в ш е й \т ь м ы \и \о в л а д ѣ в ш е й \ч е л о в ѣ ч е с т в о мъ \с к о р б и . Тьма никогда не исчезала въ мірѣ; она какъ бы входитъ въ самый составъ его, уже въ силу одного того, что міръ, вопреки наивнымъ или слѣпымъ пантеистамъ, не совпадаетъ съ Божествомъ. Божество есть ч и с т ы й \С в ѣ т ъ \и\ ц ѣ л о с т н ы й \С в ѣ т ъ , а міръ состоитъ изъ тьмы и свѣта; и потому онъ призванъ къ борьбѣ за свѣтъ и за просвѣтленіе. Вотъ почему тьма всегда была и всегда будетъ въ мірѣ, покуда міръ будетъ существовать. Но какъ дни бываютъ солнечные и сумрачные; или какъ въ круговращеніи земли бываетъ день и ночь, такъ и въ исторіи бываютъ сумрачныя эпохи и ночныя времена. И вотъ нашему поколѣнію выпало на долю жить в ъ\ н о ч н о е \в р е м я, когда «обнажается бездна», съ ея «страхами и мглами», и когда отпадаютъ преграды межъ нами и ею (Тютчевъ). Въ наши дни бездна человѣческой души дѣйствительно раскрылась, какъ можетъ быть никогда еще дотолѣ; тьма, сгущавшаяся въ ней, покинула свое лоно, гдѣ ее доселѣ удерживали вѣра, любовь, совѣсть, стыдъ и правосознаніе и залила жизнь души, чтобы погасить въ ней всякій свѣтъ: и сіяніе вѣры, и пламя любви, и молнію совѣсти, и искру стыда. И жизнь нашего поколѣнія проходила — у однихъ въ страхѣ передъ этой тьмой и въ подчиненіи ей, а у другихъ въ борьбѣ съ этимъ мракомъ и въ утвержденіи вѣры въ Бога и вѣрности духу. Но сила этой духовной тьмы въ наше время удвоилась отъ того, что она о с о з н а л а свое естество, выговорила его открыто, развернула свои ц ѣ л и, сосредоточила свою в о л ю и начала борьбу за н е о г р а н и ч е н н у ю\ в л а с т ь надъ личной душой и надъ всѣмъ объемомъ человѣческаго міра. Если отдать себѣ въ этомъ отчетъ, то станетъ понятнымъ, почему крупнѣйшіе художники нашего времени и нашего народа первые заговорили объ этой тьмѣ и стали повѣствовать о той скорби, которая овладѣла людьми въ наше время. Это время еще не изжито. Тьма еще не осуществила свою судьбу и не ушла назадъ въ ту бездну, изъ которой возстала; и можетъ быть ей предстоитъ выдвинуть новые соблазны и отпраздновать новые видимые «успѣхи». Но русское искусство, начавшее въ лицѣ Достоевскаго изображеніе ея путей и ея соблазновъ, и закрѣпившее въ лицѣ скульптора Голубкиной въ образахъ незабываемой силы — слѣпую одержимость, медіумичность, безсмысленность и хаотическую упоенность надвигающагося на міръ духовнаго мрака, — выдвинетъ тогда новыхъ ясновидцевъ и изобразителей этого ожесточенія и этой слѣпоты. А наше поколѣніе уже выдвинуло въ первые ряды этого изображенія — въ области литературы — И. А. Бунина, А. М. Ремизова и И. С. Шмелева. Каждый изъ этихъ писателей силенъ и своеобразенъ по своему; каждый изъ нихъ требуетъ особеннаго художественнаго воспріятія и трактованія. Нѣтъ сомнѣнія, что русская литературная критика дастъ впослѣдствіи каждому изъ нихъ особыхъ изслѣдователей и цѣнителей. И если краткость жизненнаго времени не позволила мнѣ лично — посвятить каждому изъ нихъ особую книгу, то я утѣшаюсь тѣмъ, что совершилъ все изслѣдовательски - необходимое, для осуществленія художественной «встрѣчи» съ каждымъ изъ нихъ въ отдѣльности. Въ самомъ дѣлѣ, они всю жизнь шли отдѣльно и самостоятельно. Но переживаемая Россіей и всѣмъ міромъ «ночная эпоха» объединила ихъ е д и н с т в о м ъ \п р е д м е т а \и\ е д и н с т в о м ъ\ н а ц і о н а л ь н а г о \о п ы т а . Они явились изобразителями в о з с т а в ш е й \т ь м ы \и \р а з л и в а ю щ е й с я \с к о р б и . И это дало мнѣ основаніе и право написать о нихъ е д и н у ю \к н и г у и придать этой книгѣ е д и н о е , п р е д м е т н о е \з а г л а в і е. При этомъ я устранилъ изъ ея изслѣдуемаго содержанія мой личный духовный опытъ и мое субъективное созерцаніе. Я сдѣлалъ все, что въ моихъ силахъ, для того, чтобы усвоить духовный опытъ и художественное созерцаніе каждаго изъ нихъ во всемъ его своеобразіи; — чтобы погасить с в о е видѣніе и созерцать такъ, какъ созерцаетъ самъ ведущій и показывающій художникъ; — чтобы увидѣть е г о образы и постигнутъ скрытое за ними предметное содержаніе. И вотъ я увидѣлъ т ь м у \и \с к о р б ь міра, мракъ и страданіе человѣческаго естества, бездну и муку души. Я убѣдился въ томъ, что каждый изъ нихъ самъ пріобщается тому мраку и той мукѣ, которые выговариваются въ его изображеніяхъ, и самъ содрагается отъ своихъ видѣній. Иначе и не могло быть, ибо, — знаетъ это большой художникъ, или не знаетъ, онъ всегда становится какъ бы «медіумомъ» своего предмета, его «орудіемъ» и «мастеромъ». И. А. Бунинъ есть замѣчательный мастеръ — н а т у р а л и с т ъ \п е р в о б ы т н а г о \и \до - д у х о в н а г о \ч е л о в ѣ ч е с к а г о \и н с т и н к т а . И именно вслѣдствіе этого въ его видѣніяхъ почти нѣтъ свѣта; а когда этотъ свѣтъ все-таки загорается, — изрѣдка, какъ бы случайно, — то сила до - духовной, натурально - безбожной тьмы оказывается столь реально - пережитой и изображенной, что художникъ самъ не вѣритъ въ загорающіеся огни, встрѣчаетъ ихъ какъ бы удивленной и скептической улыбкой и передаетъ ихъ только въ бѣглыхъ хотя и мастерскихъ «зарисовкахъ». Бунинъ знаетъ тьму, но не вѣритъ въ свѣтъ; и не показываетъ путей, ведущихъ къ нему; и не ведетъ къ свѣту. Онъ знаетъ муку человѣческую, и знаетъ ея роковую связь съ з е м н ы м ъ \н а с л а ж д е н ч е с т в о м ъ ; но не вѣритъ въ б о ж е с т в е н н у ю \ р ад о с т ь; и не показываетъ путей, ведущихъ къ ней; и не ведетъ къ Богу. А то, что онъ называетъ «богомъ», есть начало страшное, темное и стихійное. Символъ его творчества есть с т р а с т н ы й \и \с к о р б н ы й \д е м о н ъ , жаждущій наслажденія и не знающій путей къ Богу. А. М. Ремизовъ знаетъ темное начало въ человѣкѣ столь же подлинно и страшно, какъ и Бунинъ, хотя и въ другомъ видѣ. Онъ увидѣлъ не чувственную страсть души, а\ о ж е с т о ч е н н у ю \з л о б у \н е у д а ч л и в а г о \и н с т и н к т а; увидѣлъ и содрогнулся страхомъ; и содрогнувшись, сталъ искать свѣта и утѣшенія; и нашелъ свѣтъ въ с о с т р а д а н і и , а утѣшеніе — въ \ф а н т а с т и ч е с к и х ъ \и г р а х ъ съ персонифицированными обрывками мрака. Состраданіе привело его въ лоно христіанской любви и въ этомъ глубина его творчества; но она открыла ему любовь, не какъ мужественное начало духовной скорби и борющейся воли, а какъ женственное начало безвольной жалобы, покорности, терпѣнія и жалости, и въ этомъ проблематичность его творчества. Ремизовъ видитъ свѣтъ и воспринимаетъ его дѣтски - чистымъ сердцемъ; но этотъ свѣтъ не побѣждаетъ страха и не одолѣваетъ тьму. Ремизовъ пріемлетъ муку человѣческую и вѣритъ въ ея высшій смыслъ; но онъ не претворяетъ ее въ творческую скорбь и, предаваясь ей, не побѣждаетъ ее. Символъ его творчества есть т р е п ещ у щ і й \и \р ы д а ю щ і й \п р а в е д н и к ъ. И. С. Шмелевъ встрѣтился съ мракомъ не сразу. Онъ съ самаго начала искалъ свѣта ; и свѣтъ давался ему щедро и обильно, радостно согрѣвая душу ребенка и утѣшительно излучаясь взрослому сквозь глубину русскаго національнаго быта. Мракъ тревожилъ его только въ предчувствіяхъ и раскрылся ему по настоящему лишь тогда, когда покинулъ свое древнее лоно и началъ гасить и сіяніе вѣры, и молнію совѣсти, и искру стыда. Тогда поэтъ былъ настигнутъ «ночью» міра (Тютчевъ) и далъ ей накрыть себя съ головою. Тогда въ его душѣ по новому озарились, загорѣлись и засіяли глубины русскаго національнаго, простонароднаго и всенароднаго духа. Русскій духъ отвѣтилъ въ немъ на возстаніе тьмы — негодованіемъ, духовно-художественнымъ обличеніемъ, національнымъ самоутвержденіемъ и міровою скорбью. Шмелевъ позналъ тьму и назвалъ ее но имени, заклиная ее. И черезъ мракъ онъ по новому увидѣлъ свѣтъ и сталъ искать путей къ нему, добиваясь той мудрости, котораяо смысливаетъ земной путь человѣка, какъ «путь небесный». Такъ открылось ему и его читателю, что о б л и ч а ю щ а я \л ю б о в ь больше жалости, что д о б р а я \в о л я сильнѣе желаній и страстей, что с к о р б ь выше муки и что д у х ъ больше души. Въ человѣкѣ есть силы, преодолѣвающія и страсть, и страхъ, и злобу, ибо любовь больше страха и сильнѣе тьмы. И символомъ его творчества сталъ ч е л о в ѣ к ъ , в о с х о д я щ і й\ ч е р е з ъ \ч и с т и л и щ е \с к о р б и \къ \м о л и т в е н н о м у \п р о с в ѣ т л е н і ю. Этимъ и разрѣшается духовная проблема тьмы и скорби. И мы можемъ съ вѣрою ждать и предвидѣть, что Россія пойдетъ въ дальнѣйшемъ именно по этому пути. Декабрь 1945 г. |
|
Эта статья опубликована на сайте МЕЧ и ТРОСТЬ http://apologetika.eu/ URL этой статьи: http://apologetika.eu/modules.php?op=modload&name=News&file=article&sid=2770 Ссылки в этой статье [1] http://mozhaev.3dn.ru/publ/arkhiv/publicitsika/ivan_ilin_o_chtenii_i_kritike/33-1-0-178 [2] http://apologetika.eu/modules.php?op=modload&name=News&file=article&sid=2763 [3] http://apologetika.eu/modules.php?op=modload&name=News&file=article&sid=2768 |