МЕЧ и ТРОСТЬ

В.Черкасов-Георгиевский «Десантник Кондрат, московская Немецкая слобода, Петр Великий и Карл Великий» -- Фрагмент из романа «ЧЕМ НЕ ШУТИТ ЧЕРТ»

Статьи / Литстраница
Послано Admin 21 Сен, 2010 г. - 11:49

ОБЩЕЕ ОГЛАВЛЕНИЕ ФРАГМЕНТОВ КНИГИ [1]

Из ЧАСТИ IV «Х Е Н Д Е- Х О Х!» (Руки вверх (нем.) !) книги: В.Черкасов-Георгиевский «Чем не шутит черт», «ТЕРРА-Книжный клуб», 2000.


1

Мой лайнер шел из России на Германию в десятикилометровой вышине. За стаканчиком апельсинового сока я закурил и более-менее успокоился.

Я смотрел в солнечное безмолвие за иллюминатором, слушал звук двигателей. Ловкая фигура корабля простиралась в заоблачном ледяном зное. Под покрывшейся инеем обшивкой полнокровно струилось в трубопроводах горючее, электрическая энергия послушно пронизывала мышцы самолета.

Машина, думал я, страха не знает. И со смертельной раной самолет будет мужественно направляться к Земле. Он, клинически мертвый, как птица без сознания будет умело падать, подставляя свое тело нужным движениям воздуха. Я полагаюсь на железный разум, только в миг неотвратимого удара о землю пассажиру стоит крикнуть своей жизни: "Прощай!"

В этом полете я чувствовал себя умиротворенно. Совсем другое, если со снаряжением диверсанта в десантном ранце надо приблизительно с такой же элегантной штуки прыгать вниз. Как бывший парашютист, я сродни механическому чутью самолета: чем выше парю, тем мне спокойнее. В затяжном прыжке, если купола не врубятся, всегда есть секунды для сообразительности, и ты сам дергаешь за кольцо.

Прыжок ниже трех тысяч или на сверхмалой высоте (этак с сотню метров), когда раскрытие парашюта принудительное, ближе к "тихому ужасу". А я, тяжелый весом (в воздухе скороход), чтобы не гасить никого, на любых высотах должен был сигать среди первых. Первым быть только в историческом справочнике обольстительно. Парашютисту ж выгода одна: судорогу твоего лица от впившихся друг в друга зубов мало кто заметит.

Толкаешься от самолетного люка как на самоубийство, а все же несешься к плавным грудям матушки-земли. Безудержная работа брошенных тобой самолета и летчика - рыть и рыть металлическим носом воздух.

Кто элитарнее спецназовца-диверсанта, идущего на дело с "Калашниковым", с бесшумным пистолетом, с ножом, чье лезвие выскакивает и бьет на десятки метров, с гранатами и взрывчаткой? Кто резче этого головореза, обязанного добить своего тяжело раненного товарища во имя выполнения задания? Нет в российских вооруженных силах таких. Но сама небесная профессия летчиков выше нас поставила их. В авиаполках пилотов называют "летуны". "Летун" перекликается с "ведун". Они - философы и аристократы - одиночки в пустоте, и даже в таране прежде всего жестоки к самим себе.

Я видел, как однажды пилот: главная воля корабля - поступил со своим железным напарником. Далеко от Земли летчик этого истребителя-перехватчика понял, что у него авария и сесть вряд ли удастся. Он не захотел прыгать и бросить завывающее и дрожащее вокруг. Летун попросил по радио освободить бетонку аэродрома.

Ревела сирена тревоги. Мы, выбежавшие с аэродромным людом к взлетке, видели в небе стремительную серебряную точку. Она быстро выросла в существо с красиво скошенными крыльями. Контур фюзеляжа чертил в голубизне беспорядочные линии.

В эти моменты, осязая организм самолета, пилот заклинал, чтобы не начался пожар. Машина прыгнула на взлетную полосу. Можно было останавливаться, выбросив тормозной парашют. Но летун все-таки понесся по полю, чтобы встречным потоком воздуха смять дымящийся в самолетных недрах огонь.

Пламя победило: рванулось на свободу по обшивке. Пилот остановил машину уже на травяном грунте. Откинув фонарь кабины, он спрыгнул в черные клубы дыма.

Мы подоспели, когда пожарники развернули шланги и шквал воды обрушился на раскаленный металл. Сначала показалось, что ее струи поглотят желтые языки, расшвыряв обугленные куски дюраля. Но огонь был живуч.

Тогда один из нас в синем комбинезоне бросился вперед с огнетушителем, отчаянно жестикулируя свободной рукой. Это было как сигнал к атаке. Мы шагнули в опаленный воздух. Зачем? На этом самолете уже нельзя было летать! Я - потому что летун дрался за эту машину до конца.

Мы резали дерн лопатами, швыряли его куски и подвезенные мешки с песком в огонь. Мы сновали в едучей гари под треск лопающейся обшивки. Могли взорваться подвесные баки с горючим, пиропатрон катапульты. Но казалось: стоит отступить хоть на шаг, и какая-нибудь искра, не убитая броском именно твоей руки, взметнется взрывом и положит нашу цепь. Мы, авиаторы и десантники, солдаты и офицеры, без команд сплотились в этой атаке.

…На изрытой, залитой водой и пеной равнине курился остов самолета в насыпи земли и песка. Мы пошли к ангарам. Летун без гермошлема, с запекшимися волосами, в рассупоненном высотном костюме остался сидеть у корабля...

Еще была мне память на другом аэродроме, когда разбились два аса, один из них командир тамошнего полка. Они взлетели на разведку на "спарке".Туман стелился над землей и высоко в небо.

- Видимость ноль.Полеты отменяю,- приказал командир с борта.

Почему они не вняли стрелке высотомера?Слишком часто убеждались в единстве своей интуиции с показаниями приборов?Поздно было, когда, снижаясь, они увидели из мокрых хлопьев слишком близкую землю.Резко на себя взял руля пилот, но уже не хватило свободы маневру.Так тонут прекрасные пловцы.Что-то подобное, возможно, случилось с Гагариным в его последнем самолетном полете.

Вечером того дня я поднялся за гарнизонные хозяйственные помещения на косогор к ракитам.Оттуда, сидя на бревнах, хорошо было смотреть на просторы аэродрома, шеренги эскадрилий в покое, а-то на разбег стартующих и на финише самолетов.Утренняя непогода рассеялась.Малиновое солнце медленно приземлялось.

Место было занято.Летун в старой кожанке, из кармана торчала бутылка водки, сидел там, уперевшись взглядом в панораму.

Он оглянулся на меня:
- Сержант, принеси стакан.

Стаканов солдатской столовой, куда я пошел, не полагалось.Я вернулся с кружкой, пожелтевшей от чая.Летун взял и
плеснул в нее водки, протянул мне.Я выпил и сел с ним рядом.По летам в старшие братья годился мне этот летун...

Из всего этого произошел летчик-писатель Антуан де Сент-Экзюпери.Дельный пилот и боец, он и сочинял какое-то одинокое. И погиб Сент-Экз в последнюю мировую войну в разведывательном полете над африканской пустыней.

В самолетном полете емко ощущается образ Земли.В небесах ты привольно в обостренной точке души можешь сосредоточить когда-то зрительно запечатленную земную живопись.Краски и образы виданного замесятся в некое подсознательное вещество.Вспышки этого сгустка станут как бы основанием пучка.Его лучи, подобно солнечным, пронзят пространство под крыльями, коснутся лесов, рек, полей, городов, домов, людей и, зеркально отражаясь, снова питательно ударят в душу и рассудок.

Фокусировка такого заоблачного чувства иногда позволяет устремиться еще выше - в Космос...Жаль, лучи пучка, испускаемые в противоположную Земле сторону, у меня почти не возвращались.Силы их хватало лишь на частичку Вселенной.

Я думаю, энергию этих чудесных лучей иссушает привычное человеческое сознание.Ум - кладбище опыта - рушит душевные усилия.Поэтому я чуть было не застрелился, когда демоны полосатые Стёпа и Виталик подстерегли мою контузию под луной.

На высоте под Солнцем я вдохновляюсь мыслью о космонавтах - высших летунах.Они, оторвавшись от Земли, став частью Космоса, превращаются в некие моменты Бесконечности.Ни с чем не сравнимо: своими кораблями будучи подобием планет и звезд, космонавты явствуют там новым качеством, измерением - живой душой человеческой.

В кресле лайнера я размышлял о созданных фантастами образах Патрульных Времени - людях, переносящихся в Машине Времени в разные эпохи человеческой истории.От них зависел в романах, фильмах правильный ее ход.

Нет, это ангелы и демоны Патрули Вечности!А космонавты, астронавты, прошивающие своими сердцами первобытность мироздания? Им высоко выпало соотноситься, а значит, и влиять устройством души землян на выныривающие светлые и аспидные глубины. Они Часовые Бесконечности, Впередсмотрящие Земли...

Я смотрел на люльку со спящим младенцем, в первом ряду подвешенную к потолку салона.Эта синтетическая люлька – один из предметов бортовой оснастки - была сестренкой тем, какие ладили из легких полос дранки с берестяным запахом леса тяти в косоворотках. Потом зыбки служили своим хозяинушкам, уютно поскрипывая у печки. Как стрекот сверчка, проживавшего по соседству, звук был певуч. Он усыплял в тон бабушкиной колыбельной, веселил в одиночестве. Мелодия люльки была и под стать шуму натруженного колодезного журавля. Ведра родниковой воды, сны и печка исконны в русской сказке.

Под гул реактивных двигателей спал малыш в аэрофлотовской колыбели между Землей и звездами. В домике, как в скворечнике, двигался он вдвоем со своей планетой, перевитый пуповиной отчих далей. Мне представилось: под крыльями Галактического Аиста парит сверток с детенышем. Человечек спал сладко, потому что самолетная песня баюкала также, как шелест леса за ставнями избы на околице.

(Окончание на следующей стр.)

2
Унывать я не имел права. Поэтому дальше стал вспоминать, что не столь комфортабельно направлялся когда-то тоже в Германию, тоже плотник и пьяница император российский Петр Первый. Помимо двух общих квалификаций я с Петром Великим и немецким, иностранным следом в русской истории связан, мать честная, сызмальства.

Родился я в Москве на северо-восток от Садового кольца у станции метро "Бауманская" - на бывшей Немецкой (сегодня Бауманской) улице, в бывшей Немецкой слободе. Тут жили иностранцы и все заморские друзья царя Петра. Мальчишкой я ошивался здесь у осадистого дворца основного из них - Франца Лефорта. В ватагах с ребятами путешествовал через речку Яузу и Лефортово в Измайлово, где в сараях вокруг дворца своей матушки тоже пареньком Петр отыскал его первое судно – английский бот.

Произрастал я, увы, не под журчанье сверчка, а под грохот трамваев. Но ходил-то я в школу имени А.С.Пушкина. На ее месте стоял когда-то дом, где лучший русский поэт появился на свет. Крестились мы с ним в одной и той же церкви неподалеку - Елоховской. Жил недалеко от нас, на Новобасманной, и знаменитый приятель Пушкина - выдающийся чудак Чаадаев, философски раздолбавший Россию за отсталость в христианском понимании жизни. А на Старой Басманной до сих пор светит колоннадой особняк, где декабристы обсуждали свои масонские дела.

Да что ж излишне скромным оставаться! Собор в честь Василия Блаженного на Красной площади по всему миру знают. Василий-то святой также был с наших дворов. Родился юродивый и помер здесь еще в селе Елохово, прозывавшимся так по местному ручью Ольховец. Студентом же я учился в Инженерно-строительном институте тоже рядом, на известнейшей в старой Москве трактирами площади Разгуляй, что, наверное, также мемориально помогло мне не дождаться диплома.

Я так вам расскажу. Тенисты таинственностью скверы моего детства: и у нашей краснокирпичной школы, сердцевиной которого бюст юноши Пушкина, и у Елоховского Богоявленского собора, и у бывших казарм суворовского Фанагорийского полка на Бауманской, и у Яузы, в какую спускал Петр свой ботик.

Эти скверы как волны в каменной буре московских зданий самых разных возрастов. Они изумрудны и величавы летом, когда мимо, бренча, взметая пыль, несутся трамваи и толпы покупателей снуют в скопище магазинов. Скверы задумчивы в вязи оснеженных ветвей и стволов зимой, несмотря на визг тормозов по промороженным рельсам и кучи школьников, студентов из Высшего Технического училища (теперь университета), топчущих их подножье.

Там мне порой казалось, что и Василий Блаженный с крестом на покрытой струпьями груди, и царь Петр, едущий по Немецкой слободе к своей возлюбленной немке Анне Монс, и мальчик Пушкин, вприпрыжку бегущий в дом к своему дяде Василию Львовичу через Разгуляй, все они вот сейчас, как задумывался, со мной, здесь. Исчезал временной провал...

Петр Великий, что ж? В Коппенбурге на ужине у курфюстин ганноверской и бранденбургской хватал еду руками, поцеловал 10-летнюю принцессу, испортив ее прическу и приподняв за уши. Поэтому, возможно, и стала та девчонка в будущем матерью Фридриха Великого.

На Западе Петр хорошо учился производственным ухваткам. А не захотел, например, вникнуть, что пьют в Амстердаме и Лондоне не с такой замашкой, как иностранная рвань московской Немецкой слободы.Да и у нас тогда народ беспричинной выпивкой гребовал: грешно. Это позже под присмотром резкого Петра и интернационалистов допилась до террора и революций простодушная Русь.

Историк Ключевский неглупо о царе Петре написал:

"...Он не был охотник до досужих общих соображений; во всяком деле ему легче давались подробности работы, чем ее общий план; он лучше соображал средства и цели, чем следствия; во всем он был больше делец, мастер, чем мыслитель...Мастеровой характер усвоенных с детства занятий, ручная черная работа мешала размышлению, отвлекала мысль от предметов, составляющих необходимый материал политического воспитания, и в Петре вырастал правитель без правил, одухотворяющих и оправдывающих власть..."

Любил Петр Великий простую российскую водку. Но уважал царь, например, и хитрую вещь - флин: пиво, подогретое с коньяком и лимонным соком. Художество выпивать Петр, как и всё, что в руки попадет, довел до совершенных форм. Организовал Коллегию пьянства: Сумасброднейший, Всешутейный и Всепьянейший Собор. Во главе «патриархом московским и всея Яузы», князем-папой поставил Зотова Никиту.

Тот с пяти лет царя грамоте обучал и также искусно держал стакан.

При князе-папе действовал конклав Двенадцати кардиналов: как один законченные алкоголики, отъявленные по всей Москве.У них - огромный штат «епископов, архимандритов, других священных чинов», заслуживших саны питьем вусмерть и "носивших прозвища, которые никогда, ни при каком цензурном уставе не появятся в печати".

Петр был удостоен лишь «сана протодьякона», почему и не пропил Россию. Но он со всем своим государственным пылом тщательно разработал Собору Устав. До мельчайшей законодательности определил избрание, поставление папы, рукоположение на разные степени иерархии пьяниц. Гению Петра современные, тупо придуманные наркологами три стадии алкоголизма не канали.

Самой святой заповедью ихнего ордена было ежедневно напиваться и обязательно - падать спать. Царствовал завет:"Служение Бахусу и честное обхождение с крепкими напитками".(Без честности, очевидно, алкоголику ни в пьянке, ни в трезвости пути нет.) Для пьянодействия соборяне ввели свои облачения, молитвословия, песнопения. В звания архиерейш и игумений посвящали женщин из тех, кто в горящую избу взойдет.

Раньше в церкви перед крещением спрашивали:
- Веруешь ли?
На Петровом этом соборе новобранца вопрошали:
- Пиеши ли?

Какому-нибудь иностранцу, вдруг поселившемуся бы в Немецкой слободе с идеями трезвенничества, житья б не было.Таких "мудрствующих еретиков-пьяноборцев" собор предавал анафеме.Да и любой, соборские научные люди считали, кого не хватись, ежели пропадает в трезвости, - подлец и грешник. Этих торжественно отлучали от всех кабаков государства российского.

Коллегия есть Коллегия. Ночью человек двести на святках несется в Москве или Питере на десятках саней.Впереди красномордый патриарх в жестяной митре, с жезлом в руке.Песни и дикий свист.Куда понравится, туда и ломятся.Хозяин дома обязан напоить и дать денег за "славление". Чуть он растерялся - штраф. Бокала три вина или сразу "орла"- большой ковш в глотку.Лучше самому, а-то неосторожно зальют.

На масленицу раз в конце придворного обеда царь повелел князю-папе Зотову отслужить Бахусу.Гостей заставили к патриарху подходить и преклонять колена.Он, из стакана хлебая, другой рукой их осенял сложенными накрест двумя трубочными чубуками - точно так, как архиереи в церкви благословляют дикирием и трикирием.Видимо, чтобы не упасть, владыка этот, схватив свой жезл, вдруг заплясал трепака... Сбежать оттуда удалось только одному иноземному послу.

На первой неделе великого поста Собор возьмётся каятся. Едут по улицам в вывороченных полушубках на ослах, волах или в санях, запряженных медведями, свиньями, козлами.Крику нет, но по-прежнему поголовно пьяные.

Когда предводитель Коллегии пьянства Зотов Никита от вредной должности помер, выбран был в князья-папы пропитой
генерал-лейтенант Иван Бутурлин.Мало того, что он попал под Нарвой в шведский плен и десять лет там просидел, пришлось новому главному алкоголику как преемнику Зотова жениться и на его старухе-вдове. Венчали их в присутствии всего двора в Троицком соборе Петербурга по всем правилам Всепьянейшего Собора. Вместо большого формата Евангелия, применявшегося в обычных случаях, использовали ящик водки.

Да, много чего Ключевский, другие понаписали о Петре Великом. А есть и такая история.

За несколько дней до победы при Гангуте между Гельсингфорсом и Аландскими островами темной ночью на крейсировавшую здесь русскую эскадру обрушилась страшная буря.На флагмане между офицерами началась паника: берег исчез из видимости.Петр кликнул матросов и бросился к борту.Командиры упали перед ним на колени, чтобы не рисковал.С кренящейся палубы царь спрыгнул в шлюпку, скачущую в шквалах воды.Волны погребали, матросы в смятении не владели веслами.

Петр схватился за руль:
- Чего боитесь? Царя везете! С нами Бог!

Он довел шлюпку до берега. Разжег костер, чтобы указать путь эскадре. Налил сбитня согреться гребцам. Мокрый насквозь Петр лег и заснул под парусиной у огня...

Ездивший и в Париж, будущую Мекку русской аристократии, Петр говорил:
- Хорошо перенимать у французов науки и художества, и я бы хотел видеть это у себя; а в прочем Париж воняет.

О всей Западной Европе однажды царь сказал так:
- Европа нужна нам еще несколько десятков лет, а потом мы можем повернуться к ней задом.

Далеко нам от царей.

3
Встречать в аэропорту Франкфурта-на-Майне меня должен был Клаус.

Когда наш самолет приземлился и я вышел с таможенного контроля, сразу приметил Клауса среди встречающих. Крепеньким был Клаус, моих лет, с нордическим шнобелем, мохнатая грудь под рубашкой. Являлся когда-то военным летчиком.

Мы сели в его тачку.

Ехать надо было в старинное местечко Саксенхаусен на окраине Франкфурта. Туда из аэропорта можно было добраться, не проезжая городской центр.Клаус, не подозревая, что я здесь уже бывал, гостеприимно повез меня через него, чтобы красоту и мощь показать своего "Майнхэттэна". Так еще в тон нью-йоркскому центральному району Манхэттэн Франкфурт-на-Майне называют, и оправданно.

Мы неслись по знаменитым гладью немецким автобанам, где дорожные указатели рассказывают об окрестностях до десятка метров, где в неумолимую разметку трассы водители точёно вписываются на привычной скорости 120-140 километров в час.
Движешься как в отчеканенном мультфильме, среди также безупречного зеленого пластелина лесов-полей. Потом замаячили великолепные пирамиды небоскребов германского Майнхэттэна. Таков современный писк архитектуры, американская примета этой древней европейской земли. На ней Римская империя обломала зубы. Еще перед Рождеством Христовым, более двух тысяч лет назад германские племена бились здесь с римлянами насмерть.

Самыми резкими из германцев были франки. В конце пятого века они начали создавать Франкское государство. Король Хлодвиг I разбил римлян, отняв у них владения в Галлии, сел править в Париже.В VII-VIII веках король, потом император франков Карл Великий подчинил почти всю Западную Европу. Король Оттон I в десятом веке отхватил еще и Северную, Среднюю Италию, занял Рим, основал Священную Римскую империю германской нации. Город Франкфурт, что в переводе: "Франкский брод",- был первой столицей Оттона I, местом избрания германских королей, затем императоров Священной Римской империи, а позже и их коронации.

Побывал Франкфурт и вольным имперским, и просто вольным городом в XIX веке в Германском союзе, когда заседал здесь его сейм; потом он входил в состав Пруссии. Франкфуртом-на-Майне город, куда я ехал, назвали, возможно, чтобы не спутать с Франкфуртом-на-Одере, но одерский-то за Берлином, на границе с Польшей - 1253 года рождения. О Франкском же броде на реке Майн слышно было уже с 794 года.

Лежит этот старик с небоскребами на перекрестье востока от Бельгии, Люксембурга, севера от Швейцарии. За Франкфуртом к Люксембургу, к Рейну-реке тянутся виноградники и замки Висбадена, где после слушания франкфуртской оперы еще великий русский писатель Гоголь был восхищенным экскурсантом.

В швейцарском направлении на устремляющимся здесь вниз, приграничном с Францией Рейном за престижным поучиться для
русских XIX века университетом Гейдельберга простираются курорты горного леса, минвод Шварцвальда. На одном из них, Баден-Бадене, где и сейчас лучшее в Европе казино, писатель Достоевский в рулетку дотла проигрался наличными. Выпросил он тогда у жены заложить свой свадебный ей подарок - брошь и серьги с бриллиантами, рубинами. Но и с этого ему, хоть и ловкий был романы писать, отыграться не пофартило.

Я, парень из русской Немецкой слободы, в такой акватории чувствовал себя занимательно. И был рад, что Клаус въехал во Франкфурт мимо особо современной диковинки этого города: огромной плоской фигуры человека-молотобойца. Кузнец этот ростом в пару этажей дома рядом безостановочно ковал что-то железное, как у нас при коммунистах шутили. Но этот-то умелец на шарнирах был символом того, как после сокрушения на Второй мировой войне с блеском вновь выковала себя Германия.

К Саксенхаусену из центра города мы переезжали по одному из частых здесь через реку Майн мостов. Их не спутаешь: каменно-арочные, в скульптурах при въездах; бетонными стрелами; в шатрах из железных конструкций. Оглянешься над водой - Франкфурт причудливо тебя обнимает. Кофейно-голубая, хлопковая стынь небоскребов в готической паутине кирх, башен, шпилей центра города. Приземистое заречье в зелени раскидистых деревьев долины Саксенхаусена, пристани музеев, где царит неоготическая 80-метровая башня Кирхи Трех Королей.

Камни этих вод седые. Они помнят отряды Карла Великого...

Вьются на ветру темно-голубые штандарты. Позвякивают наборные лепестки кольчуг военачальников. Улыбается один из передних всадников - любитель женщин Карл в золотой короне обручем через лоб. При его дворе собирается Академия: первые философы, ученые средневековья, поэты. На его землях в скрипториях при монастырях каллиграфически переписываются книги. Мастера режут по кости, выделывают миниатюры. Каменными знаменами реют резиденции-пфальцы с дворцом и капеллой, замки укреплений-бургов, базиликальные церкви в шипах вестверков: две-три башни, взметнувшиеся над плоской поперечной кровлей...

Германцы Карла Великого, римлянами называемые "варвары", идут! До русского Петра Великого еще 800 лет.

Эта статья опубликована на сайте МЕЧ и ТРОСТЬ
  http://apologetika.eu/

URL этой статьи:
  http://apologetika.eu/modules.php?op=modload&name=News&file=article&sid=1790

Ссылки в этой статье
  [1] http://apologetika.eu/modules.php?op=modload&name=News&file=article&sid=1789