Лучшие закатные стихи белоэмигрантского поэта подъесаула Н.Туроверова (1899 – 1972) Статьи / Литстраница Послано Admin 27 Мая, 2010 г. - 15:22 Николай Туроверов. Стихи. Книга пятая. Изд-во Pierrefitte, Париж, 1965. ГОГОЛЬ Поднимал все выше ты и выше Свой бунчук, зовя ко мне мальчат, Однолеток уличных мальчишек, Жаждущих сражений казачат. И в наш сад за низкую ограду Уводил меня ты и гостей На кровопролитную осаду Неприступных польских крепостей. Снежный прах летел в саду над нами, Мы дралися из последних сил. Детскими моими снами Ты легко потом руководил. По ночам внезапно страшный запах Гари наполнял наш дом, И меня — наследника Остапа — Распинали ляхи над костром; Но еще не мог в страданьи диком, Как Остап терпеть я до конца И будил своим постыдным криком Безмятежно спящего отца. Кончились мальчишеские драки; Ты подвел, немедля, мне коня: С казаками в конные атаки Бросил, не задумавшись, меня. Полюбить заставил бездорожье, Полюбить заставил навсегда Новое донское Запорожье, Юность опалившие года, Мне до смерти памятные грозы. Позже, в Севастопольском порту, Ты сурово вытер мои слезы И со мной простился на борту Корабля плывущего в изгнанье, Корабля плывущего на юг. Ты мне подарил воспоминанье, С детства неразлучный друг, Память подарил такую, Без которой невозможно жить. По тебе я все еще тоскую, Не могу тоску свою запить, Не могу никак угомониться И поверить просто, без обид, Что любая маленькая птица Через Днепр легко перелетит. 1939 + ПОДМАСТЕРЬЯ И бумага, и медные доски, И перо, и тяжелый резец, И, подвластный тебе, его плоский, Косо срезанный острый конец... Подмастерья мы оба! Но счастья Мастерства ожидали не раз, И Господь, снисходительный Мастер, Может быть, и посмотрит на нас. 1939 + ПИЛИГРИМ Мне сам Господь налил чернила И приказал стихи писать. Я славил все, что сердцу мило, Я не боялся умирать, Любить и верить не боялся, И все настойчивей влюблялся В свое земное бытие. О, счастье верное мое! Равно мне дорог пир и тризна, — Весь Божий мир — моя отчизна! Но просветленная любовь К земле досталась мне не даром — Господь разрушил отчий кров, Испепелил мой край пожаром, Увел на смерть отца и мать, Не указав мне их могилы, Заставил все перестрадать, И вот, мои проверя силы, Сказал: "иди сквозь гарь и дым, Сквозь кровь, сквозь муки и страданья, Навек бездомный пилигрим В свои далекие скитанья, Иди, мой верный раб, и пой О Божьей власти над тобой". 1940 + ЛЕРМОНТОВ Через Пушкина и через Тютчева, Опять возвращаясь к нему, — Казалось, не самому лучшему, — Мы равных не видим ему. Только парус белеет на взморье И ангел летит средь миров; Но вот, уже в Пятигорье Отмерено десять шагов. Не целясь Мартынов стреляет, Держа пистолет наискось. И нас эта пуля пронзает Сквозь душу и сердце, — насквозь. 1946 + ИЗ ДЕВЯТИ ВОСЬМИСТИШИЙ 1. Еще сердце, как будто, исправное; Но не верит больше стихам. Только лучшее самое главное Перед смертью тебе передам. И ты щедро станешь разменивать Серебро на медный грош, — Уверять, что я на Тургенева Безответной любовью похож. 4. Учился у Гумилёва На всё смотреть свысока, Не бояться честного слова И не знать, что такое тоска. Но жизнь оказалась сильнее, Но жизнь оказалась нежней, Чем глупые эти затеи И все разговоры о ней. 8. Ничего не сохранила память Из того, что сердце берегло. Все, что было неразлучно с нами Отлетело, отсняло, отцвело. Каждый день рождается впервые. Что такое память и к чему? Каждый день ворота золотые Раскрываются в Господнем терему. 9. В этой доле самой лучшей, Самой страшной и простой, Я тебе доверил ключик От шкатулки золотой. В ней лежит моя тревога, Сердце вещее лежит И, на самом дне, немного Нерастраченной души. 1946 + Каждой мимолетности в угоду Разделю я сердце пополам, Но свою веселую свободу Никому на свете не отдам. 1947 + Равных нет мне в жестоком счастьи: Я, единственный, званый на пир, Уцелевший еще участник Походов, встревоживших мир. На самой широкой дороге, Где с морем сливается Дон, На самом кровавом пороге, Открытом со всех сторон; На еще неразрытом кургане, На древней, как мир, целине — Я припомнил все войны и брани, Отшумевшие в этой стране. Точно жемчуг в черной оправе, Будто шелест бурьянов сухих, — Эта память о воинской славе, О соратниках мертвых моих. Будто ветер, в ладонях взвесив, Раскидал по степи семена: Имена Ты их, Господи, веси, — Я не знаю их имена. 1947 + Было их с урядником тринадцать, — Молодых безусых казаков. Полк ушел. Куда теперь деваться Средь оледенелых берегов? Стынут люди, кони тоже стынут; Веет смертью из морских пучин... Но шепнул Господь на ухо Сыну: Что глядишь, Мой Милосердный Сын? Сын тогда простер над ними ризу, А под ризой белоснежный мех, И все гуще, все крупнее книзу Закружился над разъездом снег. Ветер стих. Повеяло покоем. И, доверясь голубым снегам, Весь разъезд добрался конным строем, Без потери, к райским берегам. 1947 + Никто нас не вспомнит, о нас не потужит; Неспешной водой протекают года. И было нам плохо и станет нам хуже, — Покоя не будет нигде, никогда. Да мы и не ищем спокойного года, Да нам и не нужен покой: Свобода еще с Ледяного похода Для нас неразлучна с бедой. 1948 + И снилось мне, что будто я Познал все тайны бытия, И сразу стал мне свет не мил, И все на свете я забыл, И ничего уже не жду, И в небе каждую звезду Теперь я вижу не такой, Как видел раньше — золотой — А бледным ликом мертвеца, И мертвым слухом мудреца Не слышу музыки светил. Я все на свете разлюбил, И нет в груди моей огня И нет людей вокруг меня... .......................... И я проснулся на заре, — Увидел церковь на горе, И над станицей легкий дым И пар над Доном золотым, Услышал звонких петухов, И в этом лучшем из миров Счастливей не было людей Меня, в беспечности своей. 1949 + Отныне, навеки и присно! Господь, оглянись на слугу: Для Тебя ведь казачьи письма, Как святыню, я берегу. Они писаны потом и кровью, Непривычной к писанью рукой, С твердой верой в Тебя, и с любовью К человеческой правде мирской. И во сне, как в священном обряде, На коленях, во прахе, скорбя, Я стою пред Тобой на докладе — За бездомных прошу я Тебя: В чужедальних краях, без причала, Казакам и не снится покой, — Приласкай на земле их сначала, А потом у Себя успокой. 1950 + ПАМЯТЬ "In vino veritas". Чем себя утешить? Только память, — Идол неразлучный мой, — Жаркое повстанческое знамя Поднимает на вершине снеговой. Чем себя потешить? Только этим. Бедняку доступнейшим вином: Десять строк у стойки, на рассвете, В дивном одиночестве моем. 1953 + Мы глохнем к старости и ощущаем хуже Весь этот мир и всех его людей, Смеемся невпопад и невпопад мы тужим, В плену своих навязчивых идей, Которым грош цена. Скудеющие души. Воспоминания опять ведут туда, Где отчий дом, наверное, разрушен И мы уже забыты навсегда. Воспоминания... Но вот, В пролет разрушенного дома Вдруг засияет небосвод Так неожиданно знакомо, С такой степною простотой, Что ничего уже не надо, Ни мертвых, ни живых, ни сада, Где мы увиделись с тобой. 1957 + Не влюбленность, а любовь и жалость, Не весна, а осень впереди: Очень кратковременная старость, С очень краткой жизнью позади. Только жить, как верится и снится, Только не считать года, И в Париже, где чудесные больницы, Не лечиться никогда. 1957 + За стихов нежданное начало, Музыку нежданную стихов, Проплывающих над нами без причала. На стихи похожих облаков, — Я не знаю, — за цветочки ль эти, Беленький горошек у межи, Только стоит жить на этом свете, Долго еще стоит жить. 1959 + — Где мой отец? — Он на войне. — Но нет войны! — Она всё длится. — Но мне отец опять приснится. — Но он уже не снится мне. — Где мой отец? — Ах, перестань! — Его я часто вспоминаю, Он где-то близко, — Перестань: Я ничего о нем не знаю. 1959 + Осенний день в окрестностях Парижа. Газон. В окне необычайный свет, Который окончательно пронижет Тебя, спустя еще немного лет. И ничего не трогать и не двигать Решаешь ты, мой книжник-чудодей, И прошлое, как адресная книга, Уже несуществующих людей. 1960 + ЕЛИЗИУМ "Елизиум — загробное воздаяние". Пиндар (522-448 до Р. X.) Русским старческим домам. 1. Мы дети верные войны. Идут года, приходят войны, И обетованной страны Твоей, Елизиум, достойны, Не все уже и дым и прах, — От нас еще ложатся тени, Елизиум, в твоих садах Богоугодных заведений. 2. Пора, мой старый друг, пора, — Зажились мы с тобою оба. И пожилые юнкера Стоят навытяжку у гроба. Им также надо отдохнуть, Нельзя терзать людей без меры. Скажи из гроба: в добрый путь, Законченные офицеры. 1963 (Источник: http://www.belousenko.com/books/poetry/turoverov_kniga_5.htm) Эта статья опубликована на сайте МЕЧ и ТРОСТЬ   http://apologetika.eu/ URL этой статьи:   http://apologetika.eu/modules.php?op=modload&name=News&file=article&sid=1776