МЕЧ и ТРОСТЬ
28 Мар, 2024 г. - 09:42HOME::REVIEWS::NEWS::LINKS::TOP  

РУБРИКИ
· Богословие
· Современная ИПЦ
· История РПЦЗ
· РПЦЗ(В)
· РосПЦ
· Развал РосПЦ(Д)
· Апостасия
· МП в картинках
· Распад РПЦЗ(МП)
· Развал РПЦЗ(В-В)
· Развал РПЦЗ(В-А)
· Развал РИПЦ
· Развал РПАЦ
· Распад РПЦЗ(А)
· Распад ИПЦ Греции
· Царский путь
· Белое Дело
· Дело о Белом Деле
· Врангелиана
· Казачество
· Дни нашей жизни
· Репрессирование МИТ
· Русская защита
· Литстраница
· МИТ-альбом
· Мемуарное

~Меню~
· Главная страница
· Администратор
· Выход
· Библиотека
· Состав РПЦЗ(В)
· Обзоры
· Новости

МЕЧ и ТРОСТЬ 2002-2005:
· АРХИВ СТАРОГО МИТ 2002-2005 годов
· ГАЛЕРЕЯ
· RSS

~Апологетика~

~Словари~
· ИСТОРИЯ Отечества
· СЛОВАРЬ биографий
· БИБЛЕЙСКИЙ словарь
· РУССКОЕ ЗАРУБЕЖЬЕ

~Библиотечка~
· КЛЮЧЕВСКИЙ: Русская история
· КАРАМЗИН: История Гос. Рос-го
· КОСТОМАРОВ: Св.Владимир - Романовы
· ПЛАТОНОВ: Русская история
· ТАТИЩЕВ: История Российская
· Митр.МАКАРИЙ: История Рус. Церкви
· СОЛОВЬЕВ: История России
· ВЕРНАДСКИЙ: Древняя Русь
· Журнал ДВУГЛАВЫЙ ОРЕЛЪ 1921 год

~Сервисы~
· Поиск по сайту
· Статистика
· Навигация

  
В.ЧЕРКАСОВ-ГЕОРГИЕВСКИЙ «МОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ К НОВОМУ ИЗДАНИЮ МЕМУАРОВ ГЕНЕРАЛА А.Г.ШКУРО»
Послано: Admin 23 Ноя, 2021 г. - 11:43
Белое Дело 

Шкуро продолжил воевать по соседству с Уссурийской конной дивизией генерала А. М. Крымова, лучшим полком в которой считался 1¬й Нерчинский под командой барона Петра Врангеля. Однажды после тяжелого ночного боя будущий командир Шкуро на Гражданской войне Врангель потеснился в занятом им охотничьем домике, чтобы дать разместиться его уставшей «орде».
В начале 1917 года на Румынском фронте отряд Шкуро придали 3¬му конному корпусу генерала графа Ф. А. Келлера. Кавалеристом граф был воистину легендарным, недаром его называли первой шашкой Роcсии. Он единственный из высшего генералитета Российской армии не на словах, а на деле попытался поддержать императора Николая II в переломный момент его судьбы: поднять корпус и повести его на спасение царя. Этот момент отлично описан в мемуарах Шкуро, равно как и личность генерала Келлера, о котором он пишет исключительно тепло.
Однако вскоре пришла телеграмма от командующего генерала Щербачева, где графу Келлеру предписывалось сдать корпус под угрозой объявления бунтовщиком. «В глубокой горести и со слезами провожали мы нашего графа». В память о своем командире Шкуро заменил традиционные «кубанки» у своих казаков на папахи из волчьего меха — излюбленный головной убор генерала Келлера.
Убежденный монархист, сторонник «единой и неделимой России», Келлер не нашел общего языка ни с генералом Деникиным, ни с «гетманом Украинской державы» Скоропадским, хотя на короткое время возглавил гетманскую армию. Он был убит петлюровцами в Киеве в конце 1918 года.

Шкуро поневоле пришлось стать свидетелем распада армии в результате Февральской революции. «Приказ № 1 и беспрерывное митингование, пример которому подавал сам глава Временного правительства — презренный Керенский, начали приносить свои плоды: армия и особенно ядро ее — армейская пехота — стали разлагаться неуклонно и стремительно... Отношения между пехотой и казаками, получившими прозвище „контрреволюционеров“, приняли столь напряженный характер, что можно было ежеминутно опасаться вспышки вооруженной междоусобицы».
Командир фронтового партизанского отряда Шкуро на пороге начавшейся смуты, в апреле 1917 года, находился в Кишиневе. В ресторане он столкнулся с рьяными «революционными солдатами», собравшимися расправиться с дерзким «золотопогонником». Пришлось Шкуро пробиваться на улицу с револьвером в руке, где его выручили вызванные по телефону верные казаки.

Из Кишинева отряд Шкуро был направлен в Кавказский кавалерийский корпус генерала Баратова, действовавший в Персии против турецкой армии. В пути на шкуровцев, едущих по железной дороге под своим партизанским знаменем (волчья голова на черном поле), без красных «опознавательных» флагов, неоднократно пытались напасть, но они слаженно отбивали все атаки.
В мае отряд пробился на Кубань, где разъехался в двухнедельный отпуск. Потом шкуровцы двинулись двумя эшелонами на Баку, оттуда — пароходом на персидский порт Энзели. И здесь между казаками и энзелийским гарнизоном, состоящим в основном из моряков Каспийской флотилии, не менее «революционных», чем их сухопутные собратья, происходили бесконечные стычки.
В июне отряд Шкуро отправился походом по персидской территории на города Решт и Казвин. По дороге им постоянно попадались возвращавшиеся с фронта большевистские агитаторы, которых ехидные казаки охотно выслушивали, а потом сильно пороли нагайками. Особенно постарались над самым красноречивым изо всех комиссаром Бакинского комитета Финкелем, командированным в штаб самого генерала Баратова, к которому шкуровцы и добирались.
Здесь отряд Шкуро, развернувшийся до четырех сотен вместе с приданным ему «не поддавшимся заразе большевизма» батальоном пехоты из добровольцев и горной батареей, обязан был удержаться во что бы то ни стало несколько месяцев, чтобы успеть эвакуировать находившееся в Персии громадное русское имущество. И Шкуро дрался с турками, пока не грянул Октябрьский переворот.

В конце октября 1917 года войсковой старшина Шкуро вместе с вахмистром Назаренко был делегирован от кубанцев, находившихся на фронте, во впервые собравшуюся Кубанскую краевую Раду и поехал в Екатеринодар. Рада не признала большевистскую власть и объявила о независимости Кубанского края. Дома Шкуро заболел сыпным тифом, а когда выздоровел в начале декабря, снова отправился через Баку — Энзели в свой отряд в Персии.
Между Энзели и Казвином Шкуро арестовали как «известного контрреволюционера». На этот раз Шкуро спасла проворность его многолетнего вестового Захара Чайки, понесшегося на автомобиле к отряду, который тут же решил за своего командира «изрубить всех комитетчиков».
Прибыв в Хамадан, в штаб корпуса, Шкуро узнал, что он произведен в полковники и назначен командиром 2¬го линейного полка Кубанского казачьего войска. Был ему тогда тридцать один год... А 24 декабря 1917 го¬да, в Рождественский сочельник, полковник Шкуро пошел поздравлять с Рождеством сотни, и по нему из темноты ударили винтовочным залпом. Он вспоминал потом:

«Это были большевистские агенты, решившие убить меня, как заклятого врага большевизма... Выяснилось, что пуля, направленная мне в грудь против сердца, ударившись в костяные газыри черкески, отклонилась влево, пробила грудную клетку возле самого сердца, вышла наружу под левую мышку и пронзила левую руку, не задев, однако, кости, оставив, таким образом, четыре отверстия.
Приехавший генерал Баратов перекрестился, наклонился к моему уху и сказал:
— Доктор говорит, что сердце не задето. Будешь жив. Ты еще нужен Родине».

От новой раны Шкуро оправился через три недели, но потом пришлось долечиваться в Тегеране. Когда полковник в феврале 1918 года вернулся в отряд, главная часть русского имущества была вывезена и российские части оттягивались от перевалов к Энзели. Шкуро узнал, что большевистские комитеты Энзели и Баку поклялись не выпустить его отсюда живым.
Пробиться в Россию с отрядом можно было лишь кровопролитным боем. Чтобы не рисковать своими казаками, Шкуро переоделся солдатом, выкрасив волосы. С подложным паспортом он пробрался до Энзели, чтобы там сесть на пароход, идущий в Петровск.
В порту Шкуро помогли казаки из 3¬го Хоперского полка, с которым он уходил на войну. Хоперцы достали Шкуро костюм перса, провели его в таком виде на пароход, на котором отплывали сами, и спрятали в трюме.

Прибыв весной 1918 года в Петровск, столицу Горской республики, Шкуро вместе с Хоперским полком отправился в эшелонах через Чечню в Терскую область. Позже он писал о чеченцах, вырезавших местное русское население:

«Там, где еще недавно стояли цветущие русские села, утопавшие в зелени богатых садов, теперь лежали лишь груды развалин и кучи обгоревшего щебня. Одичавшие собаки бродили, жалобно выли на пепелищах и, голодные, терзали раскиданные всюду и разлагавшиеся на солнце обезглавленные трупы русских поселян, жертв недавних боев».
Казаки пробивались под градом чеченских пуль. «Приходилось двигаться с величайшими предосторожностями, постоянно исправляя путь, и часто с рассыпанной впереди цепью казаков, выбивавших из засад преграждавших дорогу горцев».

Через «страну смерти», как назвал Шкуро Чечню, он прибыл в Терскую область в апреле 1918 года. Узнал невеселые новости: в марте убит при штурме большевистского Екатеринодара командующий Добровольческой армией генерал Л. Г. Корнилов, убит еще в декабре на станции Прохладной красными войсковой атаман Терского казачьего войска полковник М. А. Караулов; Кубань и Терек признали советскую власть...

Шкуро неприметно поехал в Кисловодск, где жила его семья. Там он, переодетый стариком, бродил по базарам, прислушиваясь к разговорам, горевал:
«Каждое неосторожное слово могло стоить жизни; даже само наименование „казак“ считалось контрреволюционным, и станичники именовались гражданами, а чаще „товарищами“. Эмблема протеста — черные казачьи папахи были заменены защитными, без кокард, и солдатскими картузами. Было жалко смотреть на матерых казаков, переряженных в ненавистные им картузы и застенчиво именовавших друг друга „товарищами“».
В мае Шкуро все-таки опознали, но бывший хорунжий, а теперь главнокомандующий войсками Кубанской советской республики Автономов предложил ему службу у себя. Хитрый Шкуро кивал головой на разговоры красного главкома, а тот вдохновлялся:
— Командующий Таманской армией Сорокин совершенно согласен со мною в необходимости вновь организовать настоящую русскую армию.

Шкуро обзавелся мандатом от «реформатора» Автономова для вербовки офицеров и казаков, формирования партизанских отрядов на Кубани и Тереке для борьбы с немцами. В Пятигорске с находящимися там старыми императорскими генералами Рузским и Радко-Дмитриевым, которым Автономов тоже предложил служить в его армии, он начистоту обсуждал ситуацию для антисоветского переворота.
Рузский, следующий за генерал-адъютантом Алексеевым инициатор склонения императора к отречению от престола, говорил о своих новых партнерах:
— Ведь у них нет ничего мало¬мальски похожего на то, что мы привыкли понимать под словом «армия». Как же с этими неорганизованными бандами выступать против германцев?

Шкуро горячо взялся за организацию казачьих отрядов, но 29 мая 1918 года Автономова посадили за отказ подчиниться ЦИК и Чрезвычайному штабу обороны республики. Немедленно взяли и «товарища» Шкуро. Благодаря невнимательности только что назначенного главкомом Владикавказского округа Беленкевича Шкуро выбрался из тюрьмы и ушел в горы. С этого момента он и стал «белым партизаном». Встреча Шкуро со своими сторонниками произошла на Волчьей поляне — название, согласимся, символическое.

Первый рапорт, принятый Шкуро, был неутешителен: отряд насчитывал лишь семь офицеров и шесть казаков при четырех винтовках. Однако командир приветствовал своих сторонников словами: «Глубоко верю, что с каждым днем армия наша станет все увеличиваться и победа будет за нами, ибо наше дело правое, святое».

Среди офицеров, представленных Шкуро, был Георгиевский кавалер Я. А. Слащев. До декабря 1917 года он командовал Московским гвардейским полком, а в январе 1918 года послан организатором Белой армии М. В. Алексеевым на Северный Кавказ для создания офицерских отрядов. С мая 1918 года Слащев являлся начальником штаба Шкуро. Далее служил в Вооруженных силах Юга России, зарекомендовал себя как талантливый полководец, совершив рейд из Крыма в Таврию, во время которого широко использовал партизанский опыт Шкуро. Стал генералом, командиром корпуса и получил от главкома П. Н. Врангеля право именоваться Слащев¬Крымский. Эмигрировал, но вернулся в советскую Россию и даже преподавал тактику в Военной академии. Был убит при не до конца выясненных обстоятельствах (официальная версия — месть жителя Крыма за семью, казненную якобы по приказу Слащева).
Общеизвестно, что М. А. Булгаков сделал Слащева прототипом генерала Хлудова в своей пьесе «Бег». Но лишь изредка упоминается о том, что другому герою пьесы, казачьему генералу Чарноте, приданы многие черты А. Г. Шкуро.

К горстке шкуровцев стали примыкать казаки Суворовской, Баталпашинской, Бугурусланской станиц — с очень удобной для набегов площадки между Кубанью и Тереком. В начавшейся партизанской войне с красными отряд Шкуро оброс тысячами бойцов.

Шкуро превратился для большевиков в реальную проблему. В июле его жену взяли заложницей и пригрозили, что, если Шкуро не сдастся, ее расстреляют.
Полковник ответил передавшим ультиматум:
— Женщина ни при чем в этой войне. Если же большевики убьют мою жену, то клянусь, что вырежу все семьи комиссаров, которые попадутся мне в руки. Относительно же моей сдачи передайте им, что тысячи казаков доверили мне свои жизни и я не брошу их и оружия не сложу.

Чтобы взять его войско в клещи, красные подтянули подкрепления из Астрахани, двинули части из Армавира. Но партизанский полковник вырвался и ушел на север, выведя из Минеральных Вод огромный обоз беженцев. 21 июля 1918 года А. Г. Шкуро взял своей партизанской дивизией Ставрополь и соединился с Добровольческой армией.

В Добрармии 1-¬ю Казачью дивизию полковника Шкуро переименовали во 2¬ю Кубанскую казачью, а в августе 1918 года его назначили командиром Отдельной Кубанской партизанской бригады. В декабре он был произведен в генерал-майоры.

Бригада Шкуро, сосредоточенная в районе Александрово-Грушевска, получила приказ совместно с Терской дивизией ударить в тыл красным, прорвавшим фронт и двигавшимся в глубокий тыл Добровольческому корпусу к Иловайской. Направление кавалеристам было дано на Дебальцево: Шкуро пошел на взлом большевистского фронта у Крындачевки. Его партизанская конная бригада вломилась, захватив в окопах противника пленных и 12 пулеметов. Но утром свежие силы красных нанесли контрудар.

Генерал Шкуро ехал с бивака, когда увидел несшихся на конях во весь опор, под гром выстрелов, полуодетых партизан. Он остановил их, тут же кинул излюбленным казачьим маневром по обходному полку слева и справа.
Вперед двинул своих «волков» и пришедших в себя партизан... Полторы тысячи из красного отряда, севшего на хвост партизанам, были изрублены, отнята вчерашняя добыча вместе с парой орудий и пулеметами.
Потом Андрей Григорьевич взял направление южнее Горловки, собрав в кулак все свои силы. Атаковал отступающую дивизию красных из девяти полков: сначала отрезал обозы, а на рассвете «раскатал вдребезги» ее в конном строю, даже не дав развернуться. Захватил восемь орудий, сотню пулеметов и свыше пяти тысяч пленных. Комиссаров и коммунистов из них сразу расстрелял, других распустил по домам, кроме тех, что сами пожелали пойти в добровольцы.
Перед штурмом Горловки кубанцы взорвали железнодорожный мост к северу от нее и захватили два бронепоезда. В атаку на город пошли ночью в конном строю. Казаки скакали верхом, цепью, не стреляя. Невдалеке от траншей шкуровцы выдернули шашки из ножен, и лава плеснула вперед, рубя красных, разбегающихся врассыпную.
Потом конники генерала Шкуро шли по советским тылам: взяли с боем Ясиноватую, а в начале апреля — Иловайскую. Их рейд длился две недели.
Венцом набега было выдвижение бригады к Дебальцево. Здесь по огромной рельсовой паутине маневрировали пять тяжелых красных бронепоездов. Шкуровцы вертелись вокруг этого важнейшего железнодорожного узла, взрывая пути то там, то здесь, четырежды атаковав станцию. Но красные успевали чинить рельсы и жестоко отбивались огнем бронепоездов, пока не подоспел на помощь Корниловский полк с тяжелой артиллерией. Корниловцы зашли в тыл большевиков и разбили броневые составы.

В конце апреля Деникиным была проведена сложная операция в Манычском направлении, где 10¬я красная армия угрожала белому тылу. Участник Японской и Первой мировой войн, георгиевский кавалер, командир
2¬го Кубанского корпуса генерал¬майор С. Г. Улагай, действуя на правом фланге, разбил степную группу 10¬й армии и красную кавалерию под командой бывшего вахмистра Думенко, взяв в плен шесть советских полков с артиллерией, обозами и штабами. В это же время П. Н. Врангель во главе конной группы нанес решительное поражение большевикам в районе станицы Великокняжеской. Эти и другие подвиги белых конников, среди которых выделялся отряд генерала К. К. Мамонтова, предпринимавший дерзкие рейды по тылам красных, позволили к маю вырвать инициативу из рук большевиков, обеспечили удачу деникинского наступления 1919 года.
В середине мая А. Г. Шкуро был произведен в генерал-лейтенанты и назначен командиром 3¬го Кубанского казачьего корпуса.

Народный комиссар по военным и морским делам в большевистском правительстве Л. Д. Троцкий по поводу успехов деникинцев писал:
«Перевес конницы в первую эпоху борьбы сослужил в руках Деникина большую службу и дал возможность нанести нам ряд тяжелых ударов... В нашей полевой маневренной войне кавалерия играла огромную, в некоторых случаях решающую роль. Кавалерия не может быть импровизирована в короткий срок, она требует специфического человеческого материала, требует тренированных лошадей и соответственного командного материала. Командный состав кавалерии состоял либо из аристократических, по преимуществу дворянских фамилий, либо из Донской области, с Кубани, из мест прирожденной конницы... В Гражданской войне составить конницу представляло всегда огромные затруднения для революционного класса».
Именно поэтому Троцкий выдвинул лозунги: «Пролетарий, на коня!» и «Каждый рабочий должен стать кавалеристом». Рассуждения же его относительно происхождения кавалерийских командиров в основном из аристократов и казаков были лишь попыткой реабилитации подчиненных ему сил и быстро прекратились, когда в Красной армии появились свои военачальники, выходцы из армейских низов — С. Буденный, В. Чапаев, Ф. Миронов, О. Городовиков, В. Примаков и др. Не забудем также, что талантливым кавалерийским командиром был и Нестор Махно — украинский крестьянин и выпускник церковно¬приходской школы. Именно ему принадлежит изобретение тачанки — мощного средства огневой поддержки кавалерии. А по методам ведения партизанской войны он не уступал самому Шкуро.

В мае 1919 года Махно, воевавший тогда на стороне красных, обрушил свою конницу на корпус генерала Май-Маевского и вынудил его отойти из Юзовки. Приказали вмешаться Шкуро, который выбил махновцев из Юзовки, а заодно южнее разбил дивизию красной пехоты. Потом двинулся на Мариуполь и тоже взял его при поддержке добровольцев генерала Виноградова. Одним из эпизодов этого рейда стало взятие «волчьей сотней» родного села Махно и его «столицы» Гуляй-Поля.
В конце июня генерал Шкуро въезжал в освобожденный от коммунистов Екатеринослав (в СССР — Днепропетровск), что, как он писал, «я никогда не забуду»:

«Люди стояли на коленях и пели „Христос воскресе“, плакали и благословляли нас. Не только казаки, но и их лошади были буквально засыпаны цветами. Духовенство в парадном облачении служило повсеместно молебны. Рабочие постановили работать на Добрармию по мере сил. Они исправляли бронепоезда, бронеплощадки, чинили пушки и ружья. Масса жителей вступала добровольцами в войска. Подъем был колоссальный». Подобную же картину Шкуро наблюдал и в Харькове.

В № 1 журнала «Донская волна» за 1919 год была помещена статья Н. Туземцева под заглавием «Ген. Шкуро». Она наглядно рисует тогдашнего Андрея Григорьевича:
«Его знамя — большое черное полотнище, середину которого занимает серая волчья голова с оскаленными страшными клыками и высунутым красным языком. Под рисунком головы белые слова „Вперед за единую, великую Россию“.
Его лучшая сотня, „Волчья сотня“, так же, как и он сам, в огромных серых папахах из волчьего меха. Страничка из Майн-Рида или Луи Буссенара!
Сам генерал молод, подвижен и жизнерадостен, и кажется, что свое большое дело он творит шутя, играя, и, наблюдая его, хочется назвать молодого, веселого героя именем одного из действующих лиц романов Майн-Рида, ну хотя бы Волчьим Клыком.
Как-то невольно тянет к генералу всякого, кто его видит. Простотой, молодостью и бесшабашной удалью веет от его небольшой, но стройной и крепкой фигуры.
— Ваше превосходительство, разрешите с вами поговорить.
— Если вам интересно, то давайте за чаем...
— Не выношу рамок. Они меня душат. Представьте себе, что мне говорят „отсюда досюда“, а я хочу как раз оттуда. Скандал! У меня руки связаны, а я по натуре бродяга, самый настоящий... Но, видно, Бог надо мной сжалился, и в 1915 году был сформирован кубанский партизанский отряд. Вот тут-то я и увидел Божий свет. Вы понимаете, полная свобода действий, в моих руках инициатива. Я подобрал себе лихих ребят и то-то уж и выкрутасы заворачивал, любо-дорого. Немало крови было испорчено австриякам.
После переворота и прочих неприятностей мне пришлось самоопределяться на Кубань, а оттуда опять... потянуло на волюшку-вольную. Отправился в Персию и не пожалел. Там поле деятельности для меня представилось самое широкое, но скоро и в Персии похужело. В моем отряде осталось всего восемьдесят человек из тысячи.
Ген. Баратов отдал приказ расформировать отряд, но мои ребята не согласились расходиться и пошли вместе со мной бродяжничать по обходным путям. Через весь Терек прошел с боем, а около Минеральных Вод пришлось распустить отряд, да и самому уехать в Кисловодск. Жил себе там тихо и мирно, но с апреля меня стали навещать казаки, а это повело к моему аресту. Посадили в тюрьму и, по слухам, спустили бы там с меня шкуру, да фамилия спасла. Был у большевиков матрос Шкура, тоже сидевший в это время в тюрьме, и вот через несколько дней после моего ареста вышел приказ освободить Шкуру. Я отозвался, меня и выпустили. Понятно, что в ту же ночь я драпанул в горы. На другой день меня, говорят, искали и телеграфировали во все концы, да как же, ищи ветра в поле. И почти моментально набрал отряд... Стал делать налеты на хутора и станицы... Когда у меня набралось сотни две, я наскочил на Кисловодск. Вот мы поживились и оружием, и снаряжением, и прочим добром.
Через некоторое время ко мне присоединился Лабинский отряд подъесаула Солодкого, и скоро у меня получился отряд в десять тысяч человек. Тут уж я обнаглел и решил прорваться к Добровольческой армии через Ставропольскую губернию. Подошел к Ставрополю и послал телеграмму, чтобы город сдался иначе разгромлю. Оборонял Ставрополь месяц, а потом с четырьмя сотнями прорвался в Баталпашинский район и вскоре там сформировал семь казачьих полков, четыре горских и бригаду пластунов, и тут уже у меня получился фронт на 220 верст, который держал два с половиной месяца, т. е. до соединения с Добровольческой армией.
Патроны сами набивали, действовали все больше шашками. Большевики, по правде говоря, бояться меня стали, а бабы так прямо чудеса стали рассказывать обо мне. „Расстегнул это, — говорят, — Шкуро черкеску, а пули из-под нее так и посыпались. Не берет его пуля, потому он слово такое знает“. Понятно, я не стал разуверять их. Да-с, повоевали. Всю Кубань, можно сказать, на брюхе исползали».

Все это Андрей Григорьевич рассказывает спокойно и просто, без всякой рисовки. К нашему столу подходит какой¬то молодой офицер. „Ваше превосходительство, примите меня к себе в дивизию!“ — „А в Бога веруете?“ — „Верую“. — „И в церковь ходите?“ — „Хожу“. — „Дуйте в какой хотите полк и сотню, там запишут, а потом я оформлю“».

А вот фрагмент из статьи донского журналиста Н. Николаева «Генерал А. Г. Шкуро» («Донская волна», № 10 (38), 3 марта 1919):
«...Плохо приходилось комиссарам, которые попадали в руки Шкуро. Но темных и, в сущности, одураченных людей он щадил. Мобилизованный член профсоюза, случайно попавший в Красную армию молодой казак, какой-нибудь „комиссар народного образования“ из струсивших интеллигентов после встречи со Шкуро уносили воспоминания об оригинальной „банде“, которая не расстреляла без суда и опроса свидетелей ни одного человека, голодная и измученная, не взяла насильно у жителей ни одного куска хлеба, ни одной рубахи.
Когда в сентябре прошлого года он взял Кисловодск, в городе было до 3000 раненых и больных красноармейцев, с ужасом ожидавших, что казаки сделают с ними то же, что они делали с захваченными казаками.
— Не тронуть ни одного раненого красноармейца, — отдал приказ Шкуро.
И никакие репрессии, никакие виселицы не произвели бы на население и самих красноармейцев такого впечатления силы и уверенности в себе, какое произвело это великодушие победителя.
В Пятигорске, под влиянием известия о занятии Кисловодска, усилился террор. Шкуро приказал посадить на подводы более здоровых красноармейцев, довезти их до передовых постов и пустить к врагам.
— Пусть там расскажут о „кадетских зверствах“, — сказал Шкуро, — быть может, там хоть немного станут щадить невинных людей.
— Я не могу слышать о том, что они делают, — говорил он.
И он производит налеты на Кисловодск, Ессентуки и вывозит с собой оттуда тысячи человек...
Он идет на войну, а не в карательную экспедицию.
„Иные идут по трупам, а я иду по цветам“ — такую фразу приписывает Шкуро молва.
Шкуро — романтик. Он любит бой, любит развернутые знамена, любит „идти в шашки“ (много раз лично водил свою Волчью сотню). С боем заняв город, он любит вводить в него свои войска под музыку, под звон колоколов».

Шкуро планировал соединиться с Мамонтовым и провести совместный рейд. Дерзкий генерал рассчитывал повести казаков прямо на Москву, о чем и писал Деникину: «Овладев Москвой, мы вырвем сразу все управление из рук кремлевских самодержцев, распространим панику и нанесем столь сильный моральный удар большевизму, что повсеместно вспыхнут восстания населения и большевизм будет сметен в несколько дней». Однако в окружении главнокомандующего резко возражали против этого плана. Никто не верил, что Москву можно взять лихим казачьим набегом без поддержки пехоты и артиллерии, хотя сил Красной армии, способных оборонять столицу, было явно недостаточно. Подготовленное и обеспеченное должным образом наступление — безусловно, но партизанский рейд? К тому же генералы вовсе не желали отдавать Шкуро и Мамонтову лавры завоевателей Москвы. Шкуро пишет, что «Врангель вследствие своего непомерного честолюбия не мог перенести, чтобы кто¬либо, кроме него, мог сыграть решающую роль в Гражданской войне».

В итоге Деникин согласия на рейд на Москву не дал. Напротив, через своего генерал--квартирмейстера Плю¬щевского-Плющика предупредил Шкуро, что «возможность такого с твоей стороны шага уже обсуждалась и что в этом случае ты будешь немедленно объявлен государственным изменником и предан, даже в случае полного успеха, полевому суду».
Вместо похода на Москву Шкуро получил приказ взять Воронеж. 8 сентября он соединился с Мамонтовым и сразу отметил, что «он вел за собою бесчисленные обозы с беженцами и добычей... Казаки Мамонтова сильно распустились, шли в беспорядке и, видимо, лишь стремились поскорее довезти до хат свою добычу. Она была, по-видимому, весьма богата; например, калмыки даже прыскали своих лошадей духами».
Мамонтов получил директиву перейти на левый берег Дона и овладеть Лисками — узловой железнодорожной станцией. Но допустил крупную ошибку — перевел на левый берег Дона не только свои войска, но и громадные обозы, имея в тылу у себя лишь единственный узкий мостик. Для охраны своего правого фланга он выставил лишь один конный полк. Вытянувшись в бесконечную колонну по низменному берегу Дона, люди Мамонтова двигались вниз по его течению.
В это время красные, занимавшие командные высоты, окаймлявшие низменность, перешли в наступление и, сбив фланговый полк донцов, атаковали отряд во фланг. Обозы бросились в паническое бегство; паника передалась и строевым частям; на единственном мосту через Дон происходила невообразимая давка. Установив пулеметы, большевики стали обстреливать мост, нанося мамонтовцам потери и увеличивая смятение.
И тут на противоположном донском берегу появился генерал Шкуро. Он скомандовал своим «волкам», и те ринулись расчищать злосчастный мост нагайками и шашками. Кубанцы разогнали на нем и по берегу ошалевших донцов, и тотчас Шкуро перевел по настилу два своих конных полка. Шкуровцы, как написал потом их генерал, «наказом и показом устыдили донцов и перешли в контратаку».

После боя Шкуро и Мамонтов остановились в доме священника. «Мамонтов со сломанной ногой лежал в кровати; я сидел возле него. Два наших личных адъютанта находились в этой же комнате; батюшка стоял в дверях; самовар приветливо кипел на столе.
Вдруг раздался оглушительный грохот, блеснул свет, комната наполнилась пылью и дымом. Мамонтов был сброшен с кровати и потерял сознание. Ударившись с силой обо что-то, я также лишился чувств. Однако вскоре пришел в себя; чувствую, что жестоко болит нога. Дом горел как свеча. Батюшка испускал стоны, искалеченный и с оторванной ногой; вскоре он умер. Оглушенные адъютанты стонали на полу. Прибежавшие ординарцы вынесли нас на двор. Оказалось, что тяжелый снаряд попал в дом, пробил крышу и разорвался в коридоре.
Лежа под навесом, мы постепенно приходили в себя. Вдруг раздался второй оглушительный разрыв. Снаряд попал прямо в группу людей и лошадей; многих перебил. Тогда нас вывезли за город, и к утру мы оправились совершенно».
И Шкуро, и Мамонтов остались в строю. Мамонтов пошел на Лиски, а Шкуро 24 сентября сначала атаковал Нижнедевицк и захватил там свыше семи тысяч пленных, два десятка орудий, много пулеметов. Отвлекающим маневром Шкуро повернул на север, где взял Землянск, из которого противник бежал к Воронежу.

Двадцать девятого сентября мост, наведенный шкуровцами через Дон, был закончен, части ринулись вперед. Красные открыли сильнейшую канонаду. Шкуро гнал к мосту на автомобиле вместе с группой командиров, и тут снаряд ударил рядом с машиной. Всех пассажиров выбросило на землю, поблизости убило восемь казаков и двенадцать лошадей. Шкуро и на этот раз отделался относительно легко: контузия в голову.
Перескочившие на другой берег два кубанских полка не сумели залететь в Воронеж с ходу. Он был сильно укреплен несколькими ярусами окопов с густой проволочной сетью впереди. Четыре бронепоезда курсировали по железнодорожным путям. На рассвете 30 сентября 1919 года шкуровцы снова попытались взять эту твердыню, из которой ухала тяжелая артиллерия, но были отбиты.
В два часа к атаке приготовились отборные эскадроны. Очевидец позднее писал:

«Стеной на великолепных конях застыла его гвардия: триста способных на все казаков „волчьего“ дивизиона. На каждом — папахи волчьего меха, волчьи хвосты на бунчуках. Простреленные, щегольски выношенные черкески с черными бешметами перекрещены по тусклым газырям патронташами. Спереди на бедре — кинжал, сбоку — шашка, прячутся за отворотами рукавов, по всей одежде револьверы, за плечами — винтовка... Как влитые сидят на конях и другие казаки, дравшиеся с батькой Шкуро партизанами, реют над ними на пиках с „балберками“ полотна немилосердного боевого значка: волчья голова на черном поле... Сощурив глаза, покусывая смоляные стрелы усов, ждут команды и джигиты Горско-Моздокского полка.
Атамана Шкуро после того, как его выкинуло разрывом снаряда в Гвоздевке из машины, постоянно тошнит и прижимают сильные головокружения, не переставая
болит нога, изувеченная взрывом в доме священника. Но, как всегда, и сейчас его небольшого роста атлетическую фигуру скрадывает гордая посадка на коне. Генерал крутит свой длинный желтый ус, глядя на дымный, ощерившийся пушками, „колючкой“, пулеметами Воронеж, под которым уже легли десятки кубанцев. Обветренное докрасна лицо Шкуро под низко надвинутой волчьей папахой вдруг искажается, он нечленораздельно кричит. Приказ атаки глушится сплошным ревом и разрывами снарядов, но шкуровцам этого то ли крика, то ли волчьего воя достаточно. Шашки наголо!
Эскадроны бешеным карьером срываются на Воронеж. Сплошной свинцовый дождь встречает их над проволокой окопов, казаки рубят ее шашками... Они вылетают мертвыми из седел, рубят, перескакивают смертоносный частокол, от ужаса перед которым заливисто ржут кони... Всадники падают и рубят...
Стена казаков, словно наотмашь крестящих свою смерть, потрясает. Красные выскакивают из окопов, бегут назад к городу. И по их следам с ревом стелется беспощадная шкуровская конница.
Вокзал, с которого бросились удирать и бронепоезда, кубанцы взяли с ходу. Ожесточенно драться пришлось в уличных боях».

В Воронеже казаки захватили 13 тысяч пленных, 35 орудий, «бесчисленные обозы и громадные склады». Все вроде бы сложилось отлично. Железнодорожная линия («шкуровский» Воронеж — «мамонтовские» Лиски) полностью перешла к добровольцам. Был самый пик наступления Вооруженных сил Юга России 1919 года, когда через полмесяца — 17 октября — деникинцы, захватив еще и Чернигов, Орел, Севск, возьмут свою крайнюю точку в этом рывке на Москву: Новосиль уже «предмосковской» Тульской губернии.

Тысяча девятьсот девятнадцатый год стал и пиком популярности Шкуро. Газеты были полны очерками и статьями о «народном герое», а в Ростове¬на¬Дону даже вышла его биография. В Белой армии его именем назвали бронепоезд и танк. О нем и его бойцах слагались песни:

Только вечер, партизаны
«Волчьей сотни» — «Марш вперед!»
Тихо крадутся кустами,
Впереди Шкуро идет.

И не раз с отрядом малым
Города он штурмом брал,
Этот грозный и удалый
Славный Шкуро-генерал!


(Продолжение на следующей стр.)

 

Связные ссылки
· Ещё о Белое Дело
· Новости Admin




<< 1 2 3 >>
На фотозаставке сайта вверху последняя резиденция митрополита Виталия (1910 – 2006) Спасо-Преображенский скит — мужской скит и духовно-административный центр РПЦЗ, расположенный в трёх милях от деревни Мансонвилль, провинция Квебек, Канада, близ границы с США.

Название сайта «Меч и Трость» благословлено последним первоиерархом РПЦЗ митрополитом Виталием>>> см. через эту ссылку.

ПОЧТА РЕДАКЦИИ от июля 2017 года: me4itrost@gmail.com Старые адреса взломаны, не действуют.