В.ЧЕРКАСОВ-ГЕОРГИЕВСКИЙ: НОВЫЙ РОМАН «МЕЧ И ТРОСТЬ». ЧАСТЬ II «ТЕКТОНИЧЕСКО-ГЕОФИЗИЧЕСКОЕ ОРУЖИЕ»
Послано: Admin 17 Ноя, 2014 г. - 19:03
Литстраница
|
Глава 3. Заполярный этап троцкистов
Петр устроился жить в том же отеле, где Грета и отец Антипа. С ним он познакомился вечером, назвал Александра Елизарова, но Антипа его не помнил. Зато засиял глазами, когда узнал, что Конеграй казак:
-- Так вы из Казакии? Это единственная территория Эрэфии под Русскими, отбитая ими у Россиянцев! Какой у вас атаман! Человек такой же воли и ума, как генерал Краснов. На этой Третьей гражданской, видите, Господь послал атамана в святую память о казненном на Второй гражданской войне советскими Петре Николаевиче. Надеюсь, что Русские освободят землю всей России... Беда, что война затянулась, но счастье, что больше никто не бьет ядерными ударами. Слава Богу, ядерное оружие на исходе...
Петр кивал, горестно разглядывая блеск глаз батюшки.
"-- Для чего я приехал? Отцу Антипе уже не поможешь. Пошло прахом их дело с Сашко Студентом. Э-эх!.. Зато в своем уме Затольский. Слава Богу, шо к нему попал. Рад будет дядя Терентий..."
Утром как на службу Конеграй прибыл к Владимиру Николаевичу. Тот обрадовался, заерзал на каталке, крутил головой, прожилки которой будто на побитом бильярдном шаре. Он зачастил:
-- Я, Петя, всю ночь не спал. Вдруг, подло подумал, вы не придете еще? Столько навспоминал... Плакал не от жалости к себе, а к зэкам, навечно, как бы на память человечеству, легшим в вечную мерзлоту. А что? Мамонтов в Заполярье откапывают до сих пор, отлично сохранились. Вдруг через сотни лет Россия станет такой прекрасной, что торжественно вскроет Воркутинские лагерные захоронения и упокоит их в гробах панихидно и под Царский гимн!
-- Отец Антипа вон считает, шо Русские в России на Третьей гражданской победят, -- невесело сказал Петр. – Не в курсе он истинных дел, шо снова попал под красных Крым и от них воюют засланные горе-казачки на Донбассе. Пророчит, шо Третью мировую развяжут исламисты. А их татары в Крыму притихли.
Затольский строго посмотрел.
-- Не шутите, пожалуйста, на эту тему. Бог через таких людей, как Антипа, многое говорит. Его картина ядерной и гражданской войны не бессвязна. Возможно, именно так и будет... И чтобы Русские, а не подставные путинцы победили, уже сегодня надо сделать кое-что грандиозное.
-- Да? Повернуть российских дураков, шо громят теперь Украину, на Путина? Да за него ныне почти гуртом нынешняя Совдепия!
Затольский покачал головой.
-- Есть вещи поважнее в ядерной войне. От них во многом зависит, кто победит. Я это знаю как бывший лагерный заведующий лаборатории завода концентратов Промысла №2 Ухтпечлага. "Промысел №2 имени ОГПУ" был на реке Ухте вверх на двадцать километров от поселка Чибью и являлся в 1930-х годах единственным местом добычи радия в СССР. На нем из тамошней радиоактивной воды вырабатывался радиоактивный концентрат. Концентрат концентрационного лагеря. Каково? О том, что с ним стало и что может быть, на Западе, возможно, из знающих остался я один. Наверное, это ушло бы со мной в могилу, потому что государственное использование той силы: тектонического оружия, – в акватории Заполярья может быть чудовищно. Я не обращался по этому вопросу здесь к специалистам, потому что не мог себе представить, что послекоммунистическая Россия окажется способной на захват Крыма, развязку украинской войны. Я месяцами слушал от отца Антипы ход будущей ядерной войны, был потрясен, а теперь не сомневаюсь, что Эрэфия способна на любое для выживания. В Европе и США после эмиграции я занимал видное положение как ученый и химик-практик, но теперь меня, старика под сто лет, прикованного к каталке, по этой проблеме никто не послушает. Я расскажу ее, Петр, вам в итоге моих лагерных воспоминаний. Не ведаю, как это может разрешить проблему. Но для чего-то Господь Бог ведь связал меня с отцом Антипой и вами.
Он усмехнулся:
-- Вы, Петя, наверное, думаете, что от сумасшедшего Антипы попали к выжившему из ума Затольскому?
Конеграй смутился:
-- Да не то, шобы так...
-- Так, так. А пока вы слушайте, раз нас Бог свел... Сегодня не подано коньяка, обойдетесь минералкой?
-- Я в тюрьме отвык от выпивки.
-- Ну и славно... Из Котласа нас снова грузили в "столыпины" для отправки в Архангельск. Новый конвой принимал у эшелона по формулярам, его начальник закричал не торопящемуся в вагон Цомаху:
-- Ну что ты задерживаешь как несознательный? А еще шестьдесят лет состоишь в партии!
"Карл Маркс" прищурился и рявкнул:
-- Р-р-разговорчики! Отставить! -- скрестил по два пальца в клетку.
Мол, за "разговорчики" теперь сажают кого угодно.
Вскоре нас доставили в Архангельск. Здесь, как и в других крупных городах СССР, действовали концлагерь и пересыльный пункт. На пару дней наш этап разместили в брезентовых палатках за колючкой недалеко от морского порта. Воздух с моря освежал, там громоздились трубы кораблей, реяли разноцветные флаги иностранных судов -- приволье мира. Мы разглядывали его со скамеек вокруг столов, вкопанных в землю около палаток. Я сидел с играющими в шахматы, где на вылет отсеивают противников; пока выигрывал.
Здесь я познакомился с секретарем Троцкого Познанским. Все называли его Игорем, хотя ему было под сорок лет. У него продолговатые черты лица, серые глаза, изящно сжатые губы, нос с горбинкой, полуседая курчавая шевелюра. Одет в наглухо застегнутый китель, галифе в сапоги. В обращении необыкновенно вежлив, внимателен, но общителен в меру. С собой возил в футляре скрипку, на какой иногда играл. Познанский предложил мне партию в шахматы против него и Сергея Седова на таких условиях:
-- Вы играете один, мы вместе -- против, но не общаясь между собой, попеременно делаем ходы после вашего хода.
Я сказал:
-- Да ведь каждый думает по-своему и, не советуясь, мысли одного будут перебивать намерения другого.
Познанский и Седов согласились, что это трудно, но интересно. Они, видимо, так сдружились, что уверились, будто могут и в этой игре понимать друг друга без слов.
За шахматами я разговорился с сыном Троцкого и узнал, что Седов был ассистентом кафедры в московском Ломоносовском институте, занимался вопросами генераторного газа, а когда его сослали в Красноярск, работал инженером на Красноярском машиностроительном заводе. Я заметил на его запястьях швы ниток на поперечных ранах, еще свежие, окровавленные. Потом мне рассказали, что Седова после попытки самоубийства в тюрьме зашили и сразу бросили в автозак нашего этапа.
Неподалеку от нас развалился на скамейке бывший бухгалтер Николай Александрович Шестопалов, имевший трехлетний срок за неосторожные речи на работе. Он распевал только что появившуюся популярную песню, сочиненную по заданию свыше. Была призвана успокоить патриотизмом в массовый угон населения в лагеря под руководством генерального секретаря госбезопасности Ежова. Шестопалов выводил красивым баритоном:
Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек!
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек…
Как невесту, Родину мы любим,
Бережем как ласковую мать!
Эта "Родина" была злобной мачехой. Троцкист за нашим столом изобразил, будто его тошнит, и с омерзением сказал:
-- До чего отвратителен этот тип. Как его? Гнилопятов?
-- Шестопалов, -- уточнил я.
-- Все равно, от того и другого воротит гнилью.
Познанский и Седов их общую шахматную партию мне проиграли, однако играя с ними порознь, я проигрывал обоим.
На столе появился заваренный в жестяном чайнике фруктовый чай. Седов по-французски попросил у разливавшего троцкиста себе кружку, имея в виду «Позвольте мне чаю»:
-- Пермете муа тэй.
От его произношения и французского я невольно улыбнулся. Седов спросил меня:
-- Вы троцкист?
-- Нет, беспартийный.
Обычно любезное лицо Седова исказилось гримасой, но он сразу смыл ее, встал и ушел из-за стола.
Вечером протяжно гудели пароходы, утопающие в дымке холодного моря. Их слабые очертания были как наше безнадежное будущее.
Затольский налил себе минеральной воды, попил мелкими глотками. Внизу к кайзеровскому вокзальчику проскрипел гитлеровский трамвай.
-- Утром наш этап партиями перегоняли в порт для погрузки на огромный старинный пароход "Енисей". Он мрачностью напомнил мне древний английский корабль, изображение которого я видел в дореволюционной "Ниве". На нем из Британии в Австралию отправляли преступников на каторгу. Спустя век и мы уходили с материка в никуда.
На "Енисее" нас заводили через верхнюю палубу в трюм. Это колоссальный зал с массой задраенных толстыми стеклами зарешетченных иллюминаторов. Плавучая тюрьма. Трехэтажные нары тянулись вдоль трюма, разделенного на отсеки. В один из них пригнали партию женщин, у некоторых грудные дети, рожденные в заключении. Они зэчки из тюрем Горького, который ныне стал опять Нижним Новгородом. Девушки среди них, красивые, были студентками Горьковского педагогического института. Пожилые женщины -- в основном из политизоляторов Верхнеуральска и Владимира. Их разместили с нашей партией через перегородку. Такая милость -- женское общество, мы свободно общались с ними, прекрасно эрудированными. Перед отплытием вместе поднялись на палубу, где столпились все зэки.
На верхнем мостике четыре пулемета целились в нас. На возвышенных палубных местах с винтовками наперевес цепенел конвой. Бросаться за борт для побега бесполезно, под пулеметным, винтовочным огнем далеко не уплывешь.
Когда "Енисей", лавируя между судов, выходил в открытое море, на соседних иностранных кораблях высыпали матросы. Они видели, что мы шли под усиленной охраной, приветствовали советских зэков. Французы кричали, махали сорванными с голов бескозырками, англичане ревели, поднимая руки. Точно так, но строем на бортах под гремящий корабельными оркестрами русский гимн "Боже, Царя храни!" приветствовали французские и английские экипажи идущий на смерть крейсер "Варяг", в его последний бой вместе с канонеркой "Кореец" -- одни против японской эскадры в 1904 году в Чемульпо. Теперь моряки воздавали честь последним русским Совдепии, у которых уже не было сил сражаться.
Троцкисты стояли неподвижно, бубнили:
-- Это буржуазные, капиталистические страны. Мы не можем их приветствовать.
Зато все остальные зэки нашего парохода дружно кричали "ура!", махали руками, женщины — шляпами.
На просторе море штормило, меня замутило, я бродил как пьяный. Грузины из тюрем Кавказа, в основном пожилые, полеживали на нарах, один поглаживал живот и напевал:
-- Кю-ю-шать хачу, кю-ю-шать...
Другой посмотрел на меня выпуклыми глазами и сообщил:
-- У нас на Кавказе сто пуд виноград, а на Воркута сто пуд комары!
Я ответил:
-- Думаю, что на Воркуте ничего нет, кроме снега и льда.
Троцкисты строго делились на две группы: ортодоксы и спутники -- лишь теоретически признающие их политическую платформу. Ортодоксы же были и здесь борцами, открыто выражали свои взгляды, троцкистскую программу, критиковали по любым вопросам. Они не считались ни с конвоем, ни с администрацией. На Воркуте ортодоксы стали организаторами всех беспорядков, голодовок, демонстраций, и все зэки следовали им. Ортодоксы называли себя ленинцами в отличие от сталинцев, содержащих их за решеткой. Льва Давидовича Троцкого они называли меж собой ласково буквами ЛД. Его сын Седов вел себя весьма скромно, ни перед кем не унижался и не над кем не возвышался. Среди троцкистов был окружен ореолом любви -- символ ГУЛАГовской политической оппозиции.
Особняком среди ортодоксов держался грузин Бодридзе, возможно, потому что значительно выше их по культуре и образованности, говорил на отличном французском языке, как и по-русски. Еще запомнился армянин-троцкист, похожий на Сократа: такой же курносый, с огромным лбом в мелких шишках, надбровные дуги, спокойные "философские" глаза, -- как на известной скульптуре древнегреческого Сократа. Он был из правительства советской Армении.
Среди ортодоксов также выделялись брат и сестра евреи. Они встретились на "Енисее" после долгой тюремной разлуки. Брат средних лет, но совсем седой, высокий, необыкновенно худой и бледный с беспокойными выцветшими глазами. Как и Познанский, имел скрипку, сказал мне, что для заключенных играет всегда, но никогда -- для конвоя, администрации и вольнонаемных. Из-за туберкулеза он харкал кровью в платок, а кашляя, отворачивался или отходил в сторону. Его двадцатипятилетняя сестра со впалой грудью, горбатой спиной на последнем градусе чахотки, голова бела как у старухи. На ее уродливом, перекошенном лице дергались фиолетовые губы, зияли высокий смертельно-белый лоб, пронзительные глаза, она смотрела на все критически и озлобленно. Лишь когда она разговаривала с братом на идиш, на щеках загорался румянец. Их отправили на курорт к северному полюсу, чтобы быстро избавились от болезней. Я подумал о ней:
"-- Эта девушка имела в жизни одну утеху -- политику. Анализировала обстановку, раскусывала людей, впивалась во внутреннюю, внешнюю политику СССР. Критиком была беспощадным, а это страшно советским деятелям".
Троцкисты, в основном евреи, были неподдельно идейны и разделяли свою нацию на евреев и жидов. Они презирали жидов, строящих жизнь на гешефт-комбинациях, на том, "что я буду с этого иметь"? С жидами они не общались и не подпускали близко к себе. Кстати, то же самое я видел в Нью-Йорке, где еврейские иудеи-ортодоксы дистанцируются от жидов, которыми переполнены ювелирные лавочки на Пятой авеню, особенно презирают жидов из СССР, РФ.
Так вот, содержание троцкистов-ортодоксов уничтожало в них даже саму национальность. По ним увидел, что у людей на определенном уровне развития исчезает ощущение своей национальности из-за высокого понятия долга. Может быть, крайность их положения сделала такими? Возможно, то были отборные люди? Мне трудно ответить на эти вопросы. Но такими они мне запомнились.
Затольский вытер платком испарину со лба, пояснил Конеграю:
-- Петя, я так подробно о людях, чтобы хотя бы один человек, вы, запомнили их.
-- Та вы, Владимир Николаич, называйте меня на ты.
-- Ну и славно, так роднее. Продолжим. Мне же нужно тебе еще по ухтинскому радию доложить, я все выкладки давно приготовил в электронном виде. Они тебе нужны в России, покажешь там доверенным специалистам, чтобы они помогли предотвратить возможную беду всемирного масштаба.
Петр озадачился:
-- Так по этому делу надо в Россию?
-- Непременно. А ты не собирался возвращаться?
Конеграй и не думал об этом. Старик заговорил так же веско, как когда-то отец Вениамин в "Ребибии":
-- А кому, как не тебе передать? Тебя, Петя, на это Бог послал!
-- Та я, Николаич, простой же казак.
-- Был ты таков, пока не приехал в Шварцвальд. Слушай дальше:
-- Чтобы освежиться от морской болезни, я поднялся на палубу. Белое море Ледовитого океана необъятно простиралось окрест, сливалось на горизонте с небом огромным куполом, напоминавшим о шарообразности Земли. Такая же колеблющаяся гладь, как и тогда, когда не было человека. Наша бренность на нашей планете! Страшно стало и оттого, что я внимательно осмотрел громадный "Енисей". Он был дряхлым и потому что не раз побывал на дне морском. Полугнилые, позеленевшие борта, пропитанные солью ниже ватер-линии, облепленные ракушками, изъеденные чревоточиной. Я подумал:
"-- Не раз он тонул, а теперь с зэками затапливается и поднимается наверх уже без людей?"
Спустя несколько месяцев на Воркуте я прочел в газете "Северная правда", издававшейся в Нарьян-Маре, на последней странице сообщение мелким шрифтом:
"Вчера в Белом море затонул океанский пароход "Енисей" от взрыва парового котла".
Это произошло в ту навигацию на втором рейсе "Енисея", наш был первым.
Тягостно мне стало у борта. Чтобы отвлечься, перевел взгляд на палубу. Вон бредет старый эсер Левин, имеющий один глаз, и тот косой, не замечает свисающий по дороге могучий такелажный крюк. Ударяется лысиной! От боли схватился за голову, закрыв единственный глаз. К нему подходит бывший фармацевт Фишман и осведомляется:
-- Это что? Попытка самоубийства?
На палубе стайка девушек, я залюбовался изящной, кареглазой. Как ладно сидело на ней аленькое платьишко с вишневыми полосками. Эх, где моя молодость! Они наклонялись через борт, разглядывая волны. Кто-то из зэков закричал:
-- Смотрите, вон вдали Соловки!
Мы увидели в дымке очертания белых стен и храмов, колоколен древнего монастыря. Я вспомнил не "широка страна моя родная", а подлинно народную песню в 1925 году:
В Белом море просторы и ширь --
Соловецкий былой монастырь.
Там конвой от тоски и забот
Все прикладами лупит народ...
Точки эти золотые, огоньки
Нам напоминают лагерь Соловки...
Все, кто наградил нас Соловками,
Просим, приезжайте сюда сами:
Просидите вы годочка три иль пять,
Будете с восторгом вспоминать!
Комендантом Соловецкого лагеря особого назначения был ссученный зэк по кличке Курилка. Он нещадно давил, уничтожал зэков по-любому, списывая покойников: "Убит при попытке к побегу". Теперь рыжего Курилки там не было, расстреляли вместе с подопечными. Я вспомнил из "Истории России" Соловьева, что на Соловках когда-то старообрядчески бунтовали монахи, всячески старались оградить себя от мирской суеты. Теперь "суета" втоптала лагерь-монастырь в смерть. А в брежневское время я прочитал в советской газете "Известия", посмотрите, Петя, эту вырезку:
"В полночь мы наблюдали закат. Оранжевый шар, скользнув по лезвию морского горизонта, будто нехотя окунулся в холодные волны. Дневной свет слегка померк: на небо словно набросили прозрачное серое покрывало. Пассажиры "Вацлава Воровского", особенно южане, с восторгом говорили друг другу:
-- Представляете, белая ночь в Белом море!
...Конец плаванья. Выскакиваешь на палубу и останавливаешься завороженный. Стольный русский град, словно сошедший со страниц пушкинских сказок, смотрит на тебя с берега башнями-глыбами, подбоченившимися крутобокими стенами, куполами церквей...
Все это история, порой печальная, порой трагичная, а чаще героическая. Она не умалчивает и о том, что Соловки были местом ссыльным. Но все это в прошлом. А Соловки живут настоящим и будущим"...
Вот такая красивая дрянь. Соловки были первосортным концлагерем, этот опыт и в сегодняшней России используется. Поныне там продолжаются посадки за "мыслепреступления", как это назвал Оруэлл. Сколько лучших русских людей сгинуло соловецки! Бессмертны для русского гоголевские слова: "Скучно жить на этом свете, господа!".
Из Белого моря мимо Кольского полуострова мы вышли в Баренцево море. Цвет начинавшегося Ледовитого океана изумрудного оттенка, волны мощнее пенились по бортам хлопковыми кружевами, опадая за кормой водопадом. Холодная туманная стынь сливалась с северным небом. Мне показалось, что вся планета залита этой волнующейся водой. Не может же ничтожная часть суши властвовать над такой стихией, которая способна поглотить ее немедленно. О всемирном потопе знаем из Библии и по клинописи с плит, найденных при раскопках эпохи Шумеров. Раз потоп был, он возможен снова! И вызвать его могут человеческие беспощадные руки, чего я боюсь по применению Эрэфией тектонического оружия в новой войне.
|
|
| |
|
