В.ЧЕРКАСОВ-ГЕОРГИЕВСКИЙ: НОВЫЙ РОМАН «МЕЧ И ТРОСТЬ». ЧАСТЬ I «БЛАГОСЛОВЛЕНИЕ ЗАРУБЕЖНОЙ ЦЕРКВИ»
Послано: Admin 17 Ноя, 2014 г. - 18:19
Литстраница
|
Глава 5. Париж и приход отца В.Жутова – 2007 год
Из США во Францию по розыску отца Антипы Александр прилетел в разгар лета 2007 года. Пошел в Париже в знаменитый здесь храм РПЦЗ отца Вениамина Жутова и узнал, что Антипа бывал в нем, а потом уехал в Мюнхен.
Этот год окончательно расколол РПЦЗ. В мае ее основная часть рукой митрополита Лавра (Шкурлы) подписала "Акт о каноническом общении" с Московской патриархией -- унию, по какой патриарх московский Алексей (Ридигер) возглавил "Русскую православную церковь" и Зарубежную, которую противники стали называть РПЦЗ(МП). Сторонники почившего митрополита Виталия заявили о своей с ними непримиримости.
Протоиерей Вениамин издавна настоятельствовал в этом парижском храме, который после кончины митрополита Виталия встал под омофор епископа Владимира (Селищева). Тот возглавил приходы, сохранившие название РПЦЗ, теперь с уточнением -- РПЦЗ(В-В), то есть бывшие под омофором митрополита Виталия, а теперь -- епикопа Владимира. Катило среди непримиримых размежевание. Еще при митрополите Виталии от РПЦЗ(В) отложились "Российская Православная Автономная Церковь" (РПАЦ) митрополита Валентина (Русанцова), управляющего из российского Суздаля, и "Русская Истинно-Православная Церковь" (РИПЦ) архиепископа Лазаря (Журбенко), управляющего из украинской Одессы. Недавно появилась "Российская Православная Церковь" (РосПЦ) митрополита Антония (Урлова), управляющего из США; она сплотилась в противостоянии группировке владыки Владимира (Селищева).
Елизаров не вникал в церковную политику. На службах, трапезах парижского прихода он окунулся в поток старорусских времен. Его окружали люди наследственно-родовой Императорской, белогвардейской закваски. В жутовском храме на улице Клод Лоррен он при входе прикладывался к списку Курской Коренной иконы Божией Матери не только оттого, что с ним ходил по парижским больницам Чудотворец Иоанн Шанхайский, что в его окладе -- кусок древа, часть самой первозданной Курской Коренной иконы. А и потому, что среди пожертвованных в оклад этой иконе драгоценностей ало сияет боевой крест Святой Анны -- первейшее офицерское Императорское отличие за храбрость. Тут уж и не помнили, кто из белых героев отдал Курской Коренной иконе свою награду, но Сашко приникал к офицерскому кресту на Одигитрии-Путеводительнице будто ко всем ранам русских рыцарей тернового венца.
К Царским вратами алтаря храма на первом этаже здания прислонен архиерейский жезл святителя Иоанна Шанхайского, который основал в 1961 году сей храм в честь Всех Святых в земле Российской просиявших, и он стал кафедральным в Западно-Европейской епархии РПЦЗ. На втором этаже располагаются мемориальные покои Вселенского Чудотворца Иоанна Шанхайского и Сан-Францисского. Святитель служил в этом храме четыре года до его перевода на Сан-Францисскую кафедру. Сохранено и покрытое красной накидкой кресло, в каком почивал святитель Иоанн, по своей аскезе никогда не ложившийся спать в кровать.
Родившийся в семье бывшего поручика Белой армии в Лотарингии семидесятилетний отец Вениамин на срочной службе во французской армии был в воздушно-парашютных войсках, затем учился на физическом факультете университета. Потом его научная работа связалась с Национальным центром Франции по изысканию телекоммуникаций, где в лаборатории Жутов занимался лазерными кристаллами, ионной инплантацией в тонких слоях, полупроводниках. В 1970-е годы Жутова выдвинули в Центре начальником межотраслевого информационного отдела, включавшего аналитический, издательский, журнальный, обработки научных данных, переводческий, библиотечный, представительский секторы. В 1980-х годах Жутов тесно общался с физиками и руководителями научных центров всего мира.
Однако ставшему через некоторое время священником РПЦЗ отцу Вениамину не удалась в Центре блестящая карьера. Жутов не пожелал вступить в масоны -- необходимое условие для продвижения в высшую французскую элиту. Батюшка не подходил в заправилы мира сего по своему сердцу, старорусским ухваткам, кованых эмигрантским выживанием белых офицеров в парижских таксистах. Молодому Жутову удалось сколотить деньги лишь на покупку в Вильмуасоне под Парижем участка земли, изувеченного остатками каменного карьера. Выровнял его да и начал строить своими руками дом для семьи, в которой три дочки. А сначала Жутов сделал барак: врыл четыре столба и обшил их досками. Утеплил это стружками и поставил печку, с которой прожили первую зиму. Отец Вениамин, подвижник для России, являлся председателем Миссионерского Фонда, который с 1992 года издавал духовные книги с редакцией петербургского журнала РПЦЗ "Возрождение". Во Франции за 20 лет под руководством батюшки отпечатали полумиллион икон с оригиналов, сфотографированных в студии, из которых три четвертых пошли в Россию.
Жутов был женат на русской парижанке, дочери белого полковника, чей боевой крест Святого Владимира с мечами и бантом хранился в их доме вместе с погонами и Галлиполийским крестом Жутова-старшего. О своем отце батюшка рассказал однажды прихожанам на трапезе:
-- Видите ли, мой отец был рядовым русским человеком. Был как тысячи, сотни тысяч русских людей того времени: честным, правдивым, нестяжательным и жертвенным. Родился он в Петербурге. Семья Жутовых жила на углу Пушкинской и Невского. Мой дед был верующим человеком; занимал видную должность как чиновник, ибо в день его тезоименитства — святого архистратига Михаила приходило на дом соседнее духовенство с поздравлениями. В семье было семеро братьев и сестер. Мой отец, самый младший, был любимцем всех.
В разгар Великой войны отца взяли с последнего курса реального училища и определили в офицерское училище. Вскоре, став подпоручиком, он был отправлен в Херсон для пополнения фронтовых частей. Здесь застала его Февральская революция, и с того момента отец оказался брошенным на произвол событий. Появились самостийные украинцы, с Октябрьским переворотом — красные. Благодаря знакомству он был спасен от расстрела в ЧК, бежал. Днями скрывался в стогах сена пока не подошли добровольцы.
Воевал отец поручиком в Добровольческой армии, и дважды был в плену у красных. Первый раз военачальник включил всех военнопленных в ряды Красной армии. Когда отцовы товарищи задумали бежать оттуда к польскому фронту, он отказался. Бежавшие были схвачены и расстреляны. Отца привлекли к ответственности как знавшего о побеге, но ему удалось «заболеть» и получить от знакомого фельдшера направление в госпиталь, откуда бежать к белым.
Второй раз в плену у красных отца приговорили к расстрелу. Смертников выводили на копание себе могилы. По пути туда отец собирал какие-то зернышки, падающие с деревьев, в надежде, что вырастет что-то на его могиле...
Отец Вениамин сидел во главе длинного стола с прихожанами в полуподвале храма. Через оконце с уличного тротуара сумеречно тянулся свет, а от лампад, пылающих под образами, было ярко. Когда голос пресекся, батюшке не удалось спрятать мокрые глаза, тогда он поднял их -- васильковые, уже выцветающие, и вытер их тылом узкой ладони. Продолжил:
-- Перед расстрелом комиссар прошел вдоль ряда смертников. Подойдя к моему отцу, он вдруг приказал ему немедленно выйти из строя и скрыться. Комиссар-еврей узнал в моем отце того, кто однажды его самого спас от расстрела!
С отступающей Добровольческой армией отец очутился в Севастополе. Он служил в Алексеевском полку, его часть вместе с другими эвакуировалась в Галлиполи, где собралось около двадцати тысяч вооруженных Белых воинов.
Затем год прошел и стало ясно, что десанта в Россию не будет. Военные части начали расформировывать, люди поехали на работу в Болгарию, Сербию, Италию, Францию. Отец поселился в Болгарии и женился на русской беженке, моей матери. В Болгарии у русских сначала сохранялся военный строй в виде фехтовальных училищ. Кроме того, русские беженцы создали превосходные хоры. В одном из них под управлением Сорокина пел и мой отец, обладавший прекрасным баритоном. В кафедральном соборе святого Александра Невского в Софии пели на двух клиросах с болгарским хором. Впечатление у болгар было неописуемое.
Отец выучился токарному ремеслу и, не найдя в Болгарии работы, выехал по контракту во Францию. Мои родители поселились там в Лотарингии, где я появился на свет.
Наши беженцы не прижились на местах расселения. До Второй мировой войны они постоянно надеялись на скорое возвращение на Родину.
-- Даст Бог, в будущем году будем в России, — слышалось часто на собраниях, за праздничным столом, когда поднимали стаканы за Россию.
После Второй мировой войны русскую эмиграцию охватило движение «возвращения» на родину. Проводилась успешная пропаганда о якобы дарованной Сталиным всеобщей амнистии. Советами был пущен в ход весь арсенал психологического воздействия на белую эмиграцию. Появились московские митрополиты Николай, Григорий, их торжественно встречало духовенство собора Александра Невского в Париже во главе с митрополитом Евлогием, присоединившимся в сорок пятом году к Московской патриархии. Но после его смерти в сорок шестом епархия вернулась под Константинопольский омофор.
Если в СССР хорошо было разработано сервильное поведение церковников в отношении к власти — в частности, в призыве служить безбожному государству, то и за границей эта работа неплохо удалась большевикам. Множество эмигрантов, не только соблазнившихся победой в войне, амнистией и новым мундиром с погонами, но и примером духовенства, потянулось в советское посольство для получения паспорта. Потом на родине в тюремных застенках они проливали горькие слезы.
Мой отец упорно стоял на своем: никогда не доверять большевикам. Давний знакомый отца приходил его уговаривать, взять советский паспорт. Сначала у них разговор шел полюбовно, говорили про победу, амнистию, патриотизм. Потом собеседник начал налегать: нужно брать паспорт сейчас, когда дают, потом будет поздно; Франция — союзник России и так далее. Отец отпустил его ни с чем, а мне сказал:
-- Не такой уж я дурной, чтобы поверить коммунистам.
В 1948 году мои родители приняли французское подданство, считая маловероятным возвращение на родину, и чтобы обеспечить учебу сына.
В 1963 году родители вышли на пенсию и приехали жить вместе с моей семьей под Парижем в Вильмуасоне.
В 1974 году заболела моя мать и легла в госпиталь. В течение шести месяцев мой отец навещал ее (при двухчасовом пути в одну сторону). В день своей кончины мама как бы очнулась и стала ему шептать:
-- С Богом... — пока не испустила дух.
Отец сильно переживал кончину любимой супруги, но как военный он этого не показывал. Потом мне признался, что в течение года каждый день читал панихиду.
Да, мой отец был рядовой русский человек Святой Руси...
Отец Вениамин снова замолчал. Пошевелил пальцами вокруг тарелки перед собой, взял стакан с вином, потом отставил и продолжил своим плавным голосом, с острым петербургским произнесением согласных:
-- Отцу перевалило за девяносто лет, когда мы были с ним на Прощеное Воскресенье в Леснинской обители в Нормандии. В конце вечерни все подходят к аналою, на котором лежат иконы Спасителя и Божией Матери, кланяются, лобызают их и просят прощения друг у друга. Вот подходит мой отец, поддерживаясь палочкой, и плачет перед иконами. Духовник монастыря слегка толкнул меня и, показывая на моего отца, говорит:
-- Смотри, вот это Россия.
Отец всегда был строг к себе, никогда не проявлял излишних чувств, никому не был в тягость. Никогда не жаловался, у него всегда был один ответ:
-- Слава Богу, все хорошо!
Он был вполне самостоятельным до возраста девяноста семи лет. Утром вставал в определенное время, застилал свою кровать, шел умываться. Потом становился на молитву перед образами (где всегда теплилась лампада); потом он принимал завтрак. Начинал день как человек строевой.
Последние два года он нуждался в постоянном уходе: голова оставалась светлой, но ноги отказывались служить. Все чаще отец вспоминал стихотворения своего детства, в разговоре отличался тонким остроумием до конца жизни. Когда он еще был самостоятельным, первым спускался в церковь (находящуюся при нашем доме), закупал пачку свечей и ставил их со вниманием и молитвой, кланяясь и лобызая святые иконы. На Богослужении подпевал своим мощным и бархатным баритоном.
В моем детстве я не думал, что отец глубоко верующий, — он не выделялся внешним благочестием, мать же, напротив, как певчая посещала всегда храм Божий и меня с собой водила. Но когда мне было примерно семнадцать лет и я стал философствовать, мудрить, отец, который никогда не говорил со мной на религиозные темы, резко меня остановил:
-- Ты перестань выдумывать! Я провел всю войну, вокруг меня товарищи были убиты, справа, слева, а я выжил. Меня должны были дважды расстрелять в ЧК и остался в живых: меня мать благословила иконой в путь на фронт, и я ее всегда носил на груди.
За месяц до кончины отец стал что-то бормотать про себя. Когда мы прислушались, оказалось, что он пел «Христос Воскресе». Это было в начале Великого Поста 1997 года. На Крестопоклонной неделе я ему спел «Кресту Твоему покланяемся, Владыко...». Потом он сам пел эту молитву несколько дней подряд, уже слабым голосом.
За десять дней до своей кончины отец хорошо причастился, исповедываться уже не было сил. Я его попросил:
-- Скажи: «Господи, помилуй мя, грешного».
Отец это произнес ясным, громким голосом и принял святое Причастие.
Предал мой отец Богу свою душу на пятой неделе Великого Поста в пятницу вечером, в начале Утрени Похвалы Божией Матери, не дожив до своего столетия несколько месяцев.
Его умыли, одели и спустили сразу в церковь. Отпевание прошло тихо, спокойно, в радостной тишине, как в ожидании Христова Воскресения; моего отца отпевали пятеро священников. Один из них мне сказал:
-- Известно, что часто благочестивые люди перед смертью поют «Христос Воскресе».
Христос Воскресе! — вот что вынес в своем сердце изгнанник Святой Руси, мой милый отец.
Батюшка Вениамин замолчал. Никто не задал ему вопросов. Повздыхали, дружно перекрестились, поняв, что сказание окончилось.
+ + +
Старостой здешней общины являлся барон Павел фон Беннигсен. Он, кудрявый брюнет, лет шестидесяти, любил по-русски носить рубахи навыпуск, внешне не случайно походил на поэта Серебряного века Максимилиана Волошина. Барон, сам поэт и шансонье, выпускал сборники стихов, а его лазерный диск песен "Певчий Дрозд" трогал за душу. Елизаров слушал их за стаканом "бордо" в квартирке парижского предместья Сен-Клу в мансарде прихожанина с Клод Лоррен, главы издательства "Мера" Володи Калиброва. Тот пустил его к себе пожить на холме, вознесшимся над рекой Сеной, Булонским лесом и круговертью железнодорожных путей. Романсы по-русски и по-французски шли с гитарным аккомпанементом Павлика, как барон себя именовал на обложках. Потомок славных русских Беннигсенов, родившийся в Риге "под немцами", с пяти лет живущий во Франции, сумел от белоэмигрантов впитать и воскресить исконно-русские романсовые звучания, а главное -- суть русской боли и любви в стихах. Такого у подсоветского барда не услышишь.
Как грустно, что седовласый Павлик, как он себя рекламировал на его диске песен, с обычной милой улыбкой через шесть лет будет участвовать в мероприятиях РПЦЗ(А) одессита А.Сошковского -- неосергианского двойника МП из РПЦЗ-осколков в РФ. Драма потомков русских эмигрантов, что они утратили русскость, истовость Христову, не хотят понимать, что происходит на их исторической родине. Посему сначала они дружно слились своей РПЦЗ с Московской патриархией в 2007 году, а верные памяти митрополита Виталия стали неразборчивы в истинно-православном христианстве.
Из батюшек прихода привлекал задумчивостью румын Раду Апостолеску, чей сын Николай тоже был здесь священником. Отец Раду родился в Париже в 1933 году у румынских эмигрантов. Батюшка имел высшее образование по психологии, французскому, английскому, румынскому языкам, так же -- университетские дипломы по физике, химии, биологии; закончил класс гармонии при Высшем музыкальном училище Парижа. Он зарабатывал себе на жизнь профессором английского языка, потому что в РПЦЗ священники служили бесплатно или на скромное пособие от прихожан, редко -- от правительства, как в Бельгии.
Отменным был престарелый приходской протоиерей француз Павел Пуарье, благородством лица так похожий на аристократических героев из романов Дюма. Отец Павел углубленно ощущал православие и русскость. "Пуарье" в переводе с французского -- "грушевое дерево", ну и по русофильству такого батюшки русские его прозвали Грушиным.
Главной удачей "царского волка" Елизарова стало знакомство с мирянином Дмитрием Юрьевичем Столицей -- сыном офицера Лейб-Гвардии Его Императорского Величества Егерского полка, в Белой борьбе -- личного адъютанта Главнокомандующего Вооруженными Силами Дальнего Востока атамана Дальневосточных казачьих войск генерала Г.М.Семенова. О Д.Ю.Столице в общине говорили: "Старик, который не похож на старика".
Столица окончил самое блестящее военное учебное заведение во Франции Сен-Сир и офицером в элитных частях: морская пехота и ее воздушно-парашютные подразделения, -- дрался за Францию на войнах в Индокитае, Алжире, Марокко, на Суэцком канале. Дмитрию Юрьевичу, отвергнувшему масонское предложение, как и отец Вениамин, был обозначен невысокий должностной потолок до пенсии. И все же Столице из-за участия в подпольном патриотическом офицерском движении ОАС пришлось уйти из армии до пенсионной выслуги. Тогда боевой капитан выучился на инженера-электротехника в университете Сан-Франциско, позже во Франции изучил курс гуманитарных и исторических наук.
Дмитрий Юрьевич не уступил своему храбрецу отцу. Бывший императорский гвардеец Столица и в эмиграции без промедления вытащил револьвер, чтобы застрелить распоясавшегося коммунистического агитатора на митинге в Шанхае. Сын запомнил, как там на улице один из двоих встречных японцев толкнул его не очень здорового на вид отца, туберкулезника из-за обожженных газами легких в Великую войну. Столица рукопашно уложил обоих противников.
Елизаров со Столицей ездил в Буживаль на дачу писателя Ивана Тургенева, где тот содержал по соседству особняк для возлюбленной им Полины Виардо и ее мужа. Навестили поблизости замок Мальмезон Жозефины Бонапарт. Обедали у Столицы дома, где Дмитрий Юрьевич уже семь лет по-солдатски состоял бессменной нянькой при своей парализованной жене.
Когда Столица виртуозно мчал на рассекающей зной машине, будто под пулями по вьетнамским джунглям, Александр залюбовался его несокрушимым офицерством. Осмелился спросить, нравилось ли Столице на войне.
Тот тряхнул головой римского патриция, коротко стриженой по-легионерски, блеснул льдом глаз:
-- Знаете ли, это что-то, когда под обстрелом твоя рота лежит, а ты стоишь… Так было со мной дважды.
И еще сказал капитан Столица (будто б и сам -- неколебимая русская столица в бескрайней глуши Индокитая, Африки, Суэца, Франции), вспоминая былое во французской армии:
-- Добавлю оценку моего полковника Mailloux в те деколонизаторские времена: "Столица! Вы даже ночной горшок, и тот будете выносить с убеждением".
Столица дружил на приходе с клирошанинои Николаем Никифоровичем Тонкоуховым – высоким костистым стариком годов в девяносто с лишним. Терский казак из Харбинской эмиграции, он повоевал с красными в вылазках через тамошнюю советскую границу, а потом – на финско-советской и на Второй гражданской войнах против СССР разведчиком. Еще до войны пел в хоре терских казаков русского Шанхая, на церковных клиросах. В последнее время ему не повезло, взялись оперировать больной желудок в парижской больнице и забыли в полости маленькие ножнички, так и зашив сначала живот. Николай Никифорович все-таки верил в блеск западноевропейской медицины, а больше просто-напросто по-православному не унывал:
– Теперь вон что-то мне и на голову перекинулось, – говорил, весело посматривая. – Ну да ведь здесь часто живут и по сто лет.
Николай Никифорович был бездетен, женат на француженке, ничего не понимавшей в его прошлой жизни. Он присмотрелся к Сашко и решил подарить ему свою казачью справу. Привез в потертом чемодане свою малиновую черкеску на белом шелку, папаху тонкого белоснежного руна, боевые кинжальные ножи. Черкеска цвета Собственного Его Императорского Величества Конвоя и Вечного Шефа терского Волгского казачьего полка Цесаревича-Мученика Алексия. Папаха под голубым терским верхом с оранжевым перекрестьем напоминала и цвета Атаманской сотенной команды 1-го Донского Казачьего Генералиссимуса Князя Суворова полка. Один нож финский в кожаных гнутых ножнах с орнаментом, с конской головой в торце рукоятки, с финской надписью по лезвию; другой – эсэсовский в металлических ножнах, черная рукоятка с эмблемой, этот потяжелее финки, отцентрованный для метания.
Потомственно титулованным на Клод Лоррен был розовощекий, носивший мягкие льняные пиджаки, барон Николай фон Бреверн, зять отца Вениамина. И сам батюшка Вениамин, слава Богу, был неплох. Даром, что ли, всю жизнь работал по хозяйству домашней усадьбы своими руками? Серебряная густоволосая голова не лысела, старорусски-офицерское лицо с орлиным носом величаво, плечи развернуты и спина пряма -- особенно, когда стоял протоиерей перед Царскими вратами алтаря.
|
|
| |
|
