В.ЧЕРКАСОВ-ГЕОРГИЕВСКИЙ: НОВЫЙ РОМАН «МЕЧ И ТРОСТЬ». ЧАСТЬ I «БЛАГОСЛОВЛЕНИЕ ЗАРУБЕЖНОЙ ЦЕРКВИ»
Послано: Admin 17 Ноя, 2014 г. - 18:19
Литстраница
|
Глава 4. Пьяница и сладострастник
Отца Антипу после ночи у постели митрополита Виталия Елизаров больше не видел. Батюшка, закончив разговор по банковским счетам с владыкой, неслышно ушел по больничному коридору.
Утром митрополит преставился ко Господу Богу нашему Иисусу Христу. Началась суматоха приехавших прощаться со старцем. В больнице собралось разное духовенство осиротевшей РПЦЗ, да отец Антипа не появился. Может быть, митрополит наедине так благословил его поступить? Отправил иеромонаха по банкам перевести церковные вклады на имя Антипы? Но ведь они: Антипа и Александр, -- для обретения и расхода этих средств обязаны быть неразлучны.
Елизаров следующую неделю до своей выписки из больницы ждал отца Антипу и днем, и ночью. Никаких вестей, даже – телефонного звонка по больничному номеру, на который подзывали пациентов или передавали в палаты мобильную трубку неходячим. Что-то непредвиденное, от бесов, наверное, случилось -- чувствовал обострившимся сердцем Александр. Зато боли от ранения у него прекратились.
Новости он узнал на подворье Монреальского прихода РПЦЗ, который после кончины митрополита Виталия вместе с Канадской епархией прибрал под свою руку епископ Владимир (Селищев). Туда Александр зашел, вернувшись в Монреаль из Магога. Здешний прихожанин переспросил Елизарова:
-- Батюшка голубоглазый, с усищами-бородищей, здоровяк лет сорока после похорон митрополита Виталия? О, видал тут такого -- пьянственного, понимаешь, в лоскуты. Такой пьяный он был, да и без наперсного креста, а только в подряснике, что я его посчитал за монаха-расстригу.
-- С кем он был и где жил?
Собеседник насторожился:
-- А ты для какой это цели спрашиваешь, а? Тут главный отец Слом. То есть Алексий Сломов, -- торопливо поправился он, -- у него спрашивай все такое.
Александр снова зажил в Монреале на квартире, откуда попал в больницу. Денег, заработанных Елизаровым шофером-дальнобойщиком, разнорабочим, ночным портье (да кем только не приходилось), для оплаты теперь отпавшей его операции, надолго хватало. Не отвлекали пока и командировки по заданиям подпольной сербской организации ПГТ.
Он постоянно ходил в монреальский храм, цедящее разведывая, как тут мелькнул и пропал отец Антипа. Горько думал:
«-- Снова запил Антипа, и всего-то».
Однако ему не верилось в эдакую бесшабашность. Антипа Антипой, но ведь иеромонах -- под благословением Блаженнейшего митрополита!
«-- Разве с неба владыка Виталий не прикроет такого слабодушного батюшку?» -- размышлял Елизаров, будто прикидывал о пропавшем отрядном разведчике в горах Вишеграда.
О том, что батька Слом лишнее не сболтнет, Александр выведал у бывшего Сломовского «захожанина», недавно приехавшего сюда за колбасной долей. Тот объяснил:
-- Насчет церкви мы с другом Васей полные нули. В церковные дела тут мы сразу и не влезали. А потом познакомились с одним портным. Его зовут Николай, он наполовину немец, наполовину татарин. Он свел нас с этим отцом Алексеем, Сломом-то. Николай больной человек, он и в России пил по-черному, у него даже болезнь ног из-за пьянства. Один раз мы с другом приехали к нему домой, там сидел отец Алексей. Пьет он тоже сильно, они и нам налили досыта. Потом раз мы пришли в их церковь посмотреть, что там. После службы все пошли в подвал за стол пить и закусывать. И нас с Васей звали, но мы уехали, не захотели пьянствовать, как они любят, и больше ходить к ним не стали.
-- Что так? – спросил Александр. – Все мы грешники, кто пьет, кто еще что, ну и надо вместе спасаться.
-- Не, там нечисто. Суди сам. Николай -- ближайший друга отца Алексея, и у него раз в два месяца бывает белая горячка. Он в запое звонил мне или Васе, просил, чтоб привезли водки. Он тогда ее стаканами как воду пьет, может много вливать, пока не кончится. Один раз Николай даже сказал, что временно не ходит в церковь, поскольку потом у него сильные запои. Какая ж то церковь, когда с нее запиваешь? Он бесплатно шьет всякие церковные знамена для их церкви и все такое.
-- Знамена? Правильно они «хоругви» называются. А почему Алексея называют еще Слом -- кликухой по его фамилии?
-- Наверное, они там бандиты. Ну, не действующие уголовники, а в прошлом, видать, многие из них такими были, зоны топтали. Вот и блатуют по привычке-то. Сюда ж немало «деловых» перебралось, сумели все скрыть по липовым документам. -- Колбасник задумчиво закончил: -- Вишь, и местные казаки эту церковь Сломовскую послали подальше. У них тут крепкая станица атамана Мырина, они казакийцы, за независимость их дедовских земель от России стоят -- под главной рукой атамана Володидова. Он командир 97-го Донского полка, какой идет от войска атамана Краснова с гражданской войны. Володидовцы в девяностных-то годах воевали в Абхазии, в разных таких жарких точках. Теперь Володидов сидит в тюрьме в России за то, что каких-то черных за насилие над казАчками завалил с однополчанами уже на гражданке.
Настоятель храма багроволицый отец Алексей Сломов был похож на свое прозвание и громоздкостью. Пришлось Александру с ним выпить, чтобы попытать насчет Антипы. Елизаров упомянул того как старого знакомого. Батька Слом уточнил, не сводя с лица Александра чугуна зрачков:
-- Знал ты отца Антипу? А знал, что он запойный?
-- Да тут все люди российские выпить не чураются.
-- О-о-о, -- протянул Алексей -- то другое. Антипа ж себя в запое не помнит совсем. Куда бежит, куда едет, ничего не соображает. Это у него еще с Грузии. Знаешь, как он пол-Тбилиси споил на бой с ОМОНом?
-- Знаю, -- кивал Елизаров, -- давно видели отца Антипу?
-- Вскоре после похорон митрополита Виталия. Явился к нам в полной отключке. Отправьте, просит, меня, Христа ради, в Штаты, я там на наших приходах взойду в себя. Не могу, говорит, оставаться в Канаде... Ну дак что ж, Антипа покойного владыку Виталия сильно любил, жил у него в Мансонвиле. Его кто-то из гостей на свою машину взял, повез в Штаты.
+ + +
Александр перебрался из Монреаля в Нью-Йорк, где совсем безуспешно искал отца Антипу по приходам.
Однажды незнакомый мужской голос позвонил Елизарову по телефону:
-- Вы ищите отца Антипу?
-- Да-да.
-- Он в Европе: или во Франции, или в Германии.
-- Пьянствует?
-- В Париже его видели выпивши.
Словно с неба пришло сообщение. Кто его направил? Александр молился, взывая к владыке Виталию в горний свет, дабы тот помог это понять. Не получил отклика, но разобрался, когда вспомнил из книжки «Духовный луг» про старца и ангелов. Ошибался в пустыне старец, творя молитву с применением еретического Символа веры. А молился-то в служении ангелов! И вдруг указал ему на то случайно услышавший сие монах-собрат. В смятении вопросил тогда старец ангелов, отчего ж они сами не предупредили его о такой опасности? «Бог устроил, чтобы люди научались от людей же», -- был ангельский ответ. Никогда напрямую не вещают ангелы даже святому. А лишь указывают всем нам насущное – через речи и поступки окружающих людей. Вот и позвонил кто-то, услышавший, видно, от других о Елизаровских поисках. Сообщил от небесной канцелярии.
+ + +
Елизаров думал, что об отце Антипе предрек владыка Виталий как о том, кто из них двоих не устоит. Теперь Александру оставалось лишь получить от Антипы банковские счета. В себе -- монахе поневоле -- Александр был уверен, потому что крушивший его с отрочества блуд шмякнулся мужским бессилием после ранения. С изуродованным позвоночником, отменившим и это, Александр пробовал себя бездарно в постели и с профессионалками, и с влюбившимися в него женщинами не однажды. А после поручения митрополита ощутил свое пулевое скопчество как Божий знак для святого подвига и расплату за то, что выделывал раньше.
Сласть девичьего тела словно сама подалась в руки Шурика Елизарова еще в шестом классе школы. Из однокашниц влекли его лишь те, что не отказали бы лапать. Такой приметил он дочку школьной уборщицы Таньку Усачеву. Были и еще омутово-тихие девочки, у которых как и у Таньки впереди и позади уже ладно торчало. Но сын папы-мамы инженеров Шурик обнаглел на Таньку: та, из прислуги, должна быть безропотней. В разгар урока на последней парте с Танькой Шурик сунул -- сначала потную, вздрагивающую -- руку ей под юбку, сжал ляжку около трусов. Танька не шелохнулась, не изменила лицо, продолжая строчить в тетрадке. Тогда он вошел пальцами меж ног, а Танька писала и писала.
Надо было ему убедить в своей всевозможности не только теперь регулярно млеющую Таньку, и Шурик рассказал о том другу Вите Собакину. Витёк для просмотра сел на парту перед ними. Когда Шурик шарил под подолом, Собакин уронил ручку на пол, нагнулся за нею и от пола увидел позади всё. Он столь поразился, что, выпрямляясь, ударился теменем об угол парты.
Потом была Светка Дятлова с огромной для семиклассницы грудью. Шурик не сомневался, что Светка мечтает о смельчаке, который помял бы ее сиси, плавно вздрагивающие при движениях. Призывали Светкины кумачовые щеки в русом хороводе кудряшек, коровьи круглые блестящие глаза под хлопком ресниц. Однажды Елизаров застал Светку одной после физкультуры в раздевалке девчонок. Привычно заглянул туда в щель двери -- в своем дворе давно со шпаной подсматривал в женский душ общаги через аккуратно выломанные дырки в деревянном щите над полуподвалом. Он распахнул и быстро прикрыл за собой дверь. Дятлова стягивала футболку с живота, на котором вишнево отпечаталась резинка трусов. Она посмотрела на Шурика взором, что распалял его в сновидениях. У Таньки Усачевой в его власти был низ, хотя и без последнего раскаленного удара, чего Елизаров подростково пока побаивался. Со Светкой он познал ослепительный верх. Ему нужен был от одноклассниц лишь низ и верх туловища.
Шурик споткнулся в восьмом классе об Ирку со зловещей фамилией Комиссарова. Впервые он загляделся с самого насущного: качавшегося, пружинящего под платьями, -- на личико. Комиссарова была красивенькой с аристократическим налетом. Правду говорят, что такая порода пошла от струсивших сгинуть дворянок. Сжимая с отвращением губки, забирались под одеяло бронебойных комиссаров. Он преследовал Ирку по школе, заговаривая, льстя. Она безответно, мрачно уставлялась ему в глаза, будто собиралась застрелить в лоб. Шурик ошеломился до риска на настоящее свидание, явился к ней на квартиру. Позвонил в дверь, и когда Комиссарова, Комиссарша, как по-школьному ее кликали, с порога воткнула в него глазные маузеры, едва выдавил:
-- Пойдем, погуляем.
Прежде чем захлопнуть дверь, Комиссарша засмеялась, играя очами, будто бы в застенке осмелился ей такое предложить обреченный на смерть.
Елизаров отомстил Ирке на крепкую память. В конце учебного дня в классе стулья переворачивали на столы-парты ножками вверх для удобства уборки. Вечером после нее он пробрался в класс и снял стулья на пол. Помочился в блюдце, взятое из-под цветочного горшка на окне. Поставил его на край стула Комиссаровой, чтобы слетело при отодвигании. Задвинул сиденье под стол. Наутро Комиссарша, как всегда: победоносная масочка лица, -- резким движением подала стульчик на себя в уже заполненном классе. Блюдце ляпнуло на пол, заливая Ирке коленки, пенно обдало ее светленькие туфельки.
В классе девятом блистала заманчивостью дочка партийного бонзы чернявая очкастая Агапова. Шурик, которого, чтобы не бездельничал, пересадили с последней на первую парту, уроками, когда не писали, не отводил от Агаповой глаз. Чуть не свихивал шею. Она сама пригласила его домой, ну, подготовиться к контрольной работе. Там они боролись-обнимались на аэродроме-тахте, Агапка позволяла Шурику делать все, кроме сАмого-самого. Перед упражнениями Агапова снимала очки и подслеповато моргала с кривой улыбкой.
В десятом классе наконец Шурик наметил ту, с какой можно было без волынки увенчать полуласки. Ее звали Яся Замойская, из соседнего класса. Высокая, мощная, влажные от лиловой помады губы полуоткрыты, когда на нее затравленно взирали сверстники. Яська давала лишь парням взрослее, не школьникам. Ее не клинили влюбленности, Замойской просто нравилось для резких парней быть своей, "мальчишницей", как наивно называли таких девчонок младшеклассники. И когда кого-то, а то и всю компанию ее ребят "динамили" приглашенные девицы, вдруг не приехав на вечеринку, парни товарищески говорили Яське:
-- Обманули паскуды! Придется после выпивона нам дать тебе.
И она весело давала.
Замойская не отказала и Шурику -- он был вроде постарше однокашников своими похождениями. Елизаров об их многочисленности врал девчонкам, которые с ним якшались, и те горделиво звонили по школе дальше. С Яськой, выносливой на любого накала постельные развлечения, Шурик окунулся в вожделенные костры. С тех пор он жил погоней за ними, пластаясь в утробно-полоумевшее девичье.
В переделку, за какую расплатился Елизаров эмиграцией, ранением, импотенцией, он влопался на выпускном вечере. Спиртного не было в праздничном застолье актового зала школы, но Шурик напился в туалете с главным хулиганом района Толяном Барыбиным. Выгнанного из школы Толяна на их выпускной никто не звал. Он сам туда "протырился" и, отличая, предложил Шурику "раздавить бутылку".
От выпивки с Барыбой отказываться было нельзя. Тот ненавидел все быстро передвигающееся живое. Кроме кровавых драк с любым противником, Толян истреблял кошек. Он ловил их не хуже Шарикова из "Собачьего сердца" и взбирался на чердак дома повыше. Кошка падает с любой высоты, инстинктивно сгруппировавшись, на четыре лапы, отчего выживает в прыжках и с многоэтажек. Чтобы они гибли, Толян перед броском вниз раскручивал за хвосты их тела над своей нулево стриженой башкой. Коты, лишаясь рассудка, мутно разбивались о землю.
Барыба жил в соседнем Елизарову доме, и как-то вечером Шурик наткнулся за углом на него, пыхтящего сигаретой, топающего куда-то по бурным делам.
-- Айда на плешку к кино, -- позвал Толян его к кинотеатру района, где в сумерках томилась на драки шпана, попивая, задираясь.
Они зашагали по бульварчику в парке, в кущах какого летом любились с девахами скорострельные пацаны. У куста рядом с дорожкой возник силуэт пьяного гражданина, пытающегося встать с лавочки. Барыба мгновенно ударил его в лицу, увеча в кровь. Когда тот шатнулся, добавил боковым справа, припечатав оземь наглухо. Барыба присел и обшарил карманы сбитого.
Выпрямляясь, сплюнул.
-- Уже пустой, не пофартило.
Когда на выпускном они выпили, Барыба сказал:
-- Давай возьмем за трещину какую-нибудь брошку, -- так он называл девушек. -- Их тут навалом. Ты -- основной на школе ходок, уважаю. У меня ключи есть от пустой хаты сеструхи, там с ней и пристроимся.
Барыба предлагал Шурику прихватить одну на двоих, потому как с Толяном никакая школьница ни за какие посулы и угрозы не пошла бы, даже Яська Замойская. Златокудрой головой, словно мраморно изваянными бюстом и бедрами была на вечере в лазоревого цвета и колыхания платье выше круглых колен Наташка Пантюхина. Елизаров давно поглядывал на нее, а не трогал, было безуспешно -- Агапова насплетничала:
-- Наташка, дура, пендюрится со старым мужиком, ему уж тридцатник. Припрется со свиданки и девчонкам хвалится: "-- Ну, опять зафакалась в доску!"
После предложения Толяна Шурику стоило рискнуть с Пантюхиной, которая от выпитого в женском туалете шампанского шально крутила глазами-озерами. Он пригласил ее на танец, где тесно прижимал и шептал в ухо с перламутровой слезой сережки:
-- Пойдем ко мне домой, там никого, выпьем еще шампанского.
Наташка вжималась ему в бедра и бормотала слабо:
-- Но все же идут на Красную площадь.
-- Мы и туда успеем, только зайдем и выпьем.
Они вышли из школы, зацеловались, затопали к дому, какой указал Барыба Шурику.
Пантюхина спохватилась перед входом в его подъезд:
-- Ты же не здесь живешь.
-- Это моей сестры хата, уехала и оставила ключи.
Они поднимались к нужной двери на этаж, когда снизу их нагнал Толян, плюща рожу бесшабашной усмешкой.
-- Ой! -- вскрикнула Наташка. -- Я не пойду!
-- Куда ты денешься? -- процедил Барыба, клещево сжимая ее локоть.
Он поволок спотыкающуюся на шпильках Наташку к квартирной двери, открыл и затолкнул ее внутрь. Шурик зашел вслед.
В коридор из комнат вдруг вышагнул удалец в одних трусах с тюремными наколками на груди, лет тридцати пяти, с зажатой в углу рта папиросой.
-- О-о, -- смутился Толян, объясняя Елизарову, -- это муж сеструхи Иван.
Обратился к тому:
-- А ты как здесь, вы ж собирались на дачу?
-- Супружница одна отъехала, бухаем тут с корифаном, -- врастяжку пояснил Иван. -- А ты чо приканал?
Барыба приосанился:
-- Да вот, привели брошку побарать. Пустишь?
-- Канайте в дальнюю комнату, спаленку.
Они прошли в ближнюю комнату, через которую Барыба погнал притихшую Пантюхину в следующую. В первой рядом со столом, усеянным бутылками, объедками, на диване валялся лицом вниз Иванов дружок. Дверь за Толяном захлопнулась, Шурик присел на стул у стола.
-- Бухнешь? -- осведомился у него Иван, туша окурок в тарелку с салатом.
-- Нет, мы уже поддали.
-- И то верно, -- подмигнул хозяин, -- с такой лахудрой надо заниматься по трезвяку.
Барыба появился из спальни скоро, хмуро кивнул Шурику, чтоб заходил.
Елизаров вошел к Наташке, лежащей на кровати голой с согнутыми и раскинутыми в коленях ногами. Она опустила их, провела пальцами в пурпурном маникюре по грудям, сказала с улыбочкой:
-- Ну что, покажешь себя крепче Барыбы? Он-то на это дело оказался быстренько жидким.
Шурик разделся и взялся за Наташку.
Она вонюче дышала заляпанными помадой губами, с ресниц сочилась тушь, глаза оловянны.
-- Ну чо, -- бойко проговорила Пантюхина, -- теперь будешь всем рассказывать, как меня пилил?
Впервые в жгуче-очаровательном деле Шурику стало тошно. Он перевернулся на спину, сел на кровати. Потом встал и ушел за дверь.
После них к Наташке удалился Иван и пробыл с ней долго.
Когда он вышел, за ним появилась уже одетая Наташка.
-- Ты чо, -- зашипел ей Барыба и взмыл на крик: -- Куда, навострилась, брошка? Мы ж тебя с Шурой еще и не барали путево!
-- Ша, -- гулко сказал Иван. -- Это как она сама пожелает.
Толян вскочил, как сидел голышом. Пружиня ловкие кривые ноги, приблизился к Пантюхиной. Завопил ей в снова накрашенное, шикарное коромыслами бровей, распахом глаз лицо:
-- Дашь?!
-- Нет, -- выдавила Наташка, прижимаясь к широкому плечу Ивана.
-- Уходи, -- сказал тот ей.
Наташка, покачивая бедрами в узком коротком платье, двинулась в коридор. Барыба ударил ее в подбородок так, что Наташка пролетела комнату и, ударившись золотой лавиной волос о стену, рухнула в угол, сползла на пол.
-- А-а-а! -- вдруг завыл и вскочил с дивана Иванов дружок.
Он цапнул со стола пустую бутылку, саданул ею о край стола, в руке жально задрожало бутылочное горлышко с частоколом стекла. Удар этим называется "звездочкой". Толян метнулся от него за стол. Наташка, опираясь на стену, поднялась и ринулась на лестницу.
-- А-а-а, -- выл Иванов корифан, -- что вы, бакланы, творите! Дрючить дрючьте, но мордовать-то зачем, сявки дешевые!
Он бросил на пол горлышко. Пошел к распахнутому на балкон окну, наступая босыми подошвами на осколки стекла, оставляя кровавые следы.
-- Разбор! -- рявкнул Иван и схватил Толяна чугунной лапой за ухо, давя в лепешку его хрящи.
Барыба закричал, забился, извиваясь. Иван подхватил с пола ботинок и стал утюжить каблуком Толяну лицо, голову. Он не спеша уродовал Барыбе котелок, уже залитый кровью и соплями.
+ + +
Спустя годы студентом исторического факультета университета Елизаров сидел за стаканом портвейна с сокурсником Нилом в забегаловке на Лесной улице неподалеку от Бутырской тюрьмы. Вулканы приключений с девушками, рожалыми бабами, чужими женами, да с кем попало по разнообразию пережил к тому времени пригожий Шурик. Он иногда унывал в ненасытной череде того, что звездой жизни грезилось ему, когда лез под партой к Усачевой. В американской программе самопомощи "12 Шагов" это называется сексоголизм.
Сегодня Елизаров не захотел ехать к парочке снятых им девиц, вторая – для потехи женатого Нила. Тот женился, потому что не мог обходиться без женщины ночью рядом под одеялом. А теперь родилась у Нила двойня девочек, но он влегкую не шел ночевать домой, коли светило ему переспать с новенькой.
-- Шурик, -- корил Нил, -- так друзья не поступают. Я жене уже наврал, что занят на халтуре, ночной погрузке товарняка. А ты вон отдумал к девкам-то. Что ты творишь? Меня дома девочки ждут, одной моей дочке ты сам крестный. За что я семью свою наказываю так? А, Шураня? Ну поедем!
Елизарову было скверно от причитаний, Нил гнусил о близняшках, хотя прославился присловьем перед очередным знакомством: "Пуд она весит? Дрючить можно". Его дочки теперь были как раз по пуду.
Шурик вдруг увидел в зале Наташку Пантюхину – вынырнула из кухни за грязной посудой.
Что с ней стряслось! По столикам сметала в поднос чучундра. Лишь по размаху когда-то соболиных бровей, челке, теперь ватно запиханной под косынку в горошек, по точеному носу, какой так и не сломал Барыба, опознал он Наташку. В заляпанном белесом халате посудомойки Наташка шарилась с тряпкой -- постаревшая будто бы на десятки лет. Прожилочные глаза, болотные щеки мешочками, испитые губы. Вместо девичьего мрамора -- муляж, выглядывающий лодыжками в синяках под засаленным подолом.
Наташка спилась, а то и скололась наркотой, судя по пляшущим огромным зрачкам. Чулида вместо королевы!
Кто ее сделал такой? Елизаров внезапно понял, что надругался он. Ну да ее, показушницу, сначала развращал тридцатилетний хахаль, но именно он, Шурик сероглазый, поставил Пантюхину "на хор", когда выпускники традиционно собрались на Красную площадь. И уж затем Наташка покатилась в отделку.
После встречи в забегаловке Елизаров думал неотступно. Впервые за школьную, студенческую жизнь Шурика проняло. Он понимал, что с развратной Наташкой и после того выпускного вечера могла быть сотня подобных историй, отчего она и выпала в чучундру. Но ему хотелось думать, что виноват он. Словно кто-то внушал это. Ему надо было отвечать за себя. Неужто пришел край в его вязкой судьбе?
В это время знакомый паренек, отслуживший в десантуре, подыскивал в Москве ребят добровольцами на войну за сербов. И Елизаров бросил московскую житуху, стал из Шурика Сашко, как называли его в "Царских волках", -- Сашко Студент.
Однако отправляясь в Сербию еще пижоном, Елизаров подумал:
"-- Что ж, граф Вронский после самоубийства Карениной тоже уехал на сербскую войну".
|
|
| |
|
