В.Черкасов-Георгиевский. Роман «Орловский и ВЧК». Часть III. НЕМЦЫ И МОРЯКИ
Послано: Admin 25 Ноя, 2011 г. - 11:33
Литстраница
|
Глава третья
На вторую встречу с поручиком Мурашовым агент Орги Буравлев пошел, вооруженный информацией по морскому генштабу от Могеля, а главной – от самого Орловского, разрешившего Алексею вести переговоры от имени их разведцентра.
Был вечер, «уплотненная» квартира, где теперь ютился Мурашов, затихала после еще одного завьюженного, изнурительного дня красного Петрограда. Гренадеры сидели у кипящего самовара за столом в слабом свете керосиновой лампы и знакомились уже как подпольщики.
– Итак, Костя, мой начальник разрешил поставить тебя в известность, возможно, о наших общих знакомых в Гельсингфорсе, – говорил Буравлев. – Это находящийся в паспортном бюро английского посольства капитан морской службы Эрнест Бойс, также – капитан Джордж Хилл, создавший русскую курьерскую службу, в которой служил покойный Иван Иванович.
Мурашов кивнул.
– О том, что капитан Морев помогал в этом качестве союзникам, я узнал через наших лишь на днях.
– Ну, еще могу упомянуть блестяще организованную операцию по уходу из Совдепии британского разведчика Пола Дюкса, которого по «заговору послов» вот-вот должны были взять чекисты. Его перекидывали из-под Выборга…
– …на английских катерах вместе с помощником, – закончил Константин и рассмеялся. – Что ж, Алеша, связи белого подполья обязательно замыкаются на союзниках. Но ты должен знать и о существовании в Гельсингфорсе белой военно-морской разведки…
– …во главе с господином Вилькеном, – продолжил Буравлев. – Теперь скажу совершенно прямо. Судя по твоей осведомленности во флотских делах и знанию офицеров в морском штабе, мой шеф осмелился предположить, что ты представляешь монархическую организацию «Великая Неделимая Россия» (ВНР), во многом состоящую из моряков.
На просторной физиономии Мурашова расцвела знакомая Алексею лукавая гримаса, подтверждающая в щекотливых обстоятельствах истинность высказанного собеседником предположения.
Буравлев заметил:
– Можешь ничего не отвечать. О, так сказать, верительных грамотах нашей организации ты вместе со своими вправе навести справки через англичан, упомянув, что с ними наша связь осуществлялась через штабс-ротмистра Александра де Экьюпаре, потом нам передавал новости их курьер капитан Морев.
Костя, почти скрыв в лапище заварной чайник, точно также, как получалось у Ивана Ивановича, налил гостю очередную чашку и заверил:
– Для обмена какими-то поверхностными сведениями нам с тобой достаточно и того, что уже сказали, Алеша. Тем более, я после встречи с тобой уточнял по нашим каналам об Иване Ивановиче. И, узнав о его курьерской работе на Хилла, а сейчас и то, что Морев возил и вам новости, имею представление о вашей петроградской сети от генерала Деникина. Поэтому об интересующем тебя капитане второго ранга Знаменском могу добавить, что он служит в Военно-морском контроле не просто так. Надеюсь, ты меня понимаешь, – все-таки не договаривал Мурашов до конца по конспиративной привычке, что Знаменский агент ВНР.
– Спаси Господи, Костя. Мой командир хотел также узнать поподробнее о неком Константине Александровиче Шеваре, он же Войцицкий. В качестве агента военной разведки его завербовал лет за семь до Великой войны служивший тогда полковником, начальником разведотделения штаба Варшавского военного округа Николай Степанович Батюшин, – затронул Буравлев по просьбе Орловского тему, связанную с его бывшим и нынешним «анонимным» шефом. – Ему известно, что господин Шевара якобы добровольно в декабре 1917 года предложил в Петрограде Дзержинскому свои услуги.
– Что еще вы знаете?
– Дзержинский зачислил его в штат ВЧК и назначил начальником Контрразведывательного бюро по борьбе со шпионажем, начавшего свою деятельность 5 января 1918 года. В это Бюро входило 35 чекистов, которые успели много сделать. Например, задержали несколько белых разведчиков из Гельсингфорса, контрабандистов, перебрасывавших оружие нашим в Финляндию. Также люди Шевары совершали в том направлении глубокие разведывательные рейды. А больше всего нас интересует истинная роль Шевары по его внедрению в германофильские монархические круги.
Спортсмен Мурашов по своей привычке двигаться, разминать богатырское тело, поднялся, стал расхаживать по комнате, отчего громадная тень заметалась по стенам, потолку. Жутковато это выглядело при подсветке снизу тщедушной керосинкой.
– Я уловил, Алеша, у тебя нотку, что, не подставлен ли был белыми чекистам Шевара, как, скажем, Знаменский в красный морской генштаб? Увы, нет. Тот талантливый негодяй взялся служить Дзержинскому на совесть, ежели таковая может иметься у изменника. И к монархистам полез бесподобно наглым образом. Он обратился к знаменитому доктору Бадмаеву, принимавшемуся при Дворе, заявил, что служит в ЧеКе, но является контрой. Для того чтобы ему монархисты-германофилы Бадмаева поверили, с Гороховой выпустили швейцарского подданного Когена, арестованного за спекуляцию золотом. Тот стал делать вид, что готов выделить через Шевару бадмаевцам 25 тысяч рублей для их помощи немцам в свержении большевиков, пока ЧеКа не взяла эту нелегальную организацию. Еще одним достижением Шевары стало предательство господина Кусьмерского – поставщика оружия финским белым.
– Если не ошибаюсь, Кусьмерский был коллегой Шевары с дореволюционных времен, – вспоминал Алексей рассказы Орловского.
– Так точно. Поэтому он поверил провокатору Шеваре и взял его в помощники. Шевара отдал под наблюдение чекистских филеров всех членов группы Кусьмерского, потом их арестовали.
Слушая историю о переходе на сторону советских бывшего патриота Империи, Алексей удивлялся. Только что оказавшись в борьбе с Советами, он не имел опыта видеть такое своими глазами или узнать о предательстве кого-то из близких. Оба вновь обретенных после революции однополчанина – Морев и Мурашов – несокрушимо отстаивали старую Россию, Белое Дело, и Буравлеву страстно хотелось, чтобы не было исключений. А если они происходили, то, был уверен поручик, Божья кара неотвратима.
Поэтому он спросил с особенным отвращением:
– Отчего же с этим господином расправились его новые друзья?
– Обычная история, – словно вторя его мыслям, ответил Костя. – Я ее хорошо знаю, потому что тут фигурируют революционные морячки. Для отлова контрабандистов и других операций Шеваре дали отряд матросни под командой некоего Полякова. Они пьянствовали и устраивали незаконные реквизиции. Шевара стал возмущаться, матросики немедленно решили его убрать. Я даже приблизительно помню текст телеграммы Полякова Дзержинскому, уже переехавшему в Москву. Ее копию с Гороховой выдали наши люди вместе с другими текущими документами. Что-то в таком роде: «Шевара нас продал, факты налицо, жду экстренного разрешения принять самые суровые крайние меры. Он желает меня убить».
Рассмеялся Буравлев от артистического представления этого Костей. Тот при декламации текста рванул рубаху на груди, перекосил лицо. И оттого, что нависала «ступня» его подбородка, придурочно закатились под густые брови глаза, гримаса вышла внушительная. Летучая мышь тени на стене, отпечатавшая приподнявшуюся громаду плечей поручика, довершила страшненький образ братка Полякова, приговаривающего на распыл старорежимного недобитка-начальника.
– Сработало воззвание к железному Феликсу? – спросил Буравлев.
Костя махнул рукой.
– Да они ответа и ждать не стали. В два дня сами матросики провели «ускоренное» следствие по проискам товарища Шевары и ликвидировали его якобы при попытке к бегству. Так ненавидели чистоплюя и озверели, что добивали того раненным в упор в голову сорока винтовочными выстрелами. Представь, что от шеваровской умной башки осталось. Через месяц из-за безобразий этот отряд расформировали и запретили назначать его матросов разведчиками. А Поляков не только избежал наказания за произвол и анархию, но и пошел на повышение в ВЧК.
По коридору за дверью кто-то из пролетарских соседей шел по направлению к здешнему, теперь общему туалету. Оступился в темноте, ударился обо что-то, грязно заругался.
Когда эти звуки стихли, Алексей, попавший в офицерское училище после того, как бросил учиться в университете, с сердцем произнес:
– А помнишь, как вдохновительница этих, сволочь-интеллигенция, «ходила в народ»? Как учила его насчет обещанной еще декабристами «святой» революции и певала вот с этими в обнимку ночками темными:
На купцов, на буржуев богатых
И на злого вампира-царя!
Бей, руби их, злодеев проклятых –
Заблестит лучшей жизни заря…
Поручик Мурашов сел рядом с другом, обнял его за плечи и сказал:
– Плевать. Давай наш марш.
Они тихо-тихо завели:
Славься, лаврами покрытый,
Древний, боевой,
Славься, ныне именитый,
Славься, полк наш родной…
+ + +
В эти декабрьские дни агенты Орги Буравлев и Могель отлично справились со своими заданиями.
Сведения, полученные ими об одновременной работе в морском штабе капитана Знаменского и комиссара Гольгинера, подтверждали подсказку де Экьюпаре из Гельсингфорса Орловскому.
Агентурщик, размышлявший об этом дома вечером перед топящейся печкой, вспомнил буквально, как сказал ему Морев:
«Он просил передать… чтобы по линии этого Гольгинера вы поискали в Петрограде бывшего офицера Флота Его Императорского Величества Андрея Петровича Знаменского». Вот как – Знаменский «по линии» Гольгинера, а не наоборот, как должно быть, ежели агент ВНР Знаменский работает в штабе против красных и чекиста Гольгинера. В чем же дело? Поручик Мурашов представляет это так, будто Знаменский использует штабных окружающих, а по тому, что сообщил де Экьюпаре, выходит, Гольгинер сам или следит за Знаменским, или происходит еще что-то… Придется окончательно разбираться нам самим».
Он приподнялся на раскладном стульчике, открыл чугунную дверцу голландки и подбросил в огонь полешко. Печь, выходящая боками в фигурных изразцах по разным помещениям, топилась из гостевой комнаты, где в подоконнике у Орловского был тайник. В нем обычно хранились бланки документов, запасные револьверы и патроны, бомбы, фотоаппараты для пересъемки на мелкий формат карточек из личных дел советской международной агентуры в основную Картотеку резидента, спрятанную в другом месте Петрограда.
В дымоходе же, куда от подкинутых дровишек ударили струи горячего воздуха, на тонкой веревке в обертке из кожи болтались самые последние донесения в штаб Деникина. В случае тревоги всегда можно было ее перерезать через отверстие печной заслонки, чтобы прямые улики упали и сгорели. Думая о заправленной в «кошель» трубы порции папиросной бумаги со сведениями, которые он сейчас проанализировал, резидент с холодком на сердце опять вернулся к главным, наисвежайшим новостям. Их он получил на сегодняшней явочной встрече с Могелем.
Во-первых, Самуил Ефимович, заинтересовавший Ахановского мнимой партией антиквариата с яхты «Штандарт», с ним на очередной попойке узнал о подноготной начальника комиссаров и разведчиков ПетроЧеКи Целлера. Оказалось, что тот до его возникновения в щегольской офицерской форме милиции Временного правительства был провинциальным антрепренером. В Арзамасе он прихватил театральную кассу вместе с жалованьем актеров и скрылся. То есть, на более мелком и затрапезном уровне Целлер повторил аферу Ванберга-Могеля, обобравшего в Петрограде на миллионы своих заказчиков валюты.
Поэтому-то и удалось Самуилу Ефимовичу выведать у Ахановского столь «родные» ему обстоятельства. И если Могелю-Ванбергу грозило за преступление и сегодня даже судебное наказание, то и жертвы антрепренера Целлера должны же были мечтать расправиться с ним. Это был отличный материал для шантажа столь видного лица ПетроЧеКи.
Второе сообщение Могеля явилось для Орловского удручающим. Самуил Ефимович, встречавшийся с Бартелсом в разных укромных местах, на днях после встречи с ним решил провериться по агентурной привычке – понаблюдать, уйдет ли Вальтер без «хвоста». После мимолетного свидания на Николаевском вокзале, где они, сев на одну лавочку, под прикрытием газетных листов обменялись конвертами, Могель устремился вслед немцу.
Бартелс вышел из вокзала и направился к Невскому, то бишь проспекту 25 октября. По нему длинноногий немец, помахивая своей тростью с залежами донесений, устремился к Александро-Невской лавре.
Вальтер вошел в собор и остановился перед иконами в левом приделе, изображая молитвенное состояние. В храме не было службы, малолюдной церковь далеко просматривалась. Вскоре Могель увидел, что зашедшая в церковь дама направилась в сторону Бартелса и, остановившись с ним рядом, поставила свечу перед иконой. Опытнейший Могель сумел заметить, что женщина ухитрилась при этом сунуть немцу конверт таким же образом, как он только что на вокзале.
Это была Мура Бенкендорф… Могель отлично описал ее манто, белые пуховые берет и шарф, лицо Прекрасной Дамы. Вот был сюрприз так сюрприз!
Орловский глядел в приоткрытую печку, помешивая в ней кочергой, с тем самым холодком в груди продолжая осознавать происшедшее. Он нашел теперь объяснение странному вопросу Муры на их последнем свидании, не назвал ли Петерс ее «немецкой шпионкой».
«Как это совмещалось с ее бурным романом с главой «самого шпионского» заговора джентльменов Локкарта? – думал он. – Куда смотрел Брюс и талантливейший Сидней?.. Впрочем, а куда сейчас смотрю я? – осекал Орловский себя, но тут же отвлекался на бревно в глазу ближнего. – Ежели Мура давно работает на немецкую разведку, сколько усилий британцев пошло прахом. Да взять хотя бы и этот «заговор». Через графиню немцы контролировали его дополнительным образом, подсказывая своим «брестским» друзьям через очередного контрразведчика вроде Блюмкина».
Он хорошо знал о жестокой войне и на чужой территории германской и британской разведок. Например, однажды на явку сухаревского магазина Тиграна прибыло четверо курьера Хилла, бежавших с Украины, где их едва не перестреляли немцы. Хилл дал им адрес главного конспиративного центра секретной германской службы в Москве. Украинцы-курьеры ночью забросали этот дом зажигательными бомбами, разрушив его вместе со спящими от крыши до подвала.
Орловский, боровшийся с немцами и на фронте, и в императорской контрразведке, был их рьяным противником до начала Гражданской войны. Однако в последнее время он видел, что союзническая Антанта была больше озабочена использовать любую Россию для своей победы над германцами в Великой войне, чем для свержения в ней большевизма. Как и каждый имперский патриот, Орловский не мог забыть, что деньги немецкого генштаба, его поддержка ленинцев во многом обусловила Октябрьский переворот. Но как контрразведчик он знал, например, и тот факт, что французы тоже финансово помогали эсерам, входившим в правительство Керенского.
Ему очень не нравилось, что в период «брестских» отношений советские и немцы во многих вопросах шли рука об руку. Однако монархист Орловский вообще плохо переваривал республиканскую Францию, англичан, почти ни во что не ставящих своих королей. Союзники, в придачу с совершенно расхристанными америкашками, уже отчетливо понимал он, ежели и помогут Деникину на юге, Колчаку на востоке, Миллеру на севере победить, то никак не для восстановления самодержавия. Зато резидент прекрасно знал итоговый документ заседаний в начале октября в Пскове представителей русского офицерства и германского командования по условиям формирования русской добровольческой армии, самый «монархический» пункт которого гласил в крайнем отличии от «непредрешенческих» деклараций деникинцев, колчаковцев и белых в Архангельске:
«Армия по окончании формирования приводится к присяге Законному Царю и Русскому Государству».
Не «сбылась» эта Северо-Западная армия царского кроя лишь из-за разразившейся в ноябре революции и в кайзеровской Германии.
Вот поэтому с некоторых пор Орловский приглядывался к петроградскому резиденту немецкой разведки Бартелсу больше не как к врагу, а к возможному новому союзнику. Дело в том, что и заговорщицкая организация «Анонимный Центр» среди деникинцев, в которую Орловский входил, предполагала использовать помощь Германии по восстановлению монархии в России. Ее легальной политической базой был монархический Союз русских национальных общин.
«Центр» предполагал сменить начальника штаба Деникина генерала Романовского, заслужившего прозвище «социалист», на своего человека, а при необходимости сместить и февралиста Антона Ивановича. Давнишний шеф Орловского генерал Батюшин входил в Совет организации, имевшей филиалы по дислокации добровольцев, и в провозглашенном заговорщиками правительстве должен был получить портфель министра внутренних дел. Наряду с ним в руководство Анонимного Центра входили или его Совету помогали авторитетнейшие генералы Драгомиров-младший, Кутепов, Тимановский, Май-Маевский, Врангель, Юзефович, Слащев, адмиралы Ненюков, Бубнов.
То, что графиня Бенкендорф оказалась немецкой агенткой, было для Орловского больше неприятностью, потому что теперь она обманывала не Локкарта, а его. И как бы ни сложились будущие отношения белых монархистов с немцами, ему Муре нельзя было доверять, потому что «не уставала» работать она на государство, с которым годы воевала Россия. Выходило, что графиня при любых обстоятельствах больше оставалась «бенкендорфихой», нежели патриоткой своей Родины. Немцы могли понадобиться русским монархистам лишь на замену либеральной Антанте временными союзниками, в этом случае их разведке можно было помогать, как пока сотрудничал Орловский с французами и англичанами. Мура же, очевидно, была на стороне немцев давно.
Для того чтобы вникнуть во все это, так сказать, предметно, Орловский и пригласил сегодня Муру к себе домой. Он пожарче топил печку и потому как графиня останется ночевать. Она любила нагишом прогуливаться по комнатам, чего лишилась в своем закутке у генерала Мосолова. И когда Орловский подбрасывал в печь очередное полено, вспомнил ее высокую мощную грудь, лиру бедер, поднос живота, которые она несла с удивительной грацией балерины, «располагала» как натурщица художников. А, подумав об этом, сокрушенно вспомнил и бессмысленный вопрос, который задал себе в начале этих размышлений: куда сейчас смотрю я?
+ + +
Мура явилась в том низко, лихо сидящим пуховом берете, в котором ее заприметил Могель в лавре. Она уже по-свойски скинула на вешалку шубу в передней, сразу прошла к изразцам печки, выходящей в столовую, и прижалась к их теплу грудью, щекой и ладонями.
Орловский приблизился к ее спине, обнимая за бюст, и поцеловал в край губ. Уж, видно, шпиону на роду написано влюбляться в шпионку!
Они стали ужинать при свечах неизменным картофелем «в мундирах», попивая «божоле».
Орловский, чтобы затронуть интересующую его сегодня тему, напомнил графине их разговор, когда он оказался у нее после освобождения Муры с Гороховой:
– Ты не совсем правильно оценила обстановку, когда в мосоловской квартире развивала мысль о том, что каждой страной правит группа из шестнадцати человек, опирающихся на армию и флот. Ты тогда еще утверждала – в России они дробятся на группировки ленинцев и троцкистов, ослабляющих друг друга. Знаешь, что образован Совет рабочей и крестьянской обороны под председательством Ленина? Это чрезвычайный орган для укрепления боеспособности Красной армии и объединения оборонных усилий фронта и тыла. В то же время, с сентября действует Революционный военный совет республики под председательством наркома по военным и морским делам Троцкого. Ленин и Троцкий делают одно дело, не соперничая.
– О да, милый, пока им нужна общая победа над белыми, – глянула она на него лицом «железной женщины». – Та же история в Белом Движении. Монархисты и февралисты заодно до тех пор, пока есть красный враг. Ты слышал о создании монархической Южной армии?
– Это на базе монархического союза «Наша родина» в Киеве под командой герцога Лейхтенбергского – князя Сергея Георгиевича? – уточнил Орловский, прекрасно зная, что монархисты-германофилы герцога, боевого флотского капитана, прославившегося в 1916 году при Трапезунде, в противовес верным Антанте деникинцам в Екатеринодаре с лета открыли в Киеве вербовочные пункты для формирования Южной армии.
Мура, вытянув губки, отпила вина и продолжила:
– Позволь как русской графине с немецкой фамилией, жившей в Германии и имевшей тесные связи с высшим берлинским обществом, указать и на то, что идеи «южан» сходны задачам армии, которую пытались создать в Пскове русские с немцами. Причем, в отличие от добровольческого бело-сине-красного угла на рукаве в Южной армии носят императорские, монархические черно-золотисто-белые шевроны.
Для того чтобы углубить разговор, Орловский подхватил:
– Да-да, в Москве мне рассказывали, что Деникин наотрез отказался помогать ее формированию. В его штабе считают, что Южную армию создавали на немецкие деньги, дабы помешать Добровольческой армии. Так и говорят: «Эта армия создается не на пользу, а во вред России ее заклятыми врагами немцами».
Графиня, окинув пристальным взором его лицо, изрекла:
– Сколько чувства ты вложил в цитату, словно белогвардеец… Однако как большевистскому комиссару тебе должны быть ближе германские интересы, чем лягушатников и англичашек с их Деникиным.
Орловский отвечал почти искренне, хотя и от имени большевиков:
– Совершенно верно. Деникин наш противник и потому что он ориентирован не на немцев, которые дали передышку Советской республике Брест-Литовским договором. Как ни странно, а интересы большевиков роднятся с нынешними амбициями монархистов. Нам нужна республика с диктатурой пролетариата, а им – самодержавная диктатура. Другой вопрос, что лидер партии и царь – взаимоисключающиеся государственные персоны.
– Тем не менее, Бронислав, критика белых либералов, февралистов что красными, что монархистами-германофилами сходится и в эмоциональности. В Киеве «южане» говорят, что самой Добровольческой армии не надо пропагандистски трогать, а при случае и подхваливать, но зато всемерно, всеми способами травить и дискредитировать руководителей армии. Офицеры герцога утверждают, что для России и ее спасения не большевики опасны, а Добровольческая армия, пока во главе ее стоит Деникин с таким начальником штаба, как Романовский, – твердила она про немецкие интересы со своим резким английским акцентом.
Это было точное попадание в сердцевину размышлений Орловского перед ее приходом. Его высокородие не удержался, чтобы даже в таком разговоре не приложить главного врага Анонимного Центра:
– Действительно, генерал Романовский считается республиканцем. Это проводник левых течений при Деникине, а кое-кто уверен, что и масон. Сам Деникин, говорят, окрестил его «Барклаем де Толли добровольческого эпоса».
У Муры от кисловатого «божоле» лицо изменялось в сладко-кошачье, одна ее рука лежала на спинке стула, а другой в розовом маникюре она начала медленно расстегивать пуговицы-жемчужинки на шелковой белой блузке.
Когда ажурно выглянул край нижнего белья – dessous, Орловский почти упустил нить разговора, но графиня, томя, прекратила движения пальцами и сказала:
– Бронислав, то и дело приходится видеть, что Советы перенимают императорский опыт и даже кадры. Многие из бывшего императорского Генштаба теперь служат у вас в высших штабах.
– Да, – уже раздраженно подтвердил Орловский, – такая картина и, например, на советском Южном фронте, который противостоит белым с Южной армией с ее двадцатью тысяч бойцов под командой генерала Иванова. У нас на Южфронте остатком прежних выборных главнокомандующих являются лишь такие недоучки, как Сорокин, 11-я армия, и Ворошилов, 10-я армия. А командует фронтом бывший генерал императорской армии Сытин, однокашник Деникина по военному училищу, и почти все остальные высшие начальники там из генералов царской армии.
У резидента возникло впечатление, что Мура сама его будто прощупывает. Причем, говоря в пользу немцев и большевиков, она нарочито сближает их позиции.
«Это логично, – подумал он, делая вид, что смакует вино и поэтому не продолжает беседу, – ежели немецкая агентка собирается завербовать большевистского комиссара. Но некоторое ударение Муры и по белогвардейским «нотам», по спору между монархистами и февралистами, возможно, неспроста. Господи, кто же знал, что банальная интрижка перерастет в некую игру двойных агентов… – Он вдруг поймал мысль, подспудно сверлившую его с тех пор, как он узнал о графине от Могеля: – Да она и знала! Мурочка и связалась-то со мной лишь для этой вербовки. Теперь-то очевидно, что никак не влюблена в меня графинюшка. Та же участь была у бесподобного красавчика и джентльмена Брюса Локкарта. Только от него требовались английские секреты, а от меня… Много ли тайн международного класса у главного следователя по уголовным делам хотя бы и всего севера республики? Для чего я ей?»
Мура, словно впитывая его мысли, смотрела через стол распахнутыми глазами, в которых плясали отсветы свечного пламени. Водопадами темного муара струились гардины по высоким окнам, мягко поблескивала мебель красного дерева. Огромная люстра бронзового литья с хрустальными подвесками тучей парила над их головами. И от осознания своей роли в отношениях с этой дамой, от представшего столь жалким их свидания, даже от молочного сияния куполов ее бюста в приоткрывшемся dessous Орловскому показалось, что люстра закачалась.
Он встал из-за стола и почувствовал, как пьян.
«С утра во рту ничего не было, – пронеслось у Орловского в голове, – а сейчас, – он взглянул на три осушенных бутылки, – после изрядного возлияния и зашумело. Боже, как мне не везет! Ведь я почти влюбился в эту женщину. Почти та же история, что и с «гусаркой» Мари. Отчего Прекрасные Дамы используют меня иль пренебрегают?»
О благороднейшей своей невесте в Гельсингфорсе, по свежести и прелести превосходящей ту и другую амурную подругу его высокородия, он почему-то не вспомнил. А оттого, что был природным сыщиком и разведчиком, Орловскому, как на незримой дуэли, потребовалась сатисфакция от «бенкендорфихи». Даром, что ли, она его за нос водила?
– Дорогая, – проговорил он, подойдя к ней, опираясь одной рукой на стол, другую положил на плечо графини, – мне необходимо списывать в архив дело о попрыгунчиках, по которому ты проходишь свидетельницей. В прошлый раз ты не ответила на мой вопрос в этом отношении. Неужели придется уже мне привлекать представившего тебя Васю Блюдцева, – наобум назвал Орловский веснушчатого парнишку из угро, доставившего ему в кабинет с места происшествия гражданку Бенкендорф.
Лицо Муры вдруг изменилось. Ему показалось, что оно даже совершенно непривычно для нее побледнело.
– Так ты уже знаешь, что никакого Блюдцева в вашем угрозыске не имеется! – воскликнула Мура Прости, я тебе все объясню… Мне так хотелось с тобой познакомиться, Бронислав. Вот я и придумала, что видела попрыгунчиков. А парнишка этот, представившийся тебе тогда Блюдцевым, беспризорник.
Хмель с резидента слетел, он отошел от стола, скрывая от света свечей выражение лица. Мгновенно перемалывал признание Муры, решившей, что он двусмысленно назвал этого Блюдцева:
«О-о-о, милая! Так ты для сближения со мной даже на такой риск пошла. Это же надобно суметь привлечь талантливого беспризорника и отрепетировать с ним роль парня из угро, который у меня на Фонтанке под носом. Как меня провела! Как я со своей памятью не вспомнил, что никогда эту рожу в веснушках у нас даже в коридорах не видел… Да потому что вплыла графинюшка в кабинет с неотразимостью Прекрасной Дамы. И с легкостью «магнетического» попрыгунчика Гроба сразила наповал, заставила даже меня читать про себя блоковские стихи… На оплату того же «Блюдцева», на содержание эдакой дамы приличные деньги надобны, которых Бартелс для ценного кадра, видимо, не жалеет. Под стать бенкендорфихе Вальтер, решивший подстраховать наши с ним игры опекой «железной» Муры. Впрочем, ведь и я ему приставил Могеля».
– Отчего же я тебе столь понадобился? – усаживаясь за стол строго напротив нее и следовательски упираясь взглядом в ее пятнистые очи, спросил Орловский. – Только не плети мне, что случайно увидела меня на Фонтанке и полоумно влюбилась.
У нее, очевидно, и на такой поворот событий был свой «изворот», следующий ответ:
– Не буду уверять тебя в бескорыстии, дорогой, – снова якобы с решительной открытостью наставила графиня на него дула глаз, как бы рассеянно провела пальцами по полуобнаженной груди, – все дело в Локкарте. Прости, понимаю, что тебе неприятно слышать, но ты это вынул из моего рта, – явно перевела она с английского. – После того, как я отсидела из-за Брюса на Лубянке, то, вернувшись в Петроград, решила обезопасить себя на такие случаи в будущем. Было понятно, что и здешние чекисты не оставят в покое любовницу самого главного в «заговоре послов». Мне требовалось заручиться расположением какого-то влиятельного лица. И вот подвернулась эта история с попрыгунчиками, в которой угрозыск сбился с ног в поисках свидетелей… Мои опасения были не напрасны, дорогой. Ты же сам спасал потом меня с Гороховой.
«Безукоризненно! – восхитился Орловский про себя. – И случай с ее арестом ПетроЧеКой в самую точку. Но чисто ли и это происшествие?»
Долго думать на этот раз Мурочка ему не разрешила. Она расстегнула последние пуговицы на блузке. Подошла к нему и наклонилась, обдавая пряным запахом кожи, дорогих духов, ароматом женского естества… Она выплеснула глобусы грудей из лифчика. Орловский пересохшими губами припал к их винограду.
|
|
| |
|
