В.Черкасов-Георгиевский. Роман "ОРЛОВСКИЙ И ВЧК". Часть II. СУХАРЕВКА И ПОПРЫГУНЧИКИ
Послано: Admin 23 Ноя, 2011 г. - 10:47
Литстраница
|
Глава четвертая
Ревский вез из Петрограда Куренка и Фильку Ватошного в Москву в купе ночного скорого поезда, которое воры оглядывали с некоторым испугом от его чистоты и роскоши вплоть до сияющих медных ручек, будто из золота.
Борис продолжал настраивать их на переговоры с Кошельковым по свежим впечатлениям:
– На Николаевском вокзале обратили внимание, господа жулики, на штурмы, с какими народ подступается к кассам? Беспрерывно кассиры деньги принимают и билеты выдают. Сколько ж набегает у них за сутки? И так везде на железке, забитой фронтовыми эшелонами! На пассажирские поезда попасть – счастье, не жалко никаких денег.
– Немалое, конечно, галье текет сквозь кассирщицкие руки, ладило б их на осину, – солидно подтверждал Филя, не ленясь подливать себе в стакан из водочных и пивных бутылок, которыми Ревский заставил столик.
Куренок, так и не снимающий полушубок, словно лишь ждал момента, чтобы выпрыгнуть из поезда, отмалчивался, мрачно глотая водку и куря одну за другой папиросы.
Надеясь, что к утреннему прибытию в Москву и Куренка проймет водочка да его разглагольствования, Борис Михайлович безостановочно развивал соображения дальше:
– Надо и то понять, отчего я поставил именно на Яшку Кошелькова это фу-фу с ограблениями железнодорожных касс. Во-первых, из-за того, что нужные мне попрыгунчики связались с его кодлой. А, во-вторых, Кошельков однажды отличился кровавым разбоем как раз на железке. На платформе Соколовская Ярославского направления грабили его ребята аптеку. Мало им было там выгрести все деньги и медицинский марафет, изрезали до смерти финками аптекаря и взялись насиловать его жену. А пока они этим развлекались, с платформы люди их досмотрели и подняли шум, из станционной кассы начали звонить в милицию. Тогда кошельковские бабу бросили и двинулись квитаться с железнодорожниками. Десять служащих этой станции отловили и всех зарезали.
– А не шуми, когда деловые в деле, – поучительно заметил Ватошный, утирая кувалдой кулака мокрый рот. – Чем же Кошельков еще знаменит?
– Еще до семнадцатого года имел он десять судимостей и лют на легавых. Бьет их при любом удобном случае, на Воздвиженке кончил сразу троих милиционеров. Теперь обозлился и на чекистов, которые нешуточно взялись за его банду. Узнал Яшка адрес особенно активного в его поимке сотрудника уголовной секции МЧК Ведерникова, явился с фартовыми к нему домой да застрелил на глазах у всех родных и близких. Недавно ликвидировал средь бела дня на Плющихе двух комиссаров МЧК.
Куренок не выдержал и забормотал, злобно моргая глазами-бусинками:
– Это вот, Студент, главная причина, что ты собрался по душу Яши Кошелькова! Тебе, чекистскому отродью, надобно его извести на Москве в первую голову. Чего ты нам поешь про кассы какие-то? Кого ты охмуряешь, замазура?
Обрадовался Ревский, что хоть так разговорил, сумел провокационно поддеть Куренка. Ему нужно было с ним объясниться, хотя б и поссорившись сначала, дабы потом в операции никто не преподнес сюрпризов. Агент высшего класса был опытен и в «пастушьей» работе среди фартовых.
– Эх, Куренок, ничего ты не узнал про меня толком, – с достоинством возразил он. – Известно ль тебе, что я при Царе-батюшке агентурно не только с вами, босяками якшался, а был под рукой у самого министра внутренних дел? Я под суд угодил за то, что кончить собрался самого Гришу Распутина, и пятеро душегубов было нанято для меня в компанию. И теперь я, по-твоему, чекистов так полюбил, что Кошелькова положу им на подносик?..
– А чего ж стараешься, ладило б тебя на осину? – перебил его Ватошный. – Это до чего в разбегаи записался – нас в Москву волокешь!
Ревский усмехнулся, занюхал щепотку из табакерки, акуратно закрыл ее. Не отвечая, долго смотрел в непроглядную темень за окном, в ней вспыхивали лишь редкие блики от проносящихся мимо полуосвещенных, совсем тонущих в черноте населенных пунктов.
Потом он тряхнул кудрявой головой в сторону окна и печально сказал:
– Вот так же лишь мутно видеть и понимать можете вы, господа жулики, жизнь мою. – Борис улыбнулся. – А я – вашу. Так что, давайте, не станем рядиться и подозревать друг дружку в том, чего и в помине нет. Посудите сами, зачем вдруг Москва затребует из Питера пусть и золотого агента, чтобы ловить Кошелькова? У них там Дзержинской с ВЧК, Ленин с целыми сворами комиссарских умельцев. Это ж теперь столица! Не верите, так я вам гарантии дам, коли переживаете за Кошелькова.
– Какие в таких делах могут оказаться гаранти-и-и? – недоверчиво протянул Куренок и сплюнул на пол.
Ревский стукнул ладонью по столу.
– А так сделаем, что с Кошельковым только вы будете общаться и иметь любые лататуи и тет-а-теты. Мне ничего знать про Яшку не надобно. Общайтесь с ним, коли выведет Глаша Коса вас лично на него, обсуждайте идею мою налетов по железке и все такое. Я от этого буду в стороне. Поймите ж, что мне одни лишь попрыгунчики требуются позарез. А вот как выйдете уже на них через кошельковских ли, самого ли Яшку, милости прошу – подвиньтесь, отойдите и предоставьте мистических сей налетчиков в мои ручки-с.
Куренок снова сплюнул, кивнул Фильке, чтобы тот ему налил. Проглотил водку, доел огрызок соленого огурца.
Он встал из-за стола и, скинув полушубок, распорядился Ватошному:
– Будем лягать спать, – смешливо покосился на Ревского и закончил, – авось Студент до утра не зарежет.
+ + +
В начале этой ночи Орловский шел на Сухаревку попрощаться с лейб-гренадером Моревым, отбывающим в Гельсингфорс.
Резидент подходил к магазину Тиграна с задней стороны мимо лавок с подержанным платьем. Как всегда, прежде чем приблизиться к явке (тем более, после подозрений капитана на шантажиста-хозяина), Орловский привык с полчаса осматриваться, болтаясь по округе. Здесь маскироваться под покупателя не требовалось, торговцы и в позднее время липли сами.
Сейчас Сушка очутилась во владении специалистов ночных промыслов, в основном, – «ямников», забирающих горяченький «слам» у возвращающихся с дела фартовых. Однако от лавки с открытой дверью, мимо которой проходил Орловский, его окликнули басом:
– Пожалуйте-с, у нас покупали!
Стоило Орловскому замяться, как невидный в темноте мальчонка откуда-то выскочил юлой и кинулся к нему, хватая за полу шинели. Он молча потащил прохожего к обладателю баса.
– Да мне ничего не надо, – говорил Орловский, все же поддаваясь огольцу, держащего за шинель как за аркан.
Около двери он рассмотрел детину, который неуловимыми ловкими движениями, не оскорбляя, но и не выпуская, принял его у мальчишки, братски обнял за плечи и повел внутрь, приговаривая:
– Теперь не надо – опосля понадобится. Лишнее знание не повредит. Окромя пользы, от этого ничего.
В лавке торговец стал выметывать на прилавок одежду.
– Примерь, господин товарищ! Чего отерханничать в шинелишке да гимнастерке?
Он стащил с Орловского шинель, прикидывал на плечи шубу и пальто на вате, потом – поддевку.
Агентурщик примерки вытерпел и заявил:
– Благодарю вас, но пока воздержусь от покупки.
– Окромя пользы, от этого ничего не будет, – повторил продавец. – Может, что знакомым понадобится. Вот и знаете, где купить, а каков товар – своими глазами убедились.
Орловский вышел с торговцем на улицу. Там лавочный мальчишка крутился уже около полупьяного мужика в расстегнутом коричневом полушубке на серой овчине и, увидев хозяина, заорал:
– А вот гражданин имеет желание, продать свой полушубочек!
На это донесение из-за угла лавки вывернулось трое молодчиков, которые враз загомонили, обступая мужика, изображая из себя рьяных покупателей.
– Же-л-л-аю на пропой души продать… Романовский полушубок… – гнусавил тот, а барышники вокруг ожесточенно торговались, каждый давал свою цену.
Сошелся мужик с одним из них, стащил с себя полушубок и вручил вещь покупателю, достающему деньги из кармана. Молодчик, неторопливо извлекая кошелек из-за пазухи, передал подержать полушубок соседу. В этот миг сзади мужика кто-то закричал, он и все уставились туда… А когда мужик перестал оглядываться и повернулся, полушубка в руках «покупателей» уже не было. С засунутыми в карманы руками невозмутимо поглядывал на него и тот, что до этого «шарился» за кошельком.
– Давай деньги-то, – сказал начинающий мерзнуть в одной рубахе мужик.
– Чево?
– Деньги за шубу! – сипло заревел мужичок.
– За какую? – злобно отвечал «покупатель». – Ничего не видел.
Сухаревцы дружно отпрянули, теряясь в закоулках рынка под крики простака.
Орловский пошел к антикварным рядам, внимательно поглядывая вокруг, потому что рисковал не полушубком.
Он обошел заднюю часть магазина Тиграна из разных пристроек и наваленных куч металлической и прочей рухляди, негодной к тому, чтобы сгореть в «буржуйках». Побарабанил условным стуком в окошечко, выглядывающее из коридора, в котором была каморка Морева. Капитан выглянул через стекло и открыл черный ход.
Когда резидент скользнул внутрь, Морев стал накрепко закрывать за ним дверь, объясняя:
– Совсем мерзко повел себя в последнее время Тигран. Я уж досадовал, что назначил вам здесь снова встречу. Поэтому давайте побыстрее закончим наши дела.
В комнате он стал выкладывать на стол для Орловского копии свежих донесений английской агентуры, а тот прятал их в сапоги.
Вдруг Морев прислушался и предостерегающе поднял руку:
– Внимание! Я расставил в магазинном зале жестянки таким образом, чтобы они падали и гремели, ежели кто-то станет пробираться с основного входа. Сейчас услышал что-то подобное…
Гренадер выхватил смит-вессон из-за пояса, и едва ли не балериной упорхнул, несмотря на мощную фигуру, посмотреть, в чем дело. Через минуту влетел обратно, взял из-под подушки второй револьвер.
– ЧеКа! Провалил нас негодяй Тигран. Решил все-таки стать единственным хозяином этой халупы.
Беспомощным мужиком, отдавшим своими руками последний полушубок, горько ощутил себя Орловский:
«Как же так? Ведь, как всегда, заблаговременно осматривал прилегающую местность… Впрочем, облаву проморгал как раз в те минуты, когда примерял ненужное барахло в лавке да разглядывал, как обирают полупьяного. Именно в это время чекисты обложили магазин и сели в засаду!»
Капитан уже развел на полу костер из важных бумаг и записок. Он проговорил, страдальчески двигая длинными усами:
– Простите Христа ради, Виктор Глебович! Я кругом виноват. Но вы обязательно вырветесь! Идемте.
Они тихо шагнули в коридор, потом прошли в соседнюю комнату. Там Морев, нажав плечом на громадный шкаф, отодвинул его в сторону. Содрал за ним на стене обои и, ухватившись за край выступавшей доски, оторвал ее богатырским рывком вместе с соседними. Из образовавшегося проема потянуло ледяным воздухом улицы.
– Я это слабое место в стенке давно заприметил и имел в виду на такой случай. Отсюда ход – по старому сараю на пустырь, где нет засады или она малочисленна, вполне отстреляетесь. Идите с Богом.
– Вы что, Иван Иванович? Я вас не оставлю. Так не поступают императорские офицеры. Вместе здесь пойдем, и в крайнем случае на пустыре отстреляемся.
Они услышали, что в зале магазина что-то явственно загрохотало, оттуда к ним бежали люди. Чекисты с криками также начали выламывать недалекий от разведчиков черный ход. Морев выскочил в коридор и начал бить из двух револьверов в дверь, через которую недавно впускал Орловского.
– Теперь никак вдвоем не уйти, Виктор! – крикнул он даже с облегчением. – Отходите же за шкафом! Вы что медлите? У вас какое звание? – вдруг взъярился всегда покладистый Иван Иванович.
– Статский советник, и прошу этого не забывать, капитан! – отвечал Орловский, стоя с ним рядом и всаживая из своего кольта пули в противоположном направлении – в дверь из магазинного зала, которую тоже выбивали ногами.
Морев опустил револьверы с опустевшими барабанами. Стал набивать патронами смит-вессон, возмущенно косясь на Орловского.
– Да что вы говорите в боевой обстановке! При чем здесь ваш чин гражданской службы? В армии вы – простой артиллерийский поручик! Так извольте подчиняться Лейб-Гвардии гренадерскому капитану! Я приказываю отходить!
Они обнялись. Иван Иванович перекрестил Орловского вслед. Он замкнул дверь комнаты, через которую тот ушел на волю, чтобы не сразу взялась за тем погоня.
Капитан пробежал к себе в камору, завалил здесь распахнутую дверь баррикадой из кровати и стола. Он успел набить патронами барабан второго револьвера, когда рухнули коридорные двери со стороны магазина и двора.
По его баррикаде стали бить вперекрест десятками залпов, а его высокоблагородие отвечал по необходимости. Стреляя с двух рук в разные стороны, успевал ссаживать то одного, то другого чекиста, рискнувших броситься напропалую. В тело гренадера, израненного еще в минувшую войну, уже впились, разбили кости, вспороли кишки с десяток пуль, но цела была голова и не задето сердце.
Лишь когда в смит-вессонах кончились патроны, Иван Иванович сполз с баррикады и упал головой в лужу крови, натекшую из его великаньего тела. Чекисты оравой бросились к нему.
Когда красные перелезли баррикаду и склонились над лейб-гренадером, он прохрипел:
– Будем помнить всех на закате и рассвете.
Капитан рванул чеку гранаты, скрытую в огромной ладони, взрывая себя и врагов!
Как пели в их полку?
"Где не пройдем – там ляжем-умрем…
Аксельбант нас призывает пасть иль победить".
+ + +
После громобойного провала явки МИ1С на Сухаревке Орловский съехал из номера «имени Дзержинского» в «Национале» на тот случай, если Тигран сумел выяснить или подслушать, что встречающийся в его магазине с Моревым подтянутый военный имеет какое-то отношение к ВЧК. Пришлось в связи с этим деникинскому агентурщику воздержаться и от посещений Лубянки.
Теперь в Москве как в игре против Петерса, Манасевича-Мануйлова, так и в сыске попрыгунчиков осталась надежда только на Бориса Ревского. Орловский отсиживался в наспех снятой комнате на Самотеке и занимался лишь тем, что, дождавшись агента, выслушав его очередное донесение о текущих делах, анализировал их положение и давал указания.
Розыск попрыгунчиков пошел стремительно, потому что Коса от всего своего «малинного» сердца приняла в «долушку» двоих очевидных негодяев и разбойников из Питера, рекомендованных ее полюбовником Сержем. Поместила их в одну из лучших комнат, правда, невдалеке от гостиной с хитрыми дырками по стенам. Однако это хозяйке и ее патронам сразу не понадобилось, оттого что Куренка и Ватошного вытребовали на аудиенцию прямо к Кошелькову на какую-то предельно засекреченную его «хазу».
Фартовые рассказывали об этом визите Ревскому в его комнате сразу после того, как побывали у бандитского короля Москвы. А Кошельков в следующем месяце, 19 января прославится и тем, что на Сокольническом шоссе около Краснохолмского моста как простых «стрюков» вышвырнет с подручными из остановленной машины Ленина с его сестрой Марией Ильиничной, шофером. Отнимет у них наличность, документы, оружие и уедет на их «моторе».
– Ну, это истинный звездохват, ладило б его на осину! – восхищенно говорил Филька, разливая водку по стаканам. – Ты, Скубент, гляди, и не вздумай чего против Яши. Это неуловимый жулик, он любого дошленка как свои пять видит наскрозь.
– И что же, не клюнул Кошельков на ваши предложения насчет железнодорожных касс? – настороженно спросил Борис.
Куренок задергал горохом глаз, Филькины восторги пояснил несколько раздраженно:
– Да и мы ведь не барандаи какие. Как не клюнул? В лучшем виде принял это к сведению. Потом мы с Яшей даже прикинули, сколь надо братцев на первые пробные налеты.
Ревский напомнил:
– Главное, чтобы Кошельков как-то связал это с попрыгунчиками, включил бы, что ли, их в вашу первую команду.
Куренок сплюнул, возмущенно покрутил изрезанной шрамами мордой.
– До чего ж ты ловок, Студент! Вот усё подай тебе с пылу и с жару. Будь пока рад, что сам Кошелек принял нас, бродяг.
У Ревского не было времени долго размазывать эту операцию, его беспокоил в Бутырке Манасевич-Мануйлов, которым стоило заняться безотлагательно.
– Ша, Куренок! – рявкнул он и пристукнул дном пустого стакана о стол. – Тут руковожу я, вы на моих гастролях. В следующую же встречу с Кошельковым или его человеком потребуете, чтобы действовать вместе с попрыгунчиками. Объясните, что больше доверяете питерским, своим землякам, что те уже прославились ни с чем не сравнимыми по удали налетами…
– Да с каких дел мы такое станем хлебенить аж Кошельку, зачупаха ты? – бормотнул опьяневший Филя.
Умелый Ревский без разворота в плече молниеносно ударил Ватошного в подбородок! У того бешено мотнулась назад голова, ударившаяся затылком об угол комода рядом. Филька осел на стуле без памяти.
Куренок, оставивший револьвер в кармане пиджака, брошенного им при входе на тот же комод сверху, рванулся туда. Однако все учитывающий и подмечающий Борис опередил его ударом ребра ладони по кадыку на тонкой шее вора.
Бандит захлебнулся воздухом, судорожно клюнул башкой и закашлялся. У Ревского в руке уже был свой револьвер, дуло которого он, разбивая в кровь губы, впечатал Куренку в рот с криком:
– Застрелю, гнусарь! Только пошевелись.
Он воткнул ствол вору еще дальше в рот, вонзая в горло, отчего у того с ужасной скоростью заплясали глазки и полезли из орбит.
– Слушай сюда, – быстро заговорил Ревский. – На следующей же встрече поставишь кошельковским необходимое условие налета – привлечь уцелевших в перестрелке на Ваганькове попрыгунчиков. Объяснишь так. Попрыгунчики ужасали в Питере свои жертвы до обмороков и смерти. Они – магнетические специалисты, чтобы из любого нормального сделать дурака. Колдуны они! – будешь божиться и орать, привлекая для этого и Фильку, который пусть рвет на себе рубаху изо всех сил. Заявишь, что без такого психического прикрытия на дело не пойдешь. Всё! Делай, как сказал. Не выйдет это у вас с Ватошным, возвращаться не придется вам в Питер. Я за убийство Мохнатого того же Кошелькова на вас натравлю через агентуру МЧК.
Он протянул руку к пиджаку Куренка, забрал из него оружие, потом вытащил револьверный ствол у вора изо рта. Тот согнулся и начал харкать кровью, выплевывая и осколки зубов.
Ревский нагнулся к приходящему в себя Фильке, двинул его рукояткой револьвера по темени, тот снова обмяк. Борис извлек у Ватошного из кармана револьвер. Убрал под одеяло на кровати оружие воров. Заключил приказания Куренку:
– Итак, наплетешь кошельковским, как я сказал. А надобно все это лишь для одного единственного: чтобы хоть кто-то из попрыгунчиков с вами встретился. Я с той встречи возьму уж сам их след. Мне лишь она нужна, после встречи – свободны с Филей, живите, как хотите, я вас не ищу и никогда не трогаю. Встречу с попрыгунчиками обязательно назначишь у Глашки! Причем, точно укажешь тут место хорошее, привычное на лататуи для этой «малины»– зальчик со столиками, где много картин. Докажешь, что ходили вы покуда на их территорию, а теперь хотите встретиться здесь с попрыгунчиками и с теми, кто от Кошелькова захочет присутствовать на этом совещании. Понял, Куренок?
Фартовый, вытирая рот полой очередной атласной косоворотки, поднял на него и так обычно красные, апоплексические глазки, а сейчас – вылупленные как у тухлого окуня, изошедшие изнутри кровью, и кивнул.
– Идите отсюда, – показал на дверь Ревский.
Куренок сгреб с комода пиджак, растолкал застонавшего Фильку. Пахан приподнял верного «шестерку» из-за стола, Ватошный сумел встать на ноги. Они в обнимку выволоклись из комнаты.
+ + +
После этого свидания с Ревским петроградские воры довольно скоро убедили Кошелькова, чтобы включить в налетчики и попрыгунчиков. Как и настаивал Ревский, с теми дальнейшие переговоры должны были состояться в «малинной» гостиной Глашки.
Орловский отсиживался неподалеку от сухаревского места этих событий в комнатке неприметного дома во дворе с отдельным ходом на Самотечной площади, издавна знаменитой трущобами, тянущимися от нее по Цветному бульвару к Грачевке и Трубной площади, по-местному – Трубе.
Там теснились дешевые публичные дома, а в самых глухих дворах – грязные притоны, в которых заправляли беглые из острогов и с каторги «коты» с совершенно жалкими шлюхами. Точнее следовало бы их называть «марухами» – подружками воров или «хипесницами», под видом проституток грабящих пьяных. Зарабатывали они тем, что ночами завлекали на Цветном упившихся москвичей и вели в притон предаться постельным удовольствиям, но по дороге тех совсем для другого раздевали «коты». Сюда по собственному почину никогда не заглядывали полицейские, а уж милиционеры и подавно.
В эту ночь Орловский, сунув кольт в карман шинели, как обычно вышел на морозный Цветной бульвар, чтобы поужинать в трактире «Крым» на Трубе. Появлялся наружу он только в темноте и ел-то прилично лишь единожды в сутки, поочередно меняя для ужина окрестные заведения, чтобы не успели приглядеться к нему посиживающие в некоторых агенты угро и ЧеКи.
Резидент, не выпуская из ладони ручки револьвера в кармане, особенно размашисто затопал напротив Малого Косова переулка, там при заведениях с «котами» действовали «мельницы». В эти картежные пристанища заманивали уже своих: громил, забирох, шнифферов, любых «деловых», – чтобы обыграть их на появившиеся после удачного разбоя, грабежа деньги. Именно здесь Орловский услышал на утоптанном, поскрипывающем снегу сзади осторожные шаги человека, который не торопился его обогнать, держал строгую дистанцию как филер.
Орловский резко остановился, обернулся и ринулся на преследователя. Вблизи он мгновенно узнал его – однополчанин Морева, сухаревский Алешка-поручик!
Тот в полном смущении поклонился и проговорил голосом совершенно трезвого человека:
– Простите, господин офицер, не знаю вашего чина. Однако хорошо помню нашу встречу в обществе Ивана Ивановича в трактире Бакастова.
– Поручик артиллерии, – представился Орловский, помня, как выговаривал ему Морев под чекистскими пулями.
– Очень рад, господин поручик. Я в таком же гвардейском чине… Правда, в последнее время столь позорно подчинился обстоятельствам, – он замялся.
Из-под распахнутого казакина виднелся его уже отчищенный, подшитый свежим подворотничком китель и пуговицы на месте. Лицо лейб-гренадера было измято, как у человека, вышедшего из длинного запоя, но глаза ясны.
Поручик сбивчиво продолжил:
– Мне известно, что у Тиграна была ночная чекистская облава, и с тех пор я не имею от останавливающегося у него господина капитана Морева никаких сведений. Тиграна на Сушке не любят, и я ему давно не доверяю. Поэтому, простите Христа ради, решил разыскать вас. Я помнил, что вас заинтересовал притон Глаши Косы, и отправился туда. Из новых постояльцев мне было нетрудно выбрать господина по кличке Серж Студент как вашего человека.
– Почему же?
Алексей улыбнулся.
– Как по вам мне сразу стало очевидно, что вы офицер, так и по этому Сержу понятно, что вряд ли он фартовый, а, скорее, является агентом разведки. Пришлось сесть к нему на хвост, Серж и привел к вашему здешнему жилищу.
Метель белой ветошью закрутила и вьюжно взвыла в подворотнях, черное беззвездное небо глянуло меж несущихся туч. Из ближайшего трактира послышалось на томительный мотив, который скоро украдут красные для своей песни «Там вдали, за рекой зажигались огни…»:
Когда на Сибири займется заря
И туман по тайге расстилается,
На этапном дворе слышен звон кандалов –
Это партия в путь собирается…
– Что вам угодно, господин поручик? – спросил Орловский.
– Не поможете ли найти капитана Морева? Я бросил вино, дурную компанию и готов встать в строй.
– Иван Иванович убит в ночь чекистской облавы. Его предал Тигран.
Лейб-гренадер сжал зубы, сдернул каракулевую ушанку с головы и медленно перекрестился. Потом проговорил с усилием, стараясь подавить волнение:
– Будем помнить всех на закате и рассвете.
– А вы откуда знаете это выражение?
Алексей натянул шапку, провел ладонью по лицу.
– Так иногда говорил его высокоблагородие, когда поднимал чарку за грязным трактирным столом со мной, мерзавцем… Я хотел бы занять место капитана Морева в Белом Деле. Помогите, очень прошу вас, поручик!
– Хорошо. Иван Иванович помогал союзникам. Ежели сумеете пробраться в Гельсингфорс, обратитесь в английское посольство, в паспортное бюро и спросите господ Хилла или Бойса. Скажите им, что вас направил…– Орловский задумался, как лучше дать англичанам понять о себе, чтобы малознакомый Алексей был не очень осведомлен о его персоне, – юрист Бронислав Иванович. Правда, господин Морев собирался отправиться к Деникину, с заданием англичан он был тут в последний раз. Как обидно, когда лучшие наши офицеры гибнут из-за предательства!
Метелило снегом вокруг, вихри скрывали шикарные особняки, трущобы, весь этот краснознаменный город. Казалось, будто стоят двое русских, как век назад, случайно столкнувшись на Цветном бульваре, и православно горюют о герое, павшим на обычной для Империи войне. Но это сражение было последним в ее истории, потому что убивали и предавали друг друга люди самого Царства.
Каторжан всех считает фельдфебель седой,
По-военному ставит во взводы.
А с другой стороны собрались мужички
И котомки грузят на подводы…–
неслось из трактира.
Поручик Лейб-Гвардии Гренадерского полка поклонился, прощаясь, и проговорил:
– Тигран больше никого не предаст.
+ + +
Алексей шел в снежной пыли, не сгибаясь от ударов ветра, даже подставляя вьюге раскрытую грудь. Ближе к Сухаревке он застегнулся на все крючки казакина вплоть до его стоячего воротника и переложил револьвер во внешний карман, чтобы по старой привычке ощутить себя как в плотно пригнанной форме.
Поручик подобрался к магазину Тиграна с того пустыря, через который ушел от облавы Орловский. Прекрасно знающий все заведения и закутки Сушки, Алексей быстро осмотрел и прослушал скрипящие, стонущие в метели входы-выходы магазина и его окна. Тигран сидел за конторкой в полуосвещенном зале над амбарными книгами.
Гренадер было собрался застать армянина врасплох, но остановился, решив еще понаблюдать по народившемуся у него среди фартовых суеверному обыкновению не лезть, ежели что-то не «личило», то есть безотчетно настораживало. В этот момент из-за двери в задние комнаты вышел, зевая, человек в кожаной тужурке и, подойдя к керосиновой лампе, около которой сидел Тигран, прикурил папиросу.
Чекисты продолжали держать здесь засаду! Отпрянул поручик от окна, следовало отправляться в гнездышко у Бакастова за подмогой.
В трактире Бакастова было пустынно в этот час – самое рабочее время для его постоянных фартовых посетителей. Лишь по углам торчала незначительная уголовная публика да на биллиарде в одиночку гонял со скучным видом шары Мишаня-скокарь. Гренадерский поручик подошел к нему, расстегивая казакин, снимая шапку.
– Алеша! – радостно воскликнул курносый, светлоглазый Мишанька, – составь партию. Давно уж жду кого-то из серьезных ребятишек.
– Ты чего как пехтеря прохлаждаешься тут? Иль уже амба всем богатым квартирам на Москве? – поинтересовался поручик.
– Как это амба? – изображая строгость, глянул на него «скокарь», как по-иному называют «домушника». – У меня от такого предположения может заболеть пузо… Просто выходной у меня сегодня. Положен отдых для возврата здоровьечка пролетарию фомки и отмычки? Аль не пользуюсь я всеми правами трудового народа?
Алексей усмехнулся, закурил папиросу, осведомился:
– А продолжишь для укрепления здоровья шары гонять, если б услыхал, что на Сушке, в двух шагах от Бакастова дожидаются «углы» с рыжевьем и побрякушками? – назвал он чемоданы с золотыми изделиями и ювелирными драгоценностями.
Мишаня обиженно вздернул и так «взлетающий» нос.
– Я сказал, что нахожусь в отдохновении, а не на том свете. Чего же те «углы» дожидаются аж на самой Сушке?
– Чекисты их якобы наживкой держат у Тиграна в магазине.
Бросил кий на биллиард скокарь, придвинулся к гренадеру поближе.
– Так, так, так… Это с тех дел, что чрезвычайка на днях там делала облаву?
– Ага, и теперь под видом засады чекисты-ухари держат в магазине охрану груза, который должен утром уйти. Это я все знаю от верного человека из офицеров, какой затесался на Лубянку. Золотишко же и побрякушки награблены чекистами в обысках, они желают через Тиграна перекинуть их за границу контрабандно. Чекисты давно его для таких дел приладили, потому как он антиквариат постоянно гоняет туда, а валюту и ходовой у нас товар – обратно. Заодно прихватывают вон на облавах кто попадется.
– Сколь же охраны сейчас у Тиграна? – быстро соображал Мишаня.
– Я заметил лишь одного в кожанке. Думаю, что с ним от силы еще парочка. Тиграна не считаю.
– Так, так, так… Надо бы нам еще одного «делового», – Мишанька пошарил глазами по трактиру. – А с другой стороны, это ж давать ему цельную долю? Как считаешь?
– Да в тех «углах» и на пятерых, Миша, хватит под завязку. Втроем такой налет, конечно, обланшировать надежнее.
– Эх-ха, – не терпелось уже азартному скокарю, – давай заложимся на судьбу, на фарт! Ждем полчаса – вдруг кто-то подходящий сюда залетит. А нет – хондорим вдвоих на эту маламзю. Идет?
– Идет.
…Через полчаса Мишаня-скокарь сплюнул на пол изжеванный папиросный окурок и весело проговорил:
– Никого нам, Алешка, Господь не направил. Выходит, мой небесный покровитель Архангел Михаил, архистратиг сил небесных советует нам одним на это дело. Айда!
Они вышли в несмолкающую вьюгу. Около магазина Тиграна сперва понаблюдали через стекло за ним, по-прежнему одиноко сидящим над расчетами за прилавком.
Потом профессор таких налетов Мишаня повел Алексея в обход магазина, и на его заднем конце приказал помочь выставить оконце из упирающегося сюда коридорчика.
Когда они это проделали, скокарь долго вслушивался в приоткрывшиеся перед ними закрома магазина, потом шепотом распорядился:
– Подсади, я залезу. А ты поднимай шум в зале. Как легаши туда кинутся, я их класть буду в спину.
Лейб-гренадер вернулся к магазинному входу и, встав у прозрачной витрины, чтобы Тигран узнал, постучал в нее. Армянин знал Алешку-поручика лишь как молодца бандитской своры, кучкующейся у Бакастова, не подозревая об его связях с Моревым.
Тигран, взяв лампу в руку, подошел к двери, пригляделся к позднему гостю и открыл дверь с недоуменным вопросом:
– Ты чего, Алеша?
Поручик, глубоко держа руку за пазухой, оттопыривая борт казакина локтем, будто там увесистый сверток, отвечал приглушенным голосом:
– Есть тепленький товар по твоей части прямо со «скока». Глянешь?
– Обязательно, дорогой, – оживленно проговорил Тигран, любящий покупать в таких случаях ценности за гроши. – Заходи.
Лейб-гренадер ступил за порог, хозяин закрыл за ним дверь и, светя лампой, проводил визитера к прилавку.
– Что у тебя там, дорогой? Не томи, – нетерпеливо произнес армянин и поставил лампу.
Поручик вытащил руку с револьвером и упер его тому в лоб под нафиксатуаренным пробором посреди головы.
– Что такое? – промямлил Тигран с жалко искривившимся лицом.
– Поклон тебе от Ивана Ивановича Морева, – сказал Алексей и выстрелил.
Он едва успел смахнуть остатки башки Тиграна, заляпавшие ему грудь, как в зал уже вылетал чекист с поднятым револьвером. Бац! бац! – поручик уложил его наповал.
Гулко ударили выстрелы в задней части магазина.
В зал вскоре аккуратно высунул голову Мишаня-скокарь, окинул взглядом здешнее поле боя, подсморкнул носом-картошкой и резюмировал:
– Тю-ю, чекистов-то была всего парочка. И пришлось мараться таким ухорезам, как мы?
Он схватил лампу на прилавке с рожей, не меньше возбужденной, чем минуты назад у Тиграна при известии о «тепленьком», и ринулся в заднее помещение.
Снова появился Мишаня в зале так же с тиграновым выражением лица, но уже, когда у того револьверная мушка оказалась впечатанной в лоб, и осведомился примерно таким же образом:
– Не понял, где же «углы»?
Лейб-гвардии поручик, открывая дверь в бушующую метель, на прощание нравоучительно заметил:
– Люби удачу, люби и неудачу, фартовый. Прощевай, Мишаня, теперь уж наши дорожки, наверное, не сойдутся никогда.
|
|
| |
|
