В.Черкасов-Георгиевский. Роман "РУЛЕТКА ГОСПОДИНА ОРЛОВСКОГО". Часть III. БАНДИТСКАЯ АРТЕЛЬ
Послано: Admin 16 Ноя, 2011 г. - 09:57
Литстраница
|
Глава третья
Поздним вечером этого дня постояльцы квартиры Орловского, помолившись, укладывались спать, когда во входную дверь черного хода постучали. Стук был осторожный, но не условный, как давали о себе знать являвшиеся к резиденту в крайних случаях агенты Орги. Однако вряд ли это были и представители власти, обыкновенно барабанившие хамским образом. Кого же принесло на ночь глядя, когда на улице небезопасно от бандитов и патрулей, придирчиво проверяющих документы?
Никто из посторонних не знал и не должен был знать, что у Орловского живет Мари Лисова и отлеживается раненый полковник. На случай неожиданного вторжения чекистов Орловский приготовился и сейчас дал команду. Они с Мари подхватили Захарина под руки и помогли ему дохромать к шкафу с львиными головками в дальней комнате. Отодвинули в нем заднюю стенку, сначала устроили полковника в потайной чулан, там же спряталась Мари.
Орловский наскоро собрал одежду гостей, бросил ее на свою постель, прикрыл накидкой. Погасив везде свет, вернулся в прихожую и прислушался к тому, что происходит на лестнице. Там было тихо, но вот настойчивый стук повторился. Если бы в квартире раньше не горел огонь, видный через окна на улице, можно было попросту не открывать: комиссар уголовной службы часто по работе не ночует дома. Склонялся к этому резидент и сейчас, думая, что посетитель за дверью вряд ли знает, где окна его квартиры, а если и заметил свет, можно в крайнем случае ему объяснить - мол, был с дамой и не мог ее компрометировать.
Однако человек на лестнице словно видел через дверь и читал его мысли, он еще раз постучал, потом глухо представился:
- Бронислав Иваныч, это я - Колотиков Иван Мокеич!
Узнав голос бывшего привратника комиссариата, Орловский зажег в прихожей свет и открыл дверь, приглашая того зайти.
Колотиков вошел в прихожую, сдернул картуз с седой головы, в большом смущении прижал его к груди под бородищу и залепетал:
- Бронислав Иваныч, простите Христа ради! Не обессудьте, что в столь неурочный час! А как мне иначе, я от Туркова, вы ж подсказали, скрываюсь. Днем боюсь по городу ходить - знакомые опознают, в темнотище сподручнее. Беда у меня! Как уходил со своей квартиры, забрал все деньги, ценности и обретался в подвале у знакомого дворника, человека церковного. А поди ж ты, вчера ночью он меня обокрал и ноги унес. Остался я гол, помогите чем можете! Мне обратиться больше не к кому!
- Откуда ты знаешь мой адрес? - первым делом уточнил разведчик, снова закрывая дверь на все запоры.
- А курьера-то, помните, я отправлял сюда однажды в воскресенье со срочным пакетом из Совнаркома на ваше имя? Потому как был в тот выходной день я один в комиссариате и пришлось ваш адресок в списке начальства разыскать и тому скороходу вручить, - обстоятельнейше объяснился Иван Мокеевич.
Этот подробный пересказ истории, которую и так нетрудно вспомнить, не понравился Виктору Глебовичу. Подозрительным было и то, что лакейски услужливый Колотиков теперь, заявившись в ночь, будто его близкий знакомый, быстро успокоился и зорко осматривался вокруг. Орловский перехватил его взгляд на стоявшие под вешалкой сапожки Мари, которые сам не заметил...
Пришлось Орловскому небрежно проговорить:
- Никак не соберусь очистить квартиру от рухляди, оставшейся от прежних владельцев... Остался без средств, говоришь? А сын-то не помог?
Привратник вытянулся перед ним словно перед министром в старые времена и доложил:
- Андрей мой отбыл на Дон к их превосходительствам генералам Алексееву и Корнилову Россию освобождать от красной нечисти.
- Вот как? Проходи, - указал ему в сторону кухни Орловский и пошел туда, зажег свет.
На кухне Колотиков с торжественным выражением на лице уселся рядом со столом для прислуги на табуретку. Орловский, опустившись на стул у буфета, внимательно посматривал на странно ведущего себя и сделавшего только что смертельно опасное для себя заявление Ивана Мокеевича.
Тот, огладив усищи и бороду, вдохновенно продолжил:
- Скажу как на духу. Много по роду службы своей повидал я разных людей в министерстве при государе. У меня привратницкий глаз что алмаз. И давно почуял, что вы, Бронислав Иваныч, не совсем тот, за кого себя выдаете! Вот как хотите: Мирошка Турков никогда рабочим не был и вы никаким революционером не состояли.
- А кем же я был? - с деланной веселостью осведомился Орловский.
- Думаю так, что вы из тех господ, какие в министерство мимо меня хаживали через парадный подъезд. Уж больно вы холены и отменно знаете следовательское, судейское дело. Потому вам напрямки сейчас и обсказал о своем Андрейке.
Орловский, развалясь на стуле, иронически поглядывал на привратника, думая, что нельзя ему верить. Человек, скрывший его допрос Целлером, давший чекистам какую-то подписку, никоим образом не мог быть подпущен к разговорам на такие темы не то что с резидентом, а и с любым членом его Орги.
- Я рад, Иван Мокеевич, что произвожу такое впечатление. А то нашу большевистскую партию генералы, к которым твой сын неосмотрительно направился, называют сбродом, сворой хамья. Лоск же и знания мои оттого, что я по отцу поляк, родом из Варшавы, там же в университете неполный курс закончил и долго работал у мирового судьи. Кроме того, немало жил за границей. - Он мрачно взглянул на Колотикова. - Лишнее мне ты сказал про сына-контру. А помочь я тебе могу лишь снова попасть на Гороховую, откуда по доброте своей вызволил. Убирайся подобру-поздорову! Прощаю тебя с условием, чтобы ты мне на глаза не попадался больше никогда.
Иван Мокеевич не растерялся, не запаниковал, а только глаза его на мгновение сверкнули ненавистью. И все же он нашел силы сохранить на лице некое смирение, поклонился и молча засеменил в прихожую, надевая на ходу шапку.
Орловский уже почти не сомневался, что старика подослали провокатором.
"Кто? - быстро соображал он, идя за Колотиковым и сторожа каждое его движение. - Скорее всего, Целлер, который, очевидно, сумел найти с ним общий язык на допросе. А ежели Колотиков чекистский прихвостень, что он мог успеть здесь заметить? Сапожки Мари? Однако можно поверить и в то, что они остались от бывшей хозяйки. А, может быть, уловил запах лекарств, перевязочных средств Захарина, который, возможно, еще витает в воздухе? И посуды на кухне многовато для одного человека... Теперь моя очередь проверять тебя, Иван Мокеевич".
Резидент распахнул перед Колотиковым дверь и с нарочитым возмущением с грохотом захлопнул ее за ним вслед. Потом стремглав пронесся к шкафу перед чуланом, скомандовал отбой тревоги. Надевая шинель, засовывая в ее карман кольт, он коротко объяснил Мари положение и необходимость сейчас же проследить за привратником.
Затем Орловский осторожно отворил входную дверь, скользнул на ни разу не мытую после исчезновения господ лестницу и, прислушиваясь, спустился вниз. Через запыленное оконце он увидел, что Колотиков, сгорбившись и сунув руки в карманы поддевки, быстро уже выходит из двора на улицу. Орловский ускорил шаг и вскоре в потемках Сергиевской пристроился в "хвост" Мокеевичу.
Нисколько не похожий на скрывающегося от кого-то Колотиков вышел на Литейный проспект и размашисто зашагал к Невскому. Вскоре он свернул на него и взял курс на Адмиралтейство.
Едва успевающий за ним Орловский подивился прыткости старика и своему везению:
"Неужели на Гороховую идет, сразу доложить в Чеку о результатах своей провокации?"
Когда привратник, пару раз оглянувшись, направился к Гороховой, сомнений не осталось. Колотиков скрылся за дверями ведомства Урицкого, а Орловский в подъезде дома напротив, подняв воротник шинели, приготовился сколько нужно ждать, чтобы довести свою проверку до конца.
+ + +
Колотиков снова вынырнул на Гороховую уже за полночь. Поеживаясь от прохлады, он надвинул картуз поглубже и двинулся куда-то уже глухими улочками.
Резидент нагнал его около арки, ведущей во двор двухэтажного особняка, и упер ствол револьвера в спину провокатора, приказав:
- Поворачивай в подворотню, шваль, сейчас побеседуем начистоту.
Привратник вздрогнул, обернулся и, узнав Орловского, обреченно произнес, переходя на "ты":
- Ей-Богу, всеми печенками чуял я, Бронислав Иваныч, что не обхитрит тебя Целлер.
Орловский подтолкнул стволом между лопаток теперь еле плетущегося Колотикова.
- То ты, каналья, во мне контру учуял, то мудреца несусветного. Хватит молоть! Рассказывай все как есть, иначе останешься здесь навсегда.
Привратник остановился и обернулся, привалившись спиной к кирпичной стенке, выщербленной, словно около нее кого-то уже расстреливали. Взглянул в глаза Орловского и устало сказал:
- Мне теперь куда ни кинь, всюду клин. Расскажу правду - Целлер убьет, совру - ты прикончишь. А главное, Андрейке я уж никак не помогу.
- Где он все-таки?
Иван Мокеевич тряхнул головой, стянул картуз и вытер им вспотевшее лицо.
- Да вроде как в заложниках у Целлера. Тем, что сына ему отдал, я окончательно и продал душу свою чекистскому дьяволу. Оно как получилось? Стал Целлер меня тогда допрашивать, я про портсигар-то ему все и выложил. А они (Густавсон там тоже был - такой маленький) принялись меня все равно по спине бить, почки отбивать. Я ими и так маюсь, смерть моя подошла. "Чего еще надобно? - спрашиваю, - все исполню". Целлер и начал меня сговаривать против тебя на дело.
- Именно против меня? - спросил Орловский, видя, что, оказывается, его персоной, даже не появись он на Гороховой, и так бы чекисты занялись.
- Ага, Бронислав Иваныч. Ты ему, видать, был с самого начала нужен. Мы кумекали, как мне за тебя в комиссариате взяться, когда я из Чеки выйду. А тут ты сам выручать меня, мерзавца, пожаловал. Лишь ты на проходной появился, Густавсон ко мне в камеру забежал и приказал действовать по обстановке. Ну, а потом Целлер продолжил наш театр. Сына же моего, беспутного пьяницу, они позвали служить в свою отдельную роту Чеки. Андрейка согласился, ему, дураку, и на такое пойти, что штоф вина выпить...
Слезы текли по лицу старика, они тонули в его усах, бороде. На губах Колотиков их слизывал почти беззубым ртом, продолжая мямлить:
- Я Целлера да Густавсона просил, чтобы не отнимали сынка-то единственного у меня, супруга моя от тифа зимой померла. Мало им, что ли, из меня, православного, Божью душу вынуть? А они: "Разве мы отнимаем сына? Он человеком при нас будет". Не знаю, чем Андрейка у них занимается. Я тогда после Чеки, как ты велел, с нашей старой квартиры съехал, и он у них в казарме где-то за городом живет. Чего там делают? Может, людей расстреливают... Тем убивцам перед казнью по бутылке спирта дают, я на Гороховой слыхал, Господи.
Переживания чекистского агента, определившего сынка в расстрельную команду, Орловского не занимали и он вернул разговор в нужное русло:
- В чем же должна состоять твоя работа со мной?
- А вот сегодня послали тебя попытать про происхождение. Тот ли ты, за кого себя выдаешь.
- Ну и как сейчас оценили на Гороховой твой отчет? Кому ты рапортовал?
- Сам Целлер выслушивал, - вздохнул и вытер картузом мокрые глаза Колотиков. - Какое у него впечатление, не могу знать. Он свои мнения и мыслишки прячет наглухо. Я подробно доложил наш разговор и твои ответы, возмущения. Он приказал за новым заданием явиться через три дня.
Орловский спрятал кольт в карман шинели, проговорил мягче:
- Вроде, не врешь ты мне. Теперь вот что скажи. А почему Чека решила мной заняться, как думаешь?
Старый привратник взглянул на него как многоопытный человек.
- Об этом мне не докладывали. Но думаю, что не поверили на Гороховой в ограбление твоего кабинета. Ты в ограблении у Туркова сомневался, а чекисты - у тебя.
- Выходит, что один Турков глупый, - усмехнулся резидент, - заподозрил лишь твою особу.
- Нет, - покачал головой Колотиков, - умен и Мирошка. Я так подумываю, а не сдал ли он меня дружку своему Целлеру для того, чтобы против тебя чего вынюхать?
- Вон даже как? И ты не прост, Иван Мокеевич. Хитроумие сразу различаешь.
- Эх, Бронислав Иваныч, будь я вам всем под стать, разве ж мне почки на Гороховой стали отбивать да пьяного сына душегубом делать? Однако насколько моей смекалки хватает, тебе подскажу, что в последние дни прямо ополчился против тебя Целлер. Затягивали-то они меня с Густавсоном в это дело больше, думаю, на всякий случай. А вот задание к тебе домой идти давали вчера уже специально, словно после той кражи еще разведали про тебя что-то подозрительное.
Орловский понял, что это "что-то" наверняка паспорт Захарова-Захарина. Значит, нашли его чекисты после перестрелки офицеров с гаврилками в зале ожидания таможни и заинтересовались происхождением документа. То есть произошло так, как он себе представлял, с самыми худшими для себя последствиями.
Резидент поглядел на Ивана Мокеевича, обреченно стоящего у стенки, и заметил:
- Ты, я вижу, все-таки относишься ко мне неплохо.
- А как я могу иначе, Господи! Вы мне и про портсигар тогда поверили, - снова уважительно перешел на "вы" привратник. - И вообще, не их вы гнилого роду-племени, это я вам сегодня от всего сердца сказал. Привратника да швейцара, официанта тут не проведешь. Что я барина не почую? От ваших разговоров, батистовых подворотничков на гимнастерке, походки и другого прочего породой столбовой несет, - бормотал Колотиков, жалко всхлипывая.
- Неужели? Ты так и сказал Целлеру?
- Ничего такого я ему не говорил, - отозвался Мокеевич. - Чтобы целым остаться, мне достаточно приказания Целлера формально исполнять. Много чести будет, чтобы такой гниде я нутро свое выкладывал... Эх, как Андрейка к ним свернулся, жизнь мне уж не больно мила.
- Ежели ты находишь нужным чекистам кое-что не договаривать, не поделишься ли этим со мной; например, твоими впечатлениями от посещения моей квартиры? - попросил Орловский.
- Извольте, Бронислав Иванович. Не поверил я, что дамская обувка у вас в прихожей от старых хозяев. А на кухне - фартучек, каким женщина только сегодня пользовалась, с пятнами от воды. Вы такого фартука не наденете на себя. Ясно, что не один живете, но зачем-то скрываете этот факт. И еще подозрительно, что пахнет у вас даже в прихожей будто в лазарете. Этот запах нынче любой петроградец за версту различит. Болезнь да смерть как косой косят... И в комнаты почему-то не захотели вы меня пустить. Как барин вы вели себя правильно, но комиссар простого человека никогда на кухне принимать не станет. Это все тоже не докладывал я Целлеру.
- Спаси тебя Христос, Иван Мокеевич, ежели правду говоришь, - вырвалось у Орловского. - А убивать я тебя так и так не стал бы. Тебе, это ты верно сразу отметил, у чекистов теперь клин. Я ведь могу сейчас же, лишь тебя отпустив, к Целлеру пойти и наш разговор пересказать. И он поверит, потому что про службу у них твоего сына я не мог узнать ни от кого, кроме тебя. Провалившийся агент у чекистов заслуживает лишь пули. Поэтому снова отпускаю тебя на все четыре стороны.
Иван Мокеевич упал перед ним на колени, согнулся в земном поклоне и запричитал словно евангельский мытарь:
- Прости меня, грешного!
+ + +
Выйдя на Исаакиевскую площадь, Орловский поглядел на возведенную в начале этого века гостиницу "Астория", где проживал популярный петроградский журналист Ревский, его агент.
В роскошном фойе "Астории", захваченной в первые дни Февральской революции отрядами рабочих и солдат, теперь было спокойно как встарь. Орловский, предъявив дежурному комиссарское удостоверение, стал подниматься наверх.
Ревский, слава Богу, ночевал сегодня без очередной дамы. На стук Орловского он открыл дверь своего номера и, увидев гостя, любезно кивнул. Потом с извиняющимся видом переложил приготовленный на всякий случай револьвер из кармана стеганого, отороченного золотистой каймой атласного халата, снова под подушку огромной кровати с расшитым райскими птицами одеялом. Как человек, готовый и привыкший к любым неожиданностям, если и среди ночи поднимут, он молча сел на диван и закурил папиросу, внимательно глядя на резидента непроницаемыми глазами.
Опустившийся в кресло напротив него Орловский без обиняков изложил историю с провокатором Мокеевичем.
- Довольно ловко за вас товарищ Целлер взялся, - усмехнулся Борис. - Прикажете мне провести ответную акцию?
- Вы правы, действовать придется вам, - одобрил его готовность резидент. - В Орге нет человека, более приближенного к Целлеру, чем вы.
- Нетрудно об этом догадаться, Бронислав Иванович. Я же за всеми подручными и приятелями Якова Леонидовича присматриваю с тех пор, как вы впервые заговорили о нем.
- Насколько помню по вашим сведениям, самые доверенные у Целлера комиссары это Густавсон, Бенами и Коссель?
- Так точно.
- Я выделяю Густавсона, который ходил на Гороховой за мной по пятам. И Колотикова он с Целлером готовил к провокации. Этот господин, судя по всему, поставлен на надзорную работу по моей персоне. Им и займитесь, пожалуйста.
Ревский затушил папиросу в пепельнице из яшмы, поглубже запахнул халат на широкой груди, протянул руку с браслетом, который и на ночь не снимал, к тумбочке и достал табакерку с кокаином. Вложил его щепотку в ноздрю, втянул порошок и произнес уже оживленно:
- Роман Игнатьевич Густавсон как нельзя более подходящий господин товарищ для того, чтобы его поймать с поличным на служебном преступлении. Труслив, мало выдумки, алчен. Я ему предложу продать мне присвоенное им при обысках золото.
Орловский скользнул глазами по шикарной обстановке номера и заметил:
- Несмотря на вашу богатейшую событиями жизнь и эти апартаменты, вы вряд ли на искушенного Густавсона произведете впечатление человека, скупающего золотые слитки или червонцы.
- Помилуй Бог, чтобы я эдаким миллионщиком попробовал предстать перед Романом Игнатьевичем. А насчет моей биографии вы изволили заметить совершенно справедливо. Именно из-за нее Густавсон мне все-таки поверит. Вы слыхали, что я у самого Алексея Николаевича Хвостова был особо доверенным лицом?
- Поговаривали, что вы в бытность Алексея Николаевича министром внутренних дел в пятнадцатом и шестнадцатом годах являлись едва ли не его близким приятелем.
Ревский неторопливо поправил полу халата на колене, обтянутом розовыми шелковыми кальсонами, пригладил белокурую волну растрепавшихся волос, придав лицу достойнейшее выражение.
- Считайте, как вам будет угодно, а история наших взаимоотношений с Алексеем Николаевичем такова. Мы сошлись, когда господин Хвостов был губернатором нижегородской губернии, откуда я родом из дворянского семейства начальника уездной полиции. Я начал исполнять его секретные поручения, в особенности во время выборов в Государственную Думу видного местного деятеля "Союза Русского народа", издателя газеты Барача. Когда Алексей Николаевич стал министром внутренних дел, я, уже петербургский журналист, был принят по его личному желанию в агентуру Департамента полиции.
- Во время Великой войны вы были известны и другой деятельностью, - проявил осведомленность Орловский, занимавший тогда должность главного военного прокурора при штабе войск Западного фронта.
Ревский согласно кивнул:
- До этого на балканской войне я воевал добровольцем в болгарской армии, где получил знаки отличия. А в упоминаемый нами отрезок времени на Великой войне я был помощником уполномоченного Красного Креста Северо-Западного района.
- Хорошо помню и вашу знаменитую статью в "Биржевых Ведомостях" под названием "Мы готовы", появившуюся перед войной и наделавшую столько шуму, - уже с умыслом сказал Орловский.
Он знал, что эта статья была написана Ревским едва ли не под диктовку тогдашнего военного министра Сухомлинова в присутствии его сподвижника жандармского подполковника Мясоедова, уволенного со службы за взятки, а с началом Мировой войны назначенного в разведотдел 10-й армии. Военным следователем при Ставке Верховного Главнокомандующего в 1915 году Орловский расследовал дело Мясоедова о шпионаже в пользу немцев, за что того казнили. А в 1916 году сняли с должности Сухомлинова и отдали под суд по обвинению в злоупотреблениях и измене. На процессе это не удалось доказать, но бывший министр признал себя виновным в слабой подготовленности армии к войне. Из-под стражи его освободили пришедшие к власти Советы.
Таким образом на все "готовые" вдохновители борзописца Ревского расплатились за свои успокаивающие декларации, и Орловскому было интересно, как теперь его агент относится к той истории. Но беспардонности у Бориса Михайловича не убавилось, а, очевидно, еще прибыло после плавания в кровавом болоте Чеки, потому что Ревский лишь снова польщенно закивал.
- У вас отличная память. Но еще более я прославился, когда мне удалось проникнуть в келью Флорищевой пустыни, где был заточен враждующий с царской семьей и Григорием Ефимовичем Распутиным монах Илиодор, он же Сергей Труфанов, и напечатать в газетах беседу с ним.
- Как же, отменно помню и эту публикацию. Ежели не ошибаюсь, с нее у вас и начались неприятности по распутинским делам?
Борис огорченно поморщился.
- В общем, да. Как раз в этом история наших взаимоотношений с Хвостовым довольно печально и продолжилась. Когда расстриженный Илиодор сочинил свои грязные "воспоминания" о Распутине, теперь известные как книга "Святой черт", я сообщил Алексею Николаевичу, что могу оказать русскому правительству большую услугу, убедив Илиодора отказаться от выпуска мемуаров, компрометирующих Двор и особенно Цесаревича. Его высокопревосходительству господину министру мое предложение показалось весьма приемлемым, так как стало известно, что немцы собираются разбрасывать с аэропланов в наши окопы прокламации с заключающимися в рукописи сведениями.
- И тут, как всегда это бывает, с дурными последствиями вмешались деньги, - подсказал ему Орловский, чтобы Борис был определеннее и откровеннее.
- Увы, Бронислав Иванович. Для того чтобы ехать к Илиодору, жившему тогда в норвежском городе Христиания, я для начала взял у Алексея Николаевича пять тысяч рублей. Отправился к Труфанову и вел с ним переговоры...
- ...уже об убийстве Распутина, как стало потом понятно из вашего покаянного к старцу письма, - продолжил уважавший друга царской семьи Распутина Орловский, чтобы Борис не вилял.
Безмятежный и благородный только на вид красавчик Ревский, сокрушенно вздохнув, согласился:
- Увы, с самого начала господин Хвостов предложил мне уговорить Илиодора на убийство Григория Ефимовича. Вы ведь не могли забыть и то, что едва ли не все эти так называемые лучшие люди России видели в Распутине лишь персону, марающую государя. При том Хвостов уже едва держался на посту министра, и мог из-за ставшего тогда премьером Штюрмера слететь и даже попасть под суд.
- Как же спланировал покушение Илиодор? - продолжал направлять Орловский собеседника ближе к делу.
- Ему потребовалось пять фальшивых паспортов для исполнителей из Саратовской губернии, оружие и шестьдесят тысяч рублей деньгами. Ну, а потом все это просочилось вплоть до государыни, и меня арестовали.
- При обыске у вас, кажется, нашли пять револьверов и талон министерства внутренних дел на шестьдесят тысяч рублей золотом, еще не полученных из казначейства? А также, по-моему, были найдены свидетельствующие о замысле покушения записка Илиодора к Хвостову и ваше письмо к министру.
- Приблизительно так, Бронислав Иванович. В общем, Алексей Николаевич потом уже не смог конспирировать по этому делу, и был снят с поста министра. А чтобы мне самому уцелеть, я тогда действительно обратился с письмом к Григорию Ефимовичу. В нем я раскаялся, что по поручению "высокопоставленной особы" согласился организовать покушение на жизнь Распутина и предостерегал его, что оно уже подготовлено. Просил у Григория Ефимовича прощения и заступничества.
- Возможно, молитвами Григория Ефимовича вы и до сих пор живы, Борис... Ну что ж, ежели обо всех этих фактах вашей биографии хотя бы понаслышке знает Густавсон, он может вообразить, что ваши бывшие покровители, "высокопоставленные особы" до сих пор кредитоспособны, чтобы приобрести золото.
Ревский вальяжно откинулся на спинку дивана, обитого штофом с золотой ниткой.
- Ежели лично мне сам министр доверял суммы по шестьдесят тысяч целковых золотыми рублями, почему бы не клюнуть грязному комиссаришке с Гороховой? Кстати, на той же улице в доме шестьдесят два проживал и умученный Григорий Ефимович, Царствие ему Небесное.
+ + +
На следующее утро секретный сотрудник Чеки Ревский стучался в кабинет к Роману Игнатьевичу Густавсону.
С обычной резиновой улыбочкой комиссар принял его в своем кабинете и учтиво молчал, пока по-свойски усевшийся в кресло перед столом Ревский не заговорил:
- Роман Игнатьевич, я на днях просматривал кое-какие дела у Целлера, вы же знаете, он мне предоставляет их читать, - с нажимом произнес он, - и нет-нет да натыкался на некоторые знакомые фамилии. Имею в виду людей из бывшего окружения Распутина, например, чиновника по особым поручениям при председателе Совета Министров Штюрмере Мануйлова-Манасевича, а также фрейлину Вырубову. Ежели слыхивали, я когда-то в качестве репортера имел определенный вес в этих кругах и писал об Илиодоре.
- Ну да, в качестве репортера, - ехидно подчеркнул Густавсон и с усмешкой посмотрел на него.
- Я вижу, Роман Иванович, что вы не только об этом слышали, но и определенно что-то хорошо знаете, - льстиво продолжил Борис.
- Как же, как же, кое-что нам действительно известно, - самодовольно едва ли не пропел фальцетом Густавсон.
Он встал из-за стола и подошел к одному из дубовых шкафов у стены, распахнул дверцу и, приподнимаясь на цыпочки из-за маленького роста, достал с верхней полки папку. Вернулся на место, аккуратно положил ее перед собой и долго развязывал тесемки, возможно, нарочно выводя Ревского из терпения.
Наконец вытащил оттуда несколько бумаг и еще потомил:
- Как не знать, если мы приняли обагренное кровью революционеров архивное наследие от царской охранки.
Роман Игнатьевич отделил из стопки лист, подержал его ближе к носу, будто обнюхивая, и протянул Ревскому со словами:
- Читайте уж, коли товарищ Целлер вам доверяет просматривать даже нынешние донесения.
Ревский уже узнал серую плотную бумагу, на которой писали текущую информацию в Департаменте полиции, и, взяв в руки страницу, ознакомился с ее содержанием, в оригинале изложенным согласно старой орфографии:
"Отделение по охранению общественной безопасности и порядка в г. Москве
27 февраля 1916 г.
№ 291390
Совершенно секретно
Лично Заведующему Особым отделом при Управлении дворцового коменданта
Лишенный сана бывший иеромонах Илиодор в настоящее время проживает в Норвегии, близ гор. Христиании. Здесь он сошелся с корреспондентом московской газеты "Русское Слово" (по скандинавскому полуострову), евреем Кварангом (русский подданный), который, видимо, надеясь получить от Илиодора какие-либо материалы из его "воспоминаний" для названной газеты, дал ему авансом 300 рублей.
По словам известного журналиста Жилкина (сотрудничает тоже в "Русском Слове"), вообще в последнее время интерес к "воспоминаниям" Илиодора оживился: со стороны Германии за эти разоблачения ему будто бы предлагали от 5-10 тысяч рублей; с таким же предложением продать эти мемуары ездил к Илиодору получивший ныне известность в петроградских газетных кругах Борис Ревский, который будто бы получил на расходы по этому делу от сенатора Белецкого 25 тысяч рублей.
Полковник Мартынов".
Степан Петрович Белецкий с 1911 по 1914 год был директором Департамента полиции, а в 1915 и 1916 годах - товарищем министра внутренних дел А. Н. Хвостова и недругом его личного агента Ревского. Он старался держаться подальше от подготовки покушения на Распутина и не мог напрямую передавать на это средства. Однако для задуманной провокации Густавсона Ревскому было удобнее, чтобы он считал Белецкого их с Хвостовым ближайшим сообщником, ворочавшим для этого десятками тысяч рублей.
Борис вернул бумагу комиссару, многозначительно промолвив:
- Огромные суммы ассигновались царскими сатрапами, министром Хвостовым и товарищем министра Белецким на расправу с царским Гришкой из-за его влияния на кровавый трон. А я как ненавистник самодержавия был готов ликвидировать Распутина, чтобы ускорить приближение революции... Нынче же рублевые средства уже мало кого интересуют из состоятельных людей, другое дело - золото. Некоторые из тех, о ком я вам говорил, мне и по сей день не дают покоя. Неймется им и при народной власти.
После этих слов Роман Игнатьевич вытянул шею, словно почуявшая дичь охотничья собака.
- Вы хотели донести на них?
- Скорее - посоветоваться. Они не замышляют ничего контрреволюционного, хотя тут имеется спекулянтский душок.
- Да кто же это? - не выдержал Густавсон, попавшийся на удочку Ревского.
- Хотя бы те, кого мы в числе других упоминали: Хвостов и Белецкий.
- Ах, ах! - воскликнул Роман Игнатьевич, - так они не покинули Петроград и продолжают благоденствовать? Как же их миновали наши обыски?
- Этих "бывших" не то что обыскать, а и обнаружить в городе невозможно. На меня они выходят только через своих агентов.
- Да что же вы, ей - Богу, тянете, Борис Михайлович! Какие у них предложения?
Ревский изобразил на лице недоумение, на какое только был способен, и развел руками.
- Представьте себе, просят приобрести для них золото в царских червонцах. Вероятно, собрались драпать за границу и желают вложить деньги надежнее.
Комиссар откинулся на спинку кресла, возвышавшуюся над его кукольной головкой, и произнес с негодованием:
- Ну и негодяи, много награбили у народа! Кровососы, мерзавцы... Что же с ними делать?
- Прикажете войти в сношения с гражданами Хвостовым и Белецким для подготовки их ареста?
Комиссар испытующе посмотрел на Ревского и одобрил только первую часть предложения:
- Обязательно свяжитесь с ними.
- О чем же с ними разговор вести, Роман Игнатьевич? Обещать на продажу золото?
Густавсон вскочил с кресла, подошел к окну и, сцепив ручки на груди, уставился через стекло на улицу. Потом обернулся и бесшабашно воскликнул:
- Непременно обещайте. Даже так скажите: "Достану в любом количестве!"
- Да? А не лихо так будет заявлять?
- Ну не тонну же этим господам требуется золотишка. Я знаю, им столько надобно, сколько уместится в обычном дорожном бауле.
Ревский кивнул, закурил папиросу.
- Хорошо. Нам осталось согласовать операцию с товарищем Целлером.
Снова Густавсон отвернулся к окну, буркнув:
- Не надо.
- Отчего? - с крайним недоумением воскликнул секретный сотрудник.
Роман Игнатьевич подошел к нему и, пользуясь тем, что Ревский сидит, склонился над ним и повнушительнее отчеканил:
- Мы это дельце должны обделать только с вами. Никому ни слова! даже Урицкому. Согласны так действовать со мной?
Агент растерянно смотрел снизу на комиссара и цедил:
- Я сыскную службу знаю назубок еще с личной выучки министра царя, но тут не совсем вас понял. Вы что, хотите конспирировать ото всех, чтобы не утекла информация? Желаете преподнести сюрприз начальству, спровоцировав и арестовав таких знаменитостей?
Густавсон вернулся за стол, сел, поскреб зачесанные височки, портя прическу, и ответил с бегающими глазами:
- Конечно, все в этом роде, Борис Михайлович! Я решил даже для такой операции негласно рискнуть вещественными доказательствами из служебного сейфа - золотом, изъятым при обысках.
Борис, будто восхищенный дерзким замыслом комиссара, таращил глаза.
- Неужели?! Вам виднее, Роман Игнатьевич. Я очень рад вам помочь...
Они еще долго обсуждали детали "золотой" операции.
|
|
| |
|
