«Дар языков. Повесть о жизни тайноцерковников» -- Истинно-православные христиане в СССР в 1930-х годах
Послано: Admin 19 Мар, 2011 г. - 09:01
Литстраница
|
Следователь подошёл к двери и крикнул: «Гражданин Громогласов!»
Вошёл худой, высокий, бледный священник в рясе и даже с крестом. Остановился, не доходя до стола, у которого сидел Акимов.
— Подойдите ближе, — сказал следователь. — Этот?
— Да, этот, — кашлянув в руку, отвечал тот.
— Расскажите по порядку, что о нём знаете.
— Перед Рождеством возвращался я из города, куда был вызван по делу. В поезде рядом со мной сидел вот он (священник указал на Акимова) и его знакомый, которого он называл Вася. Напротив нас сидели рабочие из депо. Сперва они подшучивали надо мной, но видя, что я не отвечаю, обратились ко мне прямо: «Как это, батя, случилось, что попы с безбожниками вместе социализм строят?» Я счёл нужным, согласно указаниям моего начальства, ответить на это: «Попы, — сказал я, — с безбожниками не идут вместе, но атеистов, осуществляющих практически завет Христа, хотя и не веруя в Него, они поддерживают. Не потому поддерживают, что они атеисты, а потому, что дело, которое строится руками этих атеистов, соответствует полностью идеям Христа». — «Как это, — спросил кто-то, — Карл Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин, Каганович, Молотов соответствуют идеям Христа?»
«Да, — отвечал я. — Не их взгляды на назначение и цель жизни человека, а практическое устройство земного общежития для него, для этого самого человека. Это устройство по идеям Карла Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина соответствует устройству, указанному Христом в Евангелии».
Тут его знакомый Вася (священник указал на Акимова) не выдержал. «Что же, — спрашивает, — будущее коммунистическое общество, которое хотят построить атеисты, и Царство Божие, которое ожидаете вы, — идентично?» Как сказал он это «идентично», я сразу понял, что это за птица: рабочий так не скажет. «Да, говорю, идентичны, так как одними людьми строится и по одному плану». Тут уж его Вася (опять указал он на Акимова) подпрыгнул просто. «Как это — кричит — одни люди и один план?» — «Не волнуйтесь, — говорю, — очень просто. Разве вы не знаете, что Христос обратился со Своим Евангелием к «трудящимся и обремененным», т.е. к пролетариям, по-современному. К этому же классу дал призыв и Маркс: «пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Вот видите: одни и те же люди званы на устройство Царства Божия и коммунистического общества. А насчёт плана — потрудитесь прочитать в Деяниях, где указано, чтобы «всё было общее и никто ничего не называл своим». Вот вам общий план. Руководители Церкви оказались слепыми вождями, не сумели они объединить званных и повести их к целям, указанным Господом. Поэтому отняты у них бразды правления и переданы детям, которые, как в притче, «не ведая Бога, исполняют Его предначертания».
Тут уже и сам этот (он снова указал на Акимова) не выдержал: «Вы — достойный сын отца лжи, — говорит он мне. — Вы проповедуете евангелие не того Христа, Который от Девы Марии вочеловечился и при Понтийском Пилате страдал, умер, погребён и воскрес. Вы апостол антихриста. (Так и сказал он мне). Разве к пролетариату только принесено Евангелие правды? Совсем не туда зовёт верующих в Него Господь наш, куда зовёте вы. И вовсе, — говорит, — Маркс, Ленин, Сталин не дети, которые не ведая Бога, предначертания Его исполняют, а сознательные слуги противоположной Богу силы. Бога, — говорит, — они хорошо знают, но служить хотят антихристу. И вообще христианство и коммунизм исключают друг друга не только по духовной сущности, но и по формам внешней, физической организации».
Не знаю, до чего бы он договорился, только знакомый его спохватился, останавливать его стал. «Брось, — говорит, — Акимов, нам время слезать». Встали и ушли. Я в окно видел, как здоровались с ним рабочие комбината и понял, что тут-то они и работают. Лицо его мне показалось знакомым, а дома я вспомнил: в Кеми мы оба с ним сидели. Я тогда ещё не понимал Божией правды в революции и за то наказание отбывал. Ну, а когда вспомнил, то согласно долгу моей пастырской совести и подписке я сообщил этот факт об Акимове в спецотдел комбината. Фамилии товарища его я установить не мог.
— Ну? — обратился следователь к Акимову. Странен был его взгляд и выражение лица...
— Точно передал всё отец, — ответил тот. — Спасибо!
Священник молчал. Следователь посмотрел внимательно на обоих:
— Я не о точности вас спрашиваю, — сказал он Акимову, — а о том, слышите ли вы и понимаете ли, как учит о вас Православная Церковь? Православная Церковь без всяких там добавлений: староцерковная, дораскольничья, пустынная Церковь! Вот как должно и мыслить и веровать — если кто хочет веровать — гражданам советского союза. Никто его за эту веру пальцем не тронет! А вы — кто? Раскольники вы! Раскольники в своё время объявили патриарха Никона и Петра Великого антихристом, и вы: Сергия и нас антихристами зовёте. А фактически, как те хотели религией только спасти привычный им экономический и политический строй от ломки, так и вы, не по идеям религиозным нас не принимаете, а по невыгодному вам политическому строю и экономическим формам. И как тех преследовали, ссылали и казнили патриархи и правительство, так и с вами вынуждены поступать и мы. Будем вас преследовать, ссылать, казнить не за веру православную, — она свободна у нас, — а за раскол противонародный, за ваше восстание на мир, за ересь вашу! Подчинитесь! Прекратите раскол, признайте правду Церкви и мы вам даже нечто наподобие единоверия устроим. Но в расколе — искореним!
Акимов молчал, всматриваясь в лицо следователя. Священник стоял, прислонившись спиной к углу шкафа, и временами кивком головы подтверждал следователя.
— Попробуйте опровергнуть эту очевидную истину! — воскликнул тот. И странно: он был взволнован...
— Мне кажется, — тихо и смотря прямо в лицо следователя, начал Акимов, — вы сами понимаете разницу между теми раскольниками и нами. Тех раскольников Церковь и правительство могли ещё, по понятиям тех времён, преследовать, ссылать и казнить. Те и чувствовали себя раскольниками. А мы не раскольники: мы сама Церковь. Раскольники не отвергали, что то, от чего они откололись, есть действительно Церковь, хоть, по их мнению, — погрешившая, а мы за ними, — Акимов указал на священника, — не признаём этого. Мы говорим, что у них не Церковь и они не священники.
— А кто же мы, по-вашему? — крикнул священник.
— Вы? Вы — жрецы врат адовых! Вы то, что в образе жены, сидящей на звере, видел Тайновидец. Вы — та блудница, которая старается заменить человечеству невесту Агнца, убежавшую в пустыню.
Следователь побледнел и воскликнул:
— Что же, по-вашему, они благословляют не именем Бога и совершают не таинства, а чёрные мессы?
— Кощунство страшное! Хула на Духа! — хрипло сказал тоже побледневший священник.
— Нет, не кощунство и не хула, — твёрдо отвечал Акимов. — Вы оба хорошо знаете мученика Христова и исповедника, который сказал: «Всякий раз, когда Церковь, вопреки слову Божию, опыту истории и здравому смыслу, устраивается в советском союзе на положении легального общества — в эпоху апостасии — она неизбежно превращается из чистой девы, невесты Христовой в церковь лукавнующих, в блудницу, в сборище сатанинское. Она неизбежно становится жалкой рабыней, пробуждающейся к всемирной деятельности Вавилонской блудницы... Алтарь и святилище тогда превращаются в блудилища, а благодать Святаго Духа отходит от блудницы, не спасающей уже, а терзающей чад своих». И ещё предупредил он нас: «Сергиевская блудница, постепенно углубляясь и расширяясь, получит всемирное значение и утвердится на водах многих. Прочно усевшись на звере, начнёт упиваться кровью святых». Вот кто они, гражданин следователь. Нет, мы не раскольники!
— Нет, конечно... Вы не раскольники, — медленно сказал следователь. — Но понимаете ли вы, Акимов, что если вы правы, то значит, не мы — коммунисты используем Церковь для укрепления нашей власти, а «тот» использует нас для подготовки блудницы,... как вы говорите. А какая цель, скажите, «тому» опираться на блудницу, а не на нас непосредственно?
— В вас и в вам подобных, — медленно и тихо заговорил Акимов, — ещё долго будет светиться образ Христа. Вы ещё печатанные печатью и даром Духа Святаго. На вас опереться «тот» ещё не может: вы испугаетесь его, вы уже боитесь его... Только когда подменит блудница в ваших душах образ Господа на образ зверя — лжехриста, когда патриарх московский со знаменьми и чудесами объявит миру второе пришествие Господа состоявшимся, царство Божие на земле организованным, когда воздаст он всенародно Божественные почести антихристу, тогда жрецы его, — Акимов посмотрел на священника, — вместо печати дара Духа Святаго запечатлеют вас именем и числом имени «того»... зверя... И тогда уж сможет он на вас положиться...
— Так по-вашему, — только вам он и страшен, а все остальные сами шею ему протянут? — спросил следователь.
— Нет, он страшен всем, — почти шёпотом отвечал Акимов. — Как о Христе всякая тварь веселится и радуется, так от «того» всякая тварь в ужас приходит, стенает и спасения ищет. А тем более человек, по образу Божию созданный и печатью дара Духа Святаго печатанный. Всем «он» страшен и все от него в ужасе!..
— Сказанул! — нервно засмеялся следователь. — Вот вам, отец, тема; приготовьте опровержение этих явлений и пришлите мне. Можете идти.
Следователь позвонил и приказал увести Акимова назад в его камеру.
+ + +
Во второй раз вызвали Акимова уже в июне месяце. В том же кабинете тот же следователь опять усадил его против себя и, как будто продолжая старый незаконченный разговор, начал:
— Раньше я служил в Москве. Один раз было у меня на дознании дело одного священника-тихоновца. Фамилии его не помню, а звали его Михаилом. Высокий такой, широкоплечий, из казаков. Так вот он тогда примерно то же говорил, что вы в прошлый раз. «Грех Сергиевщины, — говорил он, — состоит в измене собственным целям, своей сущности, своему призванию как религии, как Церкви. Грех против себя самого, как блуд, есть грех против собственного тела». «Теперь Сергиевщина стала не только неправославное христианство, но и не вера в Бога вообще и не религия». Это он тогда мне на опросе сказал... смелый и большой дальновидности человек. На вопрос, признаёт ли он себя виновным в борьбе против сов. власти и в саботаже построения социалистического общества, он ответил мне: «Борьба за мою веру против советской власти также нормальна, как борьба за свою жизнь путника, на которого напали бандиты». Смелый был священник... Вроде вас. «Вот вы верите, а какая вам польза от веры? И вообще, что толку людям от религии?» — спросил я его на прощанье. «А вот, — отвечал он, — когда вы придёте домой и узнаете, что ваша жена раздавлена автомобилем, то ужас и бессмысленность этого события вас убьют духовно. Вам покажется бессмысленной и всякая любовь, и привязанность, и разум, и сама жизнь. Ну, а мы, верующие, знаем, что есть на всё воля Божия, что любовь вечна и не напрасна, ибо есть жизнь вечная... Мы, верующие, скажем в таком случае: увидимся у Господа»...
«Может и случайно, а пророком он оказался: через несколько месяцев убило мою жену-то... и автомобилем. Да... Вот тогда я и вправду почувствовал бессмысленность жизни. Любил очень я её... Да, а сказать: «увидимся у Господа» ещё не мог... Вы не знали этого священника; он тоже некоторое время в Кеми был. Михаилом его звали: высокий такой, широкоплечий?
— Может быть, и видел, только не помню — ответил Акимов.
— Такого не забыли бы... Значит, не видели. Кстати, он теперь заграницей. В 31-м году в Персию сумел перебраться... Наверное, он и не знает, что на станции Джулфа (это почти у границы) я его видел ещё раз. Не стал мешать ему... Пусть... Если вы когда-нибудь его увидите, то скажите ему, что жену мою Любой звали... А меня Константином... Чтобы нам хоть там, — как он говорит, — увидаться...
Следователь замолчал, судорожно стиснув зубы; углы лицевых мускулов его нервно дрожали... Какую силу воли напрягал этот человек, чтобы сохранить видимое спокойствие!
— Обязательно увидитесь, — твёрдо сказал Акимов. — Это так же верно, как то, что Воскрес Христос и смерти нет. И не напрасна её любовь к вам и ваша к ней. И смерть её нужна была ей для того, чтобы навечно получить вас. Верьте. Ведь вы же знаете, что она была христианка. А насчёт вашего поручения о. Михаилу, то выполнить его, наверное, не смогу.
— Кто знает? Гора с горой, говорят, не сходится... Вы, между прочим, направляетесь в ссылку в Ленкорань. Это городок на Персидской границе. Вот постановление: прочтите и распишитесь.
Акимов прочитал постановление, расписался и, дивясь путям Божиим, встал, готовый уходить.
— Хоть бы спасибо сказал, — натянуто улыбнулся следователь.
— А зачем говорить? Сам слышишь, брат, как сердце кричит!
— Слышу... Ну, иди... с Богом, брат!
На другой день конвой проводил Акимова в пересыльную тюрьму для направления в административную ссылку.
+ + +
Евдокия Кириллова, мать Турова, души не чаяла в Тане. И Таня отвечала ей настоящей дочерней любовью. Тима удивлялся дорогам к сердцу человека, которыми идёт любовь. Он не замечал, что и в его сердце, рядом с огромной любовью к Тане и сыну, любовью плотяной с естественной точки зрения, выросла непонятная любовь к беспомощной старушке, к её неизвестному ему сыну, к Раеву, Акимову, кондуктору и ко всем «нашим», известным и неизвестным ему. Он ещё не знал, что если бы перед ним вдруг стал выбор — предательство своих, или ссылка, тюрьма и смерть, то он не смог бы уже стать предателем. Бессознательно он уже понимал смысл слов Господа: «любяй душу (жизнь) свою — погубит ее, а погубивый ради евангелия — найдет ее» (Мк 8.35). Когда старушка прочитала это им сегодня, Таня сказала отрывисто:
— А что толку проклятым-то жить? Лучше помереть, как святые умирают.
Тима понял смысл этой фразы и запомнил её. «Спасти себя — потерять всех, жить проклятым... Конечно, лучше умереть: этим привяжешь к себе всех так крепко, что никто не развяжет».
И Евдокия Кирилловна, посмотрела на Таню и сказала:
— Вот и наш Алёша (она теперь никогда не говорила про сына «мой») тоже приобрёл себе много: и брата и сестру и племянника. По слову Господа: «аще в этой жизни, на земле...
Она не могла продолжать, задохнувшись спазмой слёз.
Таня, вскочив, обняла её:
— Мама, что ты, родная? Спасёт Господь нашего Алёшу! Все ведь молятся за него сейчас. Сам Владыка Филипп молится! Я же рассказывала тебе, что он сказал пред отъездом: не велел сердца своего рвать. «Скажи, — говорит, — Евдокии: дар языков Алексей её имеет от Господа. Пусть не убивается о нём: у кого этот дар есть, не пострадает тот от людей»... «Два — сказал Владыка, — таких с даром языков у нас, в нашей маленькой церкви: Акимов с комбината и её сын. Пусть не боится». А я, дура, плохо поняла, а спросить боюсь, так он сам посмотрел на меня и говорит: «Неправильно понимают, что дар языков это только способность говорить иными наречиями, кроме родного. Это необязательное, иногда только необходимое условие проявления дара. А сам дар выражается в способности объяснить языком тайны Божии и найти им словами дорогу в сердце и сознание слушателя. И в древней церкви и сейчас одинаково в этом выражается дар языков. Сейчас даже обильнее, ибо одним языком говорит проповедник к слушателям, но без дара языков не понимают они один другого. А Акимов и Алексей имеют этот дар: их слова понимают. Чудо Господне!»
Потом благословил меня и говорит опять: «А тебе, Татьяна, дар неутомимости дан. Ты о нём не забудь, когда сон твой начнёт сбываться».
Евдокия Кирилловна слушала Таню напряжённо — жадно. Непонятные слова Владыки согревали её сердце, излучали надежду... Много раз рассказывала это Таня и всегда с одинаковым напряжением слушала её калека-мать. И когда Таня, поцеловав её, успокоившуюся, сказала:
— А он, ведь, всё знает!
Старушка твёрдо повторила:
— Да, знает всё: ему открыто...
+ + +
Только небольшое количество избранных, проверенных партийцев, служба которых того требует, имеют возможность получать заграничные журналы и газеты для прочтения. Военком Садовников был из числа таких и очень гордился этим. Жена его не имела этой привилегии, но те газеты и журналы, которые приносил муж и, чаще всего не читая, через несколько дней сдавал обратно, она читала аккуратно.
Новые горизонты и жизнь, так непохожую на опостылевшую советскую действительность, открывали ей эти газеты и журналы. Всю информацию о жизни свободной Церкви заграницей, о радостях, огорчениях, намерениях и опасениях национальных русских организаций — Церковь (и не только местная) имела через неё. Полученные через Юлию Садовникову копии посланий, определений Синода Зарубежной Церкви, обращения и воззвания Митрополита Антония переписывались в тысячах экземпляров и распространялись с быстротой регулярной почты. Имя Владыки Антония было овеяно для всех ореолом мужества и неподкупности, оно упоминалось в проповедях рядом с именем Патриарха Гермогена. Всякое слово Владыки, дошедшее до Церкви, принималось, как циркуляр.
Удивительно, как совпадали мысли, указания и директивы Владыки Антония, живущего далеко и на свободе, с мыслями, указаниями и директивами архипастырей тайной Церкви, живущими в горниле борьбы, исповедания и мученичества! Конечно, это единомыслие и единопонимание есть следствие единства Церкви, объединяющей разъединённых пространством верных её.
Это — знамение. И не напрасно дано оно Господом миру. Запомните это, верные!
«Единство с мучениками — гарантия истинной Церкви Господней. Содомская связь с гонителями — неоспоримое указание духа антихриста». Так учила нас ориентироваться в лабиринтах зла наша Церковь: святая, православная, староцерковная! Так мы и ориентируемся. И никто не убедит нас, староцерковников, что признающий в настоящее время духовным главою «алексеевскую блудницу», или находящийся с ней в молитвенном общении архиерей — христианский епископ. Нет! Он жрец врат адовых.
Хотя Церковь не могла иметь соборов, являющихся её конечными указаниями, но дух соборности заменил форму. Поэтому, например, постановления Карловацкого Собора считались постановлением всей Церкви, т.е. и староцерковной. Поэтому впоследствии, во время войны с Финляндией, дрогнул пред единством мысли и действий староцерковников аппарат гонителей... Только этим объясняется попытка власти ещё раз обмануть и разбить церковное самосознание путём ничего не дающих льгот и белым клобуком Московского патриарха на голове «жреца врат адовых».
+ + +
Тима в первый раз получил такое обращение Митрополита Антония незадолго до первого мая, во время приезда бригады по обмену производственным опытом с первого комбината.
Приехавшие рабочие бригады разошлись по комбинату в разговорах с товарищами по специальностям. К Тиме подошёл учётчик приехавшей бригады:
— Вы учётчик? Я посмотрел бы, как у вас проводится учёт выработки бригады и как вы определяете процент участия отдельного рабочего.
— Пожалуйста! — ответил Тима, — зайдёмте в комнату, я покажу вам табеля, формы и способы нашего учёта.
Они вошли в контору. Тима достал свои папки и приготовился к объяснениям, но этого не потребовалось. Убедившись, что они одни, прибывший учётчик сказал пониженным голосом:
— Ведь ваша фамилия Егошин?
— Да — ответил Тима, недоумевающе смотря на него.
— А у меня к вам два письма.
— Мне? — удивился Тима, — от кого?
— Одно от Раева, другое через меня послала мать.
Сердце Тимы забилось. Конечно, он знал, что кто-нибудь когда-то придёт таким способом, но именно теперь он этого не ожидал.
— А как звать вашу маму? — спросил он, ещё не уяснив сознанием происходящего.
— Одна она у нас обоих, — ответил учётчик и протянул руку Тиме. — Держите письма. Одно от Раева, другое от Турова. Моя фамилия Салтыков, звать Георгием. Ответа на письма не надо. Когда прочтёте и запомните, лучше всего сожгите... Хотел бы я с вами поговорить, но едва ли это удастся. Раев вам пишет всё необходимое. Вы ничего не имеете передать?
— Нет...
— А если что напишете, то принесите к нашему отъезду в клуб. Пока там речи нам будут говорить, и мы с вами сможем потолковать.
— Я приду обязательно. Мне много нужно вас спросить.
— Так приходите пораньше: больше времени будет... В другом месте, сами знаете, в глаза бросится.
— Конечно, в клубе самое удобное.
Салтыков пожал руку Тимы и вышел из конторы.
|
|
| |
|
