Воспоминания смертника «Кашкетинских расстрелов» Г.А.Черкасова «Воркута». 1936-38 г.г. 9.ШТРАФНИКИ.
Послано: Admin 19 Дек, 2023 г. - 08:59
Литстраница
|
Предыдущие публикации глав — 1.ЭТАП — СЫН Л.ТРОЦКОГО С.СЕДОВ. «КАРЛ МАРКС» ЦОМАХ. КНЯЗЬ ЩЕРБИЦКИЙ. 2.СЕВЕРА — МИМО СОЛОВКОВ. ТРОЦКИСТЫ. БЕЛОГВАРДЕЕЦ МИХАЙЛОВ. ПЕРВОЕ САМОУБИЙСТВО. 3.УХТПЕЧЛАГ – ЛАГЕРНО-УГОЛЬНАЯ ПЫЛЬ. ПРОФЕССОР РОХКИН. ПОЭТ С.ЩИПАЧЕВ. ТРОЦКИЙ-МЛАДШИЙ. 4.ГОЛОДОВКА – ЦИНГА. «ШПИОН» ВАЛЕРА. ОПЕР УСЬКОВ. 5.СМЕРТНИКИ – КИРПИЧНЫЙ ЗАВОД. ПАЛАТКА НА РАССТРЕЛ. КАШКЕТИН. МИШКА ПШЕНИЧНЫЙ. УБИЙСТВО «ПРОКУРОРА». 6.КРЕСТИКИ — КАТАКОМБНЫЙ СВЯЩЕННИК ОТЕЦ ЕГОР. МУЧЕНИКИ. НОВОГОДНИЙ КОНЦЕРТ. 7.РАССТРЕЛ — ГРАБЕЖ. В ПОСЛЕДНИЙ ПУТЬ. ОЧЕВИДЕЦ РАХМАТУЛИН. 8.УЦЕЛЕВШИЕ – СЛЕПОТА. ЖОРКА МОСКВА. БАНДИТ СПЫХАЛЬСКИЙ. МЫШОНКОВ.
Эти воспоминания Г.А.Черкасова отредактированы его сыном писателем В.Г.Черкасовым-Георгиевским. Георгий Акимович был в 1937-38 годах среди смертников в Воркутлаге на расстрелах под командой лейтенанта НКВД Е.Кашкетина, где уцелел случайно.
 Г.А.Черкасов в 1930-е годы
9. ШТРАФНИКИ. — АФЕРИСТ-ГРУЗИН. КОНТРАБАНДИСТ ЮСУПОВ.
Наутро меня заботой Жорки Москвы послали в забой на неподъемную работу. От коренного штрека пробивался новый квершлаг, где начали выработку, но бросили. Вручную рубить там уголь было очень трудно, а технику не использовали. Пласт залегал горизонтально, идти надо по нему пять метров на высоту три метра, рубить стоя. Это был монолит — на вид черного мрамора, на несокрушимость как гранит. Ударам желонки не поддавался, а когда рубили тяжелым инструментом, больше летела "семечка" и крошка. Конечно, ежели б сделать там подбой для подрывников на тридцать-сорок сантиметров, да рвануть. Но пневматические отбойные молотки для этого были на шахте единичны.
Вот такой забой нам дали троим, чтобы выдать на гора три тонны угля — две вагонетки за одну смену.
Сначала я пришел на выработку один с инструментом, осветил ее лампой. В отблесках стена угля засверкала синим кобальтом, полыхала красными и белыми искрами. Красивенько, коли тебе не надо вгрызаться в эту стену. Спыхальский привел еще двоих: молодой грузин и пожилой, заросший бородой, усами чеченец, — с ломами, лопатами. Он ушел, а кавказцы мрачно посмотрели на меня.
— Ну как? — спросил я, кивая на угольный пласт.
Грузин вздохнул, сплюнул в сторону.
— Садысь, давай закурим.
Мы сели на корточки, прислонясь к стене. Чеченец постоянно утирал рукавом длинный горбатый нос, с которого капало. Грузин спокойно оглядел выпуклыми глазами кровлю, стены, равнодушно остановил их на мне, снова сплюнул.
— Ты откуда? — спросил я пожилого.
— Я чечен, пять лет лагерь сидым, скоро на волю. — Он обвел рукой пещеру: — У нас на Кавказ такой сакля ест, как это. Там коровы и быки стоят.
Я уточнил:
— Люди там не живут?
Чеченец не ответил, засмеялся и сказал:
— Ты знаешь, когда корову бык увидит и подойдет к хвосту, он так делает.
Чеченец скосил нос набок, задышал судорожно, закатив вверх глаза, будто вдыхает аромат. Изобразил так мастерски, что мы с грузином покатились со смеху.
Потом спрашиваю чеченца:
— Скоро освободишься, кем будешь дома работать? Какая у тебя специальность?
— Мой специальност хорошая ест, но сейчас она на воле не перменяется.
— Почему?
— Не может перменяться, раньше толька била.
— Отчего?
— Спекуляция. Здесь купил, там продал.
— А почему сейчас ее нет?
— Дэсять лет за нее дают.
— За это сюда попал?
— Нэт, за дэвочка пять лет полючал.
Он с таким же шиком, как грузин, сплюнул и замолчал. Я спросил у грузина:
— А твоя какая специальность?
— Афэрист.
— Ну, для этого надо быть очень умным человеком!
— А я дурак, что ли? Я в Москве работал.
— Аферистом?
Грузин иронично сказал:
— Нэт, начальником станции метро, ходыл в красной фуражке и ел кишмиш.
Я тоже сплюнул и говорю:
— Вижу, что вечером мы загремим в холодную.
Грузин сплюнул.
— Это било еще рано утром известно.
— Почему?
Грузин посмотрел с презрением.
— Ты говоришь, надо быть умным, а сам такой глупый. Зачем нас таких "Москва" на такой работа собрал? В этом забое и сто человек ничего не сделают!
— Попробуем, — говорю.
Я встал и взял обушок. Подошел к пласту, стал рубить на полметра от пола. Раз пятьдесят ударил в одно место, откололась лишь щепоть угля.
Грузин сказал:
— Вот считай, сколько миллионов раз тыбе надо ударить, чтобы выбить один киллограмм угля! Не стучи, садысь, спать надо — нам всю ночь стоять в сарай.
Он закрыл глаза и задремал, чеченец уже храпел. Я еще покурил, потом склонил голову на плечо грузина. Засыпая, подумал:
"-- И моя специальность — аферист".
Постоянная слабость и немощь от голода надежные спутники сна. Стоило зэку где-то прислониться, засыпал безмятежно. Мы спали как праведники, которых в изголовье охраняют ангелы.
Нас никто не разбудил до конца смены, даже Спыхальский, которому нечего было проверять, так как знал — в этом забое невозможна норма. Потом мне рассказали, что Жорка специально держал этот забой для впавших в немилость.
В конце рабочего дня Спыхальский с подручными нас разбудил, выволокли в коренной штрек и, толкая в спину, погнали ходком. Грузин оказался выдающимся аферистом, вдруг запричитал, что больной и не может идти наверх. Спыхальский раздраженно говорит:
— Черт с ним, давай его в вагонетку.
Грузин сам ловко прыгнул в вагонетку, разлегся, его повезли лебедкой. Это запрещалось техникой безопасности, но все начальство так выезжало на гора как в метро. Мы с чеченцем потопали по ступеням вверх с инструментом четверть километра. Молодой грузин еще выгадал силы на ночь!
Конвой повел нас в толпе тридцати штрафников к сараю. У нас отобрали бушлаты и шапки, загнали внутрь. Дырявый сарай продувался ветром с налетевшим снегом — такова воркутинская весна. Не зря о весне в песнях поется, что это время любви и треволнений.
Мы сбились в углу тесной кучей, словно овцы в буран. Чеченец попал в середину, подмигивал оттуда мне: дескать, давай сюда. Грузин, который был ветераном сарая, как опытный пока прогуливался, чтобы согреться.
Всю ночь мы стояли, дрожа, менялись местами. Те, кто не выспался днем, цепенели от холода и садились на корточки. Лечь на выстуженный земляной пол нельзя.
+ + +
Утром мы оделись в бушлаты, отыскивая свои во вчерашней куче на полу у нарядчиков. Спыхальский послал меня в новую лаву. Там были двое душевных мужиков-забойщиков.
Старшой поглядел на меня, говорит:
— Едва на ногах стоишь. Дам тебе, чтобы выполнил норму. — Обратился к напарнику: — Покажи ему участок с сажей, там только выгрести и подорвать, и уборку сделает.
Тот подвел меня к выработке, желонкой отмерил два с половиной метра угольного пласта.
— Выгреби под ним, буром сделай четыре шпура. Потом подрывники взорвут, а ты выдашь уголь на гора.
Внизу пласта на пару ладоней длинная выемка забита мягкой породой вроде серой глины и черной сажей. Я ткнул в нее желонку, она легко смяла прослойку. Да так можно не одну, а две нормы выполнить в смену! Мне не пришлось делать подбой к пласту, просто выгребал прослойку, быстро образовалась щель. Но от ночи полураздетым в холоде на ногах у меня от слабости кружилась голова, лил пот, задыхался. Возился часа два.
Наконец подготовил сверлом шпуры. Подрывники заложили в них патроны с аммоналом, взорвали пласт. Угля навалило тонны полторы — полная норма! И рештак, и штрек для перекидки близко.
К обеду пришел Спыхальский.
— Добре выполнил. Иди в барак спать. Завтра пойдешь в третью лаву, вагонетки с углем откатывать и доставлять порожняк.
Я не мог поверить, что он меня сегодня отпускает.
— Ладно, — снова ему говорю.
Он заорал:
— Опять ладно?
Из последних сил я добрался по ходку наверх. Долго стоял на воздухе, переводил дух в забитой угольной пылью груди. В бараке достал немного хлеба, наелся горячей баланды, завалился спать.
+ + +
Проснулся к вечеру, до отбоя есть время. Пошел разыскать старых знакомых, узнать о расстрелянных.
Направился к Саиду Юсупову. Он был бригадиром механиков, подчинялся Гаевскому, у которого я работал, с каким дружил, и Саид со мной приятельствовал. Он турецкий контрабандист, схвачен на границе, получил червонец, отбывал срок на острове Вайгач Ледовитого океана. Настоящее турецкое его имя Гусейн Хаким. Такого класса был контрабандист, что отсидел три года и сумел бежать оттуда на материк, чего никому не удавалось. Его поймали и отправили на Воркуту, где он был уже немалое время.
Саид очень уважал образованных людей, старался чему-нибудь научиться. А я студентом, хотя и химик, увлекался астрономией, антропологией. Он со вниманием слушал это от меня вроде лекций. Его положительно все интересовало. Имея под началом сотню человек, Юсупов, конечно, был связан с опером. Но никогда лишнего не говорил, а людьми управлял так, словно не имел к ним отношения. У него в бараке отдельная комната, в питании не нуждался и в крайности подкармливал меня. Был в таком доверии у начальства, что ему поручили особый склад вещей заключенных. На вешалках разместились сотни костюмов, пальто: бостоновые тройки, бобровые шубы, кожаны, — с умерших и расстрелянных зэков. По этому складу выходило, что не все вещи после расстрелов сжигали в тундре, самое ценное шло сюда. Деньги от продаж этого крутились наверх немалые и Саид был не в накладе. С ним я держал ухо востро.
Юсупов обрадовался, увидев меня. Уж не считал живым! Стал угощать жареными куропатками — белыми полярными птицами, настрелянными из дробовика. Я рассказываю:
— Работаю у Жорки Москвы. Грозит задавить и кричит: "– Это тебе не в Лондоне"!
Саид покачал головой.
— Постарайся от него вырваться, он большой садист. А даст кому-нибудь полкило масла, задавят тебя в углубке. Жорка такое делает, администрация не обращает внимания. Теперь человек здесь, что жук под ногой.
— А как вырваться?
— Сейчас без ведома оперуполномоченного никого никуда не переводят из шахты. Шахте хозяин опер. Пойди к нему, попросись в другую бригаду, а оттуда легче будет выбраться из шахты.
Вон что. Толкает меня на вербовку опером. Я промолчал. Стал расспрашивать о троцкистах: от бывшего полпреда в Иране до бывших членов правительства. Саид показал в сторону тундры, где расстреливали:
— Все там.
— А художник из клуба, инженер-электрик из шахты, инженер-кореец Ким, музыкант из Монголии?
— Все там.
— Они же не троцкисты!
— Ни с кем не разбирались. На любого что-нибудь донесут оперу, того хватают и на Старый Кирпичный завод.
Он рассказал, что и теперь народ пересиживает свои сроки. А кто протестует, пишет жалобы, вызывают к оперу и сообщают, что добавлено пять-десять лет — автоматически из Москвы. Юсупов уточнил:
— Инженера Петра Сергеича помнишь? Писал в Москву, что его должны по отбытому сроку освободить на основании закона и конституции. Вчера вызвали и сообщили, что ему еще десятка. Он весь день просидел в бараке и рыдал как ребенок. Сегодня ночью повесился на чердаке. Ты сиди и помалкивай. Аллах знает, что делает.
Саид по зажиточности достал вместо махорки табак. Я с ним закурил: какой ароматный и крепкий!
Я вернулся в барак. Ночью мне снились белые куропатки над синей тундрой с серыми проплешинами растаявшего снега. В ней — развевающийся конский хвост на высоком шесте и расстрелянный теперь монгольский музыкант, который умел превосходно играть и на балалайке. Он с обидой смотрел на меня, потому что я когда-то насмешливо сказал ему:
«-- У вас там ничего нет, кроме голой степи и конского хвоста на палке, да еще ржанье дикой трубы».
Прости, Господи.
(Продолжение следует)
|
|
| |
|
