Философ И.А.Ильин о писателе И.С.Шмелеве «Шмелевъ показываетъ русскую православную душу, православную Русь изъ сердечной глубины вѣрующаго ребенка». ПОСЛЕСЛОВИЕ книги "О тьме и просветлении”
Послано: Admin 06 Янв, 2014 г. - 17:56
Литстраница
|
Предыдущие публикации;
Философ И.А.Ильин "О чтении и критике" из книги "О тьме и просветлении". «Книга художественной критики» (Мюнхен, 1959): ТВОРЧЕСТВО И.А. БУНИНА. ТВОРЧЕСТВО А.М.РЕМИЗОВА. ТВОРЧЕСТВО И.С.ШМЕЛЕВА". «ВВЕДЕНИЕ. О ЧТЕНИИ И КРИТИКЕ»>>>
Философ И.А.Ильин о писателе И.А.Бунине: «Бунинъ видитъ въ человѣкѣ мракъ и хаосъ, а нуженъ ангельскій зракъ, нужна духовная очевидность»>>>
Философ И.А.Ильин о писателе А.М.Ремизове: «Юродивый вѣдунъ, поэтъ муки, страха и жалости, сѣни смертной, гдѣ Христосъ еще не воскресъ»>>>
Из очерка «ТВОРЧЕСТВО И.С.ШМЕЛЕВА» из книги И.А.Ильина "О тьме и просветлении. Книга художественной критики (Мюнхен, 1959)".
Эта глубина недоступна разсудку. Для него она закрыта мглою; настолько, что онъ обычно не знаетъ о ней ничего и когда слышитъ о ней, то изумляется и отрицаетъ ея бытіе. А между тѣмъ, она-то и есть самое существенное въ жизни человѣка и народа. Она несетъ подпочвенныя воды его созерцанія и его творчества. Она имѣетъ свой особый національный укладъ, свой творческій «зарядъ», свой ритмъ, свои законы, свою историческую судьбу. И напрасно думать, что здѣсь жилище однѣхъ его страстей и темныхъ влеченій: что мгла, скрывающая ее отъ дневного разсудка, составляетъ самую природу ея, — темную, непрозрачную, слѣпую, грѣховную и лишенную духа: нѣкій подземный «адъ», страшный, страстный и неподдающійся никакому учету. Нѣтъ, въ этой сферѣ заложены не только силы національнаго и н с т и н к т а , но и корни національнаго д у х а ; и притомъ такъ, что с т р а с т н о с т ъ\ и \д у х о в н о с т ь пребываютъ здѣсь искони въ нѣкоторомъ соединеніи, сращеніи, которое въ значительной степени предопредѣляетъ всю дальнѣйшую судьбу народа. Такъ, въ молитвѣ, въ художествѣ, въ любви, въ чувствѣ права, въ храбрости, въ любознательности, — каждый народъ не только страстенъ, но и духовенъ ; не только духовенъ, но и страстенъ; онъ творитъ не только духомъ, но и инстинктомъ; и когда онъ работаетъ, болѣетъ, рожаетъ и умираетъ, то онъ напрягается всѣмъ своимъ существомъ,— и духовными корнями своего инстинкта, и инстинктивными источниками своей духовности: всѣмъ своимъ составомъ, укладомъ, творческимъ актомъ . . .
Какая радость, какое богатство — подслушать національно-духовный актъ своего народа и вѣрно изобразить его и свнять ему, принять его и утвердить его, какъ основу своего — личнаго и обще-національнаго бытія . . ; художественно или философически закрѣпить его; показать творческій укладъ своего народа; какъ бы очертить его ликъ въ обращеніи къ Богу и нарисовать его духовный «портретъ» въ отличеніе отъ другихъ народовъ . . . Это есть дѣло трудное, но совершенно необходимоедля національнаго самоопредѣленія и самоутвержденія; дѣло, требующее и любви, и огня, и прозорливости, и особаго, неописуемаго «медіумизма»: срастворенія и самоотреченія, безсознательной разсредоточенности и повышенной предметной чуткости ; и, конечно, вдохновенія . . . Вся русская художественная литература служитъ этому дѣлу. И вотъ, свое, глубокое, предметно-выстраданное и непреходящее слово говоритъ о русскости русскаго народа — искусство Шмелева.
Шмелевъ есть прежде всего — р у с с к і й \п о э т ъ,по строенію своего художественнаго акта, своего созерцанія, своего творчества. Въ то же время онъ — п ѣ в е ц ъ \Р о сс і и , изобразитель русскаго, исторически сложившагося душевнаго и духовнаго уклада; и то, что онъ живописуетъ, есть русскій человѣкъ и русскій народъ, - въ его подъемѣ и въ его паденіи, въ его силѣ и его слабости, въ его умиленіи и въ его окаянствѣ. Это русскій художникъ пишетъ о русскомъ естествѣ.Это національное трактованіе національнаго. И уже тамъ, дальше, глубже, въ этихъ узрѣнныхъ національныхъ образахъ раскрывается та х у д о ж е с т в е н н о - п р е д м е т н а я \г л у б и н а , которая открыла Шмелеву доступъ почти во всѣнаціональныя литературы . . . Это естественно и закономѣрно: толькочерезъ н а ц і о н а л ь н о е служеніе духъ можетъ достигнуть с в е р х н а ц і о н а л ь н о й значительности и\ м н ог о н а ц і о н а л ь н а г о признанія. Прежде всего надо б ы т ь , а не «казаться» и не «славиться»; ибо кажущееся легко исчезаетъ и слава слишкомъ часто состоитъ изъ пыльнаго смерча. Надо б ы т ь — с т р а с т н о , и с к р е н н о \и \ц ѣ л ь н о; тогда невольно и неироизвольно осуществится національное художество, и, если оно будетъ п р е д м е тн ы м ъ, то многонародное признаніе придетъ само собою, и, притомъ, не въ видѣ мнимой и пыльной «извѣстности», а въ формахъ прочныхъ и окончательныхъ...
Иванъ Сергѣевичъ Шмелевъ (род. 1873) — бытописатель русскаго національнаго акта. Своимъ художественнымъ чутьемъ, своимъ какъ бы м е д і у м и ч е с к и м ъ \в и д ѣ н і е мъ онъ знаетъ, чѣмъ строилась Россія и какъ она вышла на дорогу духовнаго величія и государственно-ультурнаго великодержавія; онъ знаетъ, откуда она извлекала воды своей жизни, чѣмъ она крѣпила свою волю и свое терпѣніе, и какъ она превозмогала свои бѣды и опасности. Исторія Россіи есть исторія ея с т р а д а н і й \и\с к о р б и , исторія ея н е ч е л о в ѣ ч е с к и х ъ \н ап р я ж е н і й\ и \о д и н о к о й \б о р ь б ы . Это бремя она несетъ нынѣ — вторую тысячу лѣтъ; и справляется она съ нимъ только благодаря своему дару в о в л е к а т ь \с в о й \и н с т и н к т ъ\ в ъ \д у х о в н о е \г о р ѣ н і е \и \п р о ж и г а т ь \с в о е \с т р а д а н і е \о г н е м ъ \м о л и т в ы . Отсюда ея терпѣніе и выносливость; отсюда ея способность не падать духомъ и не отчаяваться, несмотря на неудачи и крушенія; отсюда ея умѣніе строго судить свои дѣла и возрождаться на пепелищѣ; отсюда творческая чистота ея воли. Россія «омаливала» свою жизнь и свою культуру, свою душу и свою государственность, такъ, что во всѣхъ «садахъ» и «щеляхъ» ея быта «стелились» «пѣтыя», — незримыя и неслышныя, — молитвы. Ими она и спасалась. Ибо молитва есть сосредоточенаное горѣніе души; она есть восхожденіе души къ истинной, все превозмогающей реальности; и дѣйствіе ея отнюдь не прекращается съ ея окончаніемъ, но всегда льетъ свой таинственный свѣтъ, свою осязаемую силу на всю жизнь человѣка и народа. Въ этомъ духѣ пребываетъ творчество Шмелева. Изъ него онъ поетъ и повѣствуетъ; въ немъ онъ страдаетъ и молится...
Неизслѣдимо и неописуемо присутствуютъ въ каждомъ изъ насъ в ѣ я н і я \н а с л ѣ д с т в е н н о \о кр у ж а ю щ е й \н а с ъ \п р и р о д ы , д ы х а н і е\ н а ш е й\ н а ц і о н а л ь н о й \и с т о р і и , п о т о м с тв е н н о \н а м о л е н н ы я \в ъ\ д у ш ѣ \р е л и г і о з н ы я \с о к р о в и щ а\ д у х а . Все это какъ бы дремлетъ подъ сводами нашего душевнаго подземелія...
Когда Шмелевъ пишетъ, — онъ « п р о с т о » с л у ш а е т ъ, к а к ъ \р а с т е т ъ\ т р а в а \р у с с к а г о\ б ы т і я, к а к ъ \с т о н е т ъ\ и\ п о е т ъ \р у с с к а я \д у ш а; и тотъ, кто знаетъ требованія истиннаго художества, сможетъ оцѣнить «простоту» этого слушанія и этого повѣствованія...
«Живые» образы сами «пришли и взяли». Не ху*дожникъ ихъ взялъ, а \о н и \е г о : зародились, исчезли, созрѣли, вернулись и взяли, у омута возникшіе, изъ «омута» рожденные . . . Такъ со Шмелевымъ...
Шмелевъ, послѣ своего перваго, полудѣтскаго произведенія, промолчалъ цѣлыхъ десять лѣтъ и не написалъ ни одного художественнаго произведенія съ 1895 по 1905 годъ, какъ если бы это совсѣмъ не онъ былъ озаренъ, и потрясенъ, и творчески осчастливленъ. У настоящаго художника вдохновеніе не можетъ горѣть въ душѣ «всегда». Оно д о л ж н о «проходить», исчезать, хотя бы для того, чтобы опять вернуться. Нельзя пребывать слишкомъ долго въ этомъ творческомъ напряженіи, въ этомъ трепетѣ художественнаго ясновидѣнія. Восторженное чувство власти, богатства, побѣднаго звона, избыточной полноты (плэромы) въ вйдѣніи, слышаніи, чувствованіи и мышленіи — непремѣнно должно прекращаться; и тогда душа, потрясенная и обожженная своимъ собственнымъ воспламененіемъ, вѣрнѣе о г н е м ъ \х у д о ж е с т в е н н а г о предмета, — возвращается усталая въ повседневность, которая кажется ей унылой и темной, и гдѣ она пребываетъ въ кажущейся томительной пустотѣ и растерянномъ томленіи. Такъ было вѣдь и у Пушкина . . .
И, можетъ быть, художникъ самъ себѣ представляется въ это время чѣмъ то въ родѣ сокрушившагося Икара или разрушеннаго жертвенника . . . Эта чисто артистическая черта стала особенно характерной для Шмелева послѣ того, что онъ видѣлъ и испыталъ въ Крыму во время революціи...
Въ іюнѣ 1918 года Шмелевъ покидаетъ центральныя губерніи и переселяется въ Крымъ, гдѣ и живетъ въ своемъ домикѣ до 1922 года. Здѣсь коммунисты разстрѣливаютъ его единственнаго, нѣжно любимаго сына. Онъ видѣлъ своими глазами все: и борьбу бѣлыхъ, и отходъ ихъ подъ водительствомъ Врангеля и вступленіе красныхъ, онъ видѣлъ свирѣпый терроръ коммунистовъ, имущественный передѣлъ, опустошеніе страны и голодъ, отъ котораго все слабое вымерло въ теченіе одного года. Крымъ выметался «желѣзной метлой революціи». Видѣнное Шмелевъ и описалъ въ своей потрясающей душу «эпопеѣ» «Солнце Мертвыхъ», которая навсегда останется однимъ изъ самыхъ значительныхъ и глубоко мысленныхъ историческихъ памятниковъ нашей эпохи. Въ 1922 году Шмелевъ вернулся изъ Крыма въ Москву и по дорогѣ какъ бы подвелъ великій итогъ первымъ пяти годамъ революціи. Печататься онъ не могъ. Онъ увидѣлъ,что въ этой адской плавильнѣ онъ будетъ обреченъ на многолѣтнее безмолвіе; онъ понялъ, что н е\ с м ѣ е т ъ молчать...
Настоящій художникъ не «занимаетъ» и не «развлекаетъ»: онъ о в л а д ѣ в а е т ъ \и \с о с р е д о т о ч и в а е т ъ. Довѣрившійся ему читатель самъ не замѣчаетъ, какъ онъ попадаетъ въ нѣкій художественный водоворотъ, изъ котораго выходитъ духовно заряженнымъ и, можетъ быть, обновленнымъ. Онъ очень скоро начинаетъ чувствовать, что въ произведеніяхъ Шмелева дѣло идетъ не болѣе и не менѣе, какъ о ч е л о в ѣ ч е с к о й с у д ь б ѣ , о \ж и з н и \и \с м е р т и , о послѣднихъ основахъ и тайнахъ земного бытія, о \с в я щ е н н ы х ъ \п р е д м е т а х ъ ; и, притомъ, — что самое удививительное, — не просто о судьбѣ описываемыхъ персонажей (съ которыми «что то», «гдѣ то», «когда то» «случилось»), а\ о с о б с т в е н н о й\ с у д ь б ѣ\ с а м о г о \ч и т а т е л я , необычайнымъ образомъ настигнутаго, захваченнаго и вовлеченнаго въ какія то событія...
Стиль Шмелева приковываетъ къ себѣ читателя съ первыхъ же фразъ. Онъ не проходитъ передъ нами въ чинной процессій и не бѣжитъ, какъ у иныхъ многотомныхъ романистовъ, безконечнымъ приводнымъ ремнемъ. Мало того, онъ не ищетъ читателя, не идетъ ему навстрѣчу, стараясь быть яснымъ, «изящнымъ», «увлекательнымъ». Онъ какъ будто даже не обращаетъ вниманія на читателя, — говоритъ м и м о него, такъ, какъ если бы его совсѣмъ и не было. Читатель мгновенно чувствуетъ, что здѣсь не въ немъ дѣло, что онъ «не важенъ»: съ нимъ не заговариваютъ («любезный читатель!»), какъ бывало у Тургенева; его не заинтриговываютъ, какъ у Лѣскова; его не поучаютъ, какъ любилъ Л. Н. Толстой; ему даже не повѣствуютъ, какъ дѣлалъ Чеховъ. Нѣтъ, — п р и \н е м ъ \ч т о \то \п р о и с х о д и т ъ, и ему, вотъ, случайно посчастливилось присутствовать: не то подслушать чужой разсказъ о бывшемъ событіи или о потокѣ событій, не то услышать взволнованную исповѣдь незнакомаго ему человѣка, а, можетъ быть, прочесть чужое письмо...
Онъ с т р а с т е н ъ ; и требуетъ страсти отъ васъ. Онъ п ѣ в у ч ъ ; и заставляетъ васъ пѣть вмѣстѣ съ собою. Онъ н а с ы щ е н ъ ; и требуетъ отъ васъ напряженія всѣхъ силъ. Онъ с т р а д а е т ъ ; и вы не можете не страдать вмѣстѣ съ нимъ. Онъ овладѣваетъ вами. И если вы не оторветесь отъ него, то онъ перельетъ въ васъ все, что въ немъ заложено...
«Это дѣло надобное. Кажная женщина должна . . . Господьнаказалъ, чтобы рожать. Е щ е с т в о — законъ. Что народу ходитъ, а каждый вышелъ изъ женщины на п о к а зъ \ж и з н и . Такое ещество» . . . «Нѣтъ, отъ этого не уйдешь. Отъ Бога вкладено, никто не обойдется. Кажный обязанъ доказать ещество. А то тотъ не оправдался, другой не желаетъ, — все и прекратилось, конецъ! Этого нельзя. Кто тогда Богу молиться будетъ? О - чень устроено» . . . «Ни церкви, ни иконъ, н и . . . в о с п ы л а н і я ! ? » . . . «Ну, чистая в о л к о н а л і я» . . . «Но все это я ставлю не такъ ужасно, какъ насмѣяніе надъ душой, которая есть з е р к а л о \с у щ е с т в а » . . .
Слова Шмелева просты, а душа читателя вдругъ просыпается,встревоженная, открываетъ глаза и начинаетъ вслушиваться и всматриваться, какъ въ тучу на горизонтѣ, гдѣ сверкнула молнія и погасла. И это не Шмелевъ «играетъ словами», подобно тому, какъ это бываетъ у Лѣскова («нимфозорія», «керамиды», «двухсѣстный», «свистовые», «пропилеи» и т. д.). Лѣсковъ — признанный мастеръ русскаго языка; но въ его синтетической игре пребываетъ иногда нарочитое и выдуманное. Онъ владѣлъ первобытно-творческими истоками русскаго языка и зналъ имъ цѣну, но нерѣдко затѣвалъ предметно-необоснованную, изобрѣтательную, но художественно ненужную игру звуками, подчасъ очень забавную, но не ведущую въ глубину предмета...
Автора-писателя какъ бы нѣтъ: читатель остается наединѣ съ героями и событіями. Образъ «говоритъ» самъ за себя и отъ себя. Послѣдніе слѣды эстетической условностиу браны и читателю остается внимать словамъ самихъ героевъ...
Одинъ тонкій русскій знатокъ нравовъ и приличій высказалъ однажды ту мысль, что одежда не должна и не смѣетъ быть «больше, чѣмъ одеждой»: она не должна приковывать къ себѣ вниманіе людей; но если зритель замѣтитъ ее, то онъ должен тутъ же отмѣтить, насколько она безупречно сшита, какъ хорошо она сидитъ и идетъ къ тому, кто ее надѣлъ и носитъ. Въ этихъ словахъ намѣченъ одинъ изъ основныхъ законовъ художественнаго стиля...
Мысль несется въ буйныхъ иносказаніяхъ и неожиданныхъ эмоціональныхъ прыжкахъ, подобіе которымъ можно найти у Шекспира («КорольЛиръ», «Гамлетъ»), у Достоевскаго, у Гофмана («Катеръ Мурръ») и иногда у Гамсуна. Чтобы уразумѣть здѣсь в с е , надо самому попасть въ этотъ прорвавшійся потокъ страстной мысли, надо принять эту насыщенность въ душу...
Шмелевъ по стилю своему есть поющій поэтъ; и это пѣніе его родится изъ той трепетно-взволнованной влюбленности въ Предметы, которою вѣчно счастлива и несчастна его душа. Проза Шмелева поетъ на подобіе того, какъ у Гоголя въ «Вечерахъ на хуторѣ близъ Диканьки» и въ «Тарасѣ Бульбѣ»; какъ у Тургенева въ «Пѣсни торжествующей любви»; какъ у Л. Н.Толстого въ небольшихъ простонародныхъ разсказахъ позднѣйшаго періода; какъ у Лѣскова въ «Запечатлѣнномъ Ангелѣ». Совсѣмъ иначе, чѣмъ у нихъ; ибо у каждаго по своему...
Вотъ почему Шмелевъ пишетъ страстно и страдающе: ибо с т р а с т н о — с т р а д а ю т ъ \е г о \г е р о и ; и больше и глубже: здѣсь н а к о п и в ш і я с я \с т р а с т и \и \с т р а д а н і я\ м і р а \и щ у т ъ\ с е б ѣ \и с х о д а \и \р а з р ѣ ш а ю т с я въ формѣ р а с п а д а, о п ы т а \и \в з р ы в а ...
Созданія Шмелева родятся изъ с е р д ц а , изъ горящаго и переполненнаго сердца; — въ отличіе отъ холоднаго и горькаго, чувственнаго мастерства Бунина; въ отличіе отъ мятущагоея, самовольнаго и нерѣдко всеразламывающаго воображенія у Ремизова; и въ отличіе отъ холодно-живописующаго декоратора Мережковскаго...
Въ искусствѣ всякая сентиментальность и всякая аффектація — вредятъ художественности : актъ перестаетъ соотвѣтствовать предмету и образу, а у читателя слагается впечатлѣніе, что изъ его души выжимаютъ несоотвѣтствующій предмету запасъ чувствительности. Викторъ Гюго — почти всегда сентименталенъ и аффектированъ; Шекспиръ — почти никогда; Пушкинъ никогда и ни въ чемъ. Русскіе народники то и дѣло впадали то въ сентимеитальность, то въ аффектацію. А Достоевскій и Шмелевъ преодолѣли свою склонность къ сентиментальности, найдя выходъ въ сторону э п и ч е с к а г о \с о з е р ц а н і я \и \т р а г и ч е с к а г о \п о р ы в а...
Чувствительный человѣкъ въ своемъ обращеніи къ слабому и страдающему существу всегда рискуетъ размягченіемъ акта и утратой художественной формы, особенно если онъ отдается вполнѣ состраданію и умиленію. Эта опасность грозитъ Карамзину въ «Бѣдной Лизѣ», Жуковскому въ его обращеніи къ дѣтямъ и птичкамъ, Шопену въ его «Колыбельной», Фра Беато Анжелико въ его умиленномъ живописаніи, Достоевскому въ «Бѣдныхъ Людяхъ». И Шмелева она настигаетъ въ «Мэри» и грозитъ ему въ его романѣ «Пути Небесные». Силы духа, побѣждающія эту опасность у Шмелева суть —о б ъ е к т \и \в и р у ю щ е е \в о о б р а ж е н і е\ и\ с о з е р ц а ю щ а я \м ы с л ь...
За годы своего творческаго подъема Шмелевъ какъ бы осозналъ ту «идею», которую онъ до тѣхъ поръ былъ «заряженъ» и которая составляла духовный предметъ его творчества : п у т ь , в е д у щ і й \ч е л о в ѣ к а\ и з ъ\ т ь м ы — ч е р е з ъ \м у к у \и \с к о р б ь \къ \п р о с в ѣ т л е н і ю. Эта идея вошла въ его с о з н а н і е и потребовала отъ него н а и м е н о в а н і я и особаго р а с к р ы т і я ; — онъ назвалъ ее «Пути Небесные». Въ то же время въ его душѣ возникла неотступная потребность въ д у х о в н о й\ ц ѣ л ь н о с т и : разсудочиый интеллигентъ руководившій его сознаніемъ, захотѣлъ склониться передъ мудростью вѣры, а мудрость вѣры потребовала апологіи...
Онъ видитъ въ человѣческомъ примитивѣ и нѣчто иное: онъ знаетъ его д у х о в н о с т ь , тѣ скрытыя благія и живыя силы души, безъ которыхъ немыслимо существованіе человѣка на землѣ, съ отмираніемъ которыхъ вся жизнь распадается въ прахъ или разлагается въ гніющее болото. Шмелевъ знаетъ, что самый первобытный человѣкъ имѣетъ свою, особую духовность, д а р ъ \в з и р а т ь \къ \Б о г у \и з ъ \т е м н о т ы , с и л у\ р а з л и ч а т ь\ д о б р о \и \з л о , и \п р о т и в о с т о я т ь \з л у \д о\ к о н ц а . ..
Въ порядкѣ ч у в с т в е н н а г о \о п ы т а это главное «мѣсто» показано минимально , д у х о в н о - о п ы т н о — въ немъ в с е : к ъ \н е м у сводятся всѣ событія, въ немъ скрещиваются всѣ нити, въ е г о предѣлахъ совершается основное; все показывается и з ъ \н е г о , обо всемъ разсказывается д л я\ н е г о ; е г о состояніе означаетъ побѣду и пораженіе...
Въ русской литературѣ впервые изображается этотъ сложный организмъ, въ которомъ движеніем м а т е р і а л ь н а г о \с о л н ц а \и движеніемъ д у х о в н о-р е л и г і о з н а г о \с о л н ц а срастаются и сплетаются въ единый жизненный ходъ. Два солнца ходятъ по русскому небу: солнце п л а н е т н о е , дававшее намъ бурную весну, каленое лѣто, прощальную красавицу-осень и строго-грозную, но прекрасную и благодатную бѣлую зиму; — и другое солнце, д у х о в н о - п р а в о с л а в н о е , дававшее намъ весною — праздникъ свѣтлаго, очистительнаго Христова Воскресенія, лѣтомъ и осенью — праздники жизненнаго и природнаго благословенія, зимою, въ стужу — обѣтованное Рождество и духовно-бодрящее Крещеніе. И вотъ Шмелевъ показываетъ намъ и всему остальному міру, какъ ложилась эта череда дву-солнечнаго вращенія на русскій народно-простонародный бытъ и какъ русская душа, вѣками строя Россію, наполняла эти сроки Года Господня своимъ трудомъ и своей молитвой. Вотъ откуда это заглавіе «Лѣто Господне», обозначающее не столько художественный предметъ, сколько заимствованный у двухъ Божіихъ Солнцъ строй и ритмъ образной смѣны...
И всѣ связаны во едино нѣкимъ непрерывнымъ обстояніемъ — ж и з н ь ю \р у с с к о й \н а ц і о н а л ь н о й \р е л и г і о з н о с т и , этими вздохами русской души, этимъ религіозно-бытовымъ пѣніемъ ея, однороднымъ, вѣрнымъ себѣ и мѣрно слѣдующимъ за двусолнечнымъ вращеніемъ Лѣта Господня . . .
(Окончание на следующей стр.)
|
|
| |
|
