Философ И.А.Ильин о писателе И.А.Бунине: «Бунинъ видитъ въ человѣкѣ мракъ и хаосъ, а нуженъ ангельскій зракъ, нужна духовная очевидность»
Послано: Admin 31 Дек, 2013 г. - 10:22
Литстраница
|
Из книги И.А.Ильин «О тьме и просветлении. Книга художественной критики» (Мюнхен, 1959). Из главы «ТВОРЧЕСТВО И.А.БУНИНА»
Толстой п о э т ъ инстинкта; Бунинъ его а н а т о м ъ. Толстой знаетъ положительныя силы инстинкта, его здоровыя, творческія проявленія. Бунинъ созерцаетъ преимущественно слѣпую власть инстинкта, его разрушительные порывы, его больныя, смятенныя судороги. Толстой показываетъ не только нравственные провалы инстинкта («Власть Тьмы»), но и его зиждущій, живой «этосъ», развертывая его въ великую н а ц і о н а л ь н у ю \ п а н о р а м у («Война и Миръ»). Бунинъ сосредоточенъ почти исключительно на д о-н р а в с т в е н н ы х ъ \с т р у я х ъ \и н с т и н к т а , онъ н е живописуетъ его с о з и д а т е л ь н ы х ъ , б л а г и х ъ\с и л ъ и ограничивается при этомъ и н д и в и д у а л ь н ы м и \с о б ы т і я м и...
Въ пониманіи Бунина великіе мыслители и художники, — онъ называетъ единымъ духомъ Будду, Соломона и Толстого, — суть «люди райски чувственные въ своемъ міроощущеніи, но, увы, Рая уже лишенные». Это — «люди, одаренные великимъ богатствомъ воспріятій», «люди мечты, созерцанія, удивленія себѣ и міру». «Богатство способностей, талантъ, геній» — есть для Бунина не что иное, какъ «богатство . . . отпечатковъ (и наслѣдственныхъ, и благопріобрѣтенныхъ)», остающихся въ человѣкѣ отъ того, чѣмъ онъ жилъ и чѣмъ жили его предки, и сохраняющихся въ немъ «какъ бы на какихъ то несмѣтныхъ, безконечно-малыхъ, сокровеннѣйшихъ пластинкахъ» . . . Къ этому богатству отпечатковъ присоединяется особая «чувствительность» ихъ и «количество ихъ проявленій» . . . Такіе люди суть одновременно «великіе мученики» и «великіе счастливцы», и . . . н а п о м и н а ю т ъ \г о р и л л ъ.
«Гориллы въ молодости, въ зрѣлости страшны своей тѣлесной силой, безмѣрно чувственны въ своемъ міроощущеніи, безпощадны во всяческомъ насыщеніи своей плоти, отличаются крайней непосредственностью, къ старости же становятся нерѣшительны, задумчивы, скорбны, жалостливы . . . Какое разительное сходство съ Буддами, Соломонами, Толстыми ! И вообще, сколько можно насчитать въ царственномъ племени святыхъ и геніевъ такихъ, которые вызываютъ на сравненіе ихъ съ гориллами даже по наружности! Всякій знаетъ бровныя дуги Толстого, гигантскій ростъ и бугоръ на черепѣ Будды и припадки Магомета» . . . «Всѣ эти Соломоны и Будды сперва съ великой жадностью пріемлютъ міръ, а затѣмъ съ великой страстностью клянутъ его обманчивые соблазны» . . . Эти особые люди, «которыхъ называютъ поэтами, художниками», обладаютъ «способностью особенно сильно чувствовать не только свое время, но и чужое, прошлое, не только свою страну, свое племя, но и другія, чужія, не только самого себя, но и прочихъ,— то есть, какъ принято говорить, способностью перевоплощенія, и, кромѣ того, особенно живой и особенно образной (чувственной) памятью»...
Бунинъ — поэтъ большого, тонкаго ума и самосознанія. Въ этихъ признаніяхъ онъ поднимается до большой зоркости и точности въ характеристикѣ с в о е г о \а к т а. Художественный актъ его состоитъ въ ч у в с т в е нн о м ъ \в о с п р і я т і и\ и\ ч у в с т в е н н о м ъ \и з о б р а ж е н і и \в о с п р и н я т а г о . Требованія, которыя онъ себѣ ставитъ, суть — т о ч н о с т ь , к р а с о т а \и \с ил а , с п о с о б н ы я \з а р а ж а т ь \д р у г и х ъ \тѣ м ъ, ч ѣ м ъ \о н ъ \с а м ъ\ ж и в е т ъ . Условіемъ для исполненія этихъ требованій является: р а й с к а я \ч у в с т в е н н о с ть\ въ\ м і р о о щ у щ е н і и ; н е п о с р е д с т в е н н о с т ь и \н е н а с ы т н о с т ь въ наполненіи своей образной, чувственной памяти; б о г а т с т в о \и \ч у в с т в и т е л ь н о с т ь\э т и х ъ \ч у в с т в е н н ы х ъ отпечатковъ. «Съ годами» у такихъ людей «возрастаетъ религіозность», «то есть, страшное чувство своей связанности со Всебытіемъ — и неминуемаго въ немъ исчезновенія». Не будемъ поднимать вопросъ о томъ, религіозность ли это, и въ чемъ состоитъ н а с т о я щ а я религіозность. Бунину дѣйствительно присуще это чувство, именно какъ страшн о е чувство, уводящее его въ глубину т е м н а г о , р о д ов о г о \и \в с е м і р н а г о опыта, того опыта, изъ котораго Шопенгауэръ почерпнулъ свое ученіе о темной волѣ, какъ субстанціи міра, а Эдуардъ фонъ Хартманъ — свое ученіе о Безсознательномъ.
Художественный актъ Бунина таковъ, какимъ онъ самъ его осозналъ и описалъ. Этотъ актъ присущъ не только Бунину, но и другимъ, близкимъ къ нему, в н ѣ ш н е - о п ы т н ы мъ художникамъ. Есть однако множество х у д о ж н и к о в ъ , которымъ такое строеніе акта н е присуще. Это актъ е с т е с т в е н н а г о , п р и р о д н а г о человѣка, плѣненнаго природою и выходящаго изъ нея лишь настолько, насколько это необходимо, что бы описать и выразить ее. Это актъ существа, живущаго прежде всего и больше всего и н с т и н к т о м ъ во всей его первобытной цѣльности, непосредственности, несломленности, родовой-предковой древности, наивности и жестокости; можетъ быть — первозданности, дикости, свирѣпости . . . То, что Бунинъ видитъ и описываетъ, соотвѣтствуетъ именно такому опыту и воспріятію : это есть или п р и р о д а , в н ѣ ш н я я \ч е л о в ѣ к у , — пространственное инобытіе; или же ч е л о в ѣ к ъ , о с т а в ш і й с я \п р и р о д о ю — «homo sapiens», прикрытый оболочкою цивилизованнаго быта; б і о л о г и ч е с к а я \о с о б ь еще не с т а в ш а я \л и ч н о с т ь ю. И замѣчательно : чѣмъ полнѣе человѣкъ остался п р и р о д о ю , тѣмъ точнѣе, убѣдительнѣе, разительнѣе искусство Бунина; тѣмъ болѣе пронизывающе и потрясающе оно дѣй ствуетъ на душу читателя.
Какъ х у д о ж н и к ъ \ч у в с т в е н н а г о \е с т е с т в а, Бунинъ не касается всѣхъ д у х о в н ы х ъ\ р а з д в о е н і й и всей д р а м а т и ч е с к о й \и \т р а г и ч е с к о й \п р о б л ем а т и к и, которая изъ нихъ возникаетъ. Онъ з н а е т ъ ее ; но касается ея т о л ь к о \м ы с л ь ю , ф и л о с о ф и ч ес к и м ъ \и з у м л е н і е м ъ \и\ о б о б щ е н і е м ъ , н е \в к л ю ч е н н ы м ъ\ въ \х у д о ж е с т в е н н у ю \т к а н ь . Его искусство молчитъ о ней. Всѣ проблемы борьбы съ инстинктомъ, возникающія изъ чувства стыда, запрета и отвращенія; всѣ проблемы его обузданія, одолѣнія, укрощенія, одухотворенія, духовнаго осмысленія и оправданія —остаются чуждыми его искусству: проблемы инстинкта и духа, пола и аскеза, чувственности и грѣха, сломленнаго страданія и праведническаго паренія, порока и добродѣтели, возможной иобѣды надъ плотію и духа надъ похотью. . . Объ этомъ пареніи, которое можетъ очистить инстинктъ, примирить его съ духомъ, такъ, что инстинктъ р а д о с т н о \п о н е с е т ъ \д у х о в н у ю силу \и \б у д е т ъ \т в о р ч е с к и \с л у ж и т ь ему — искусство Бунина безмолвствуетъ.
Выражаясь въ категоріяхъ живописи итальянскаго возрожденія, можно сказать: проблематика Боттичели — не сушествуетъ для Бунина; а изъ проблематики Леонардо да Винчи — онъ знаетъ, какъ рѣдко кто, сферу зоологической грѣшности, но опытъ святости, (доступный великому Леонардо), ему невѣдомъ. За исключеніемъ нѣсколькихъ, мастерскихъ и прелестныхъ набросковъ, какъ бы выхваченныхъ изъ записной книжки, — все остальное искусство Бунина по существу своему д о - д ух о в н о. Онъ остался почти свободнымъ отъ той сентиментальной морали, въ которой Толстой спасался отъ страха и грѣха темнаго инстинкта. Бунинъ остался вѣренъ естественному, свободному инстинкту. Движимый моральными соображеніями, Толстой воспретилъ себѣ самоцѣнную красоту, наслажденіе ею, служеніе ей. У Бунина иначе: ему больше всего говоритъ именно естественная природная красота, какъ таковая, и самоцѣнное пребываніе въ ней. Въ «неустанныхъ скитаніяхъ» и «ненасытныхъ воспріятіяхъ» своей жизни Бунинъ голодаетъ по ней вѣчно, неутолимо, какъ нѣкій сказочный «ненаѣда». И смыслъ его жизни — въ воспріятіи этой чувственной красоты и въ литературномъ изображеніи ея — н е у е м н о м ъ , с а м о д о вл ѣ ю щ е м ъ. Здѣсь — основное побужденіе его творчества, и, какъ онъ самъ говоритъ о себѣ — даже его жизни . . .
Это не просто «вліяніе» природы на человѣка, о которомъ Бунинъ вздохнулъ однажды, обобщая: «первобытно подверженъ русскій человѣкъ природнымъ вліяніямъ» . . . Это — х у д о ж е с т в е н н ы й \в о з в р а т ъ \и н с т и н к т а \къ \п р и р од ѣ , п о г р у ж е н і е его въ д р е в н е е\ л о н о \м а т е р і а л ь н а г о\ е с т е с т в а , сращеніе съ нимъ, сліяніе съ его великимъ «Всебытіемъ» . . .
Художественный актъ Бунина и есть а к т ъ\ з е м н о й \п л о т и : «безъ земной плоти» ему «слишкомъ жутко въ этомъ мірѣ»; и именно этотъ актъ «ищетъ опьяненія въ созерцаніи земли». И если Бунинъ говоритъ о Богѣ, то онъ разумѣетъ именно и только того Бога, который создалъ этотъ чувственный міръ «съ такой полнотой и силой вещественности» . . .
Таковъ художественный актъ Бунина въ его общемъ очертаніи: внѣшній опытъ воспріемлетъ чувственныя содержанія міра и, сочетая ихъ въ яркіе образы, показываетъ — то \и х ъ \с а м и х ъ въ ихъ естественной самоцѣнности, то \ч е р е зъ \н и х ъ тѣ душевныя содержанія, которыя въ нихъ выражаютсяи сквозь нихъ могутъ быть уловлены и описаны; но — н е\б о л ѣ е ...
Бунинъ прежде всего мастеръ в н ѣ ш н я г о \з р ѣн і я. Онъ видитъ тѣлеснымъ глазомъ — точно, остро, тонко, обычно «въ фокусѣ». Онъ оптическій мастеръ, живописецъ слова; его искусство напоминаетъ моментами тѣ впечатлѣнія, которыя намъ даетъ бинокль Цейса, подзорная труба, волшебный фонарь или мѣтко снятая кино-лента...
Той же остротой и точностью отличается у Бунина мастерство о б о н я е м а г о \о б р а з а . Онъ обоняетъ міръ всегда и вездѣ; онъ слышитъ и передастъ запахи — и дивные, и отвратительные, и утонченные, и непередаваемо-сложные. Онъ умѣетъ показать вещь черезъ ея запахъ съ такою яркостью исилой, что образъ ея какъ бы вонзается въ душу. Бунинъ в д ых а е т ъ міръ; онъ нюхаетъ его и даритъ его запахи читателю; и міръ благоухаетъ или смердитъ ему. Иногда онъ описываетъ этотъ запахъ по содержанію, а иногда просто относитъ его къ вещи, предоставляя читателю вспоминать его самостоятельно. «И сладко, лѣсомъ, цвѣтами, травами пахнетъ легкій холодокъ зари». «Помню тонкій ароматъ опавшей листвы и запахъ антоновскихъ яблокъ»...
Нельзя не отмѣтить, далѣе, з в у к о в о е мастерство Бунина. Опять то же умѣніе — изобразить вещь черезъ ея звукъ, дать ощутить ея присутствіе съ силою полной наглядности; и не только — вещь, а цѣлую совокупность обстоятельствъ, цѣлую обстановку, возстающую передъ воображеніемъ читателя. Бунинъ владѣетъ искусствомъ — и звука, и беззвучія; онъ показываетъ качество и природу звука, отправляясь отъ тишины, а иногда показываетъ самую тишину или же черезъ нее — затишье души передъ готовящейся бурей инстинкта . . . « . . . И прохладную тишину утра нарушаетъ только сытое квохтаніе дроздовъ . . . голоса да гулкій стукъ ссыпаемыхъ въ
мѣры и кадушки яблокъ». . .
Съ тою же, если не большею, силою и наглядностью передаетъ Бунинъ о с я з а е м ы я свойства вещей, даже такихъ, которыя повидимому почти не поддаются осязанію. Чтобы убѣдиться въ этомъ, достаточно вспомнить, какъ онъ описываетъ воспріятіе воздуха и вѣтра. «Вѣтеръ мягко и сильно бьетъ въ лицо» . . .
Когда же всѣ эти воспріятія, столь утонченныя и изощренныя, соединяютъ свои силы, чтобы дать живой, сложный и бурный образъ природы, и къ нимъ присоединяется мастерство п е р с п е к т и в ы , п р о с т р а н с т в е н н о й\ а р х и т е к т о н и к и , и \у с и л е н і я — о с л а б л е н і я , — то возникаютъ незабываемыя картины и страницы...
Эта воспріимчивость, эта меткая и острая чеканка, свойственная его художественному акту, становится, если это возможно, еще болѣе точной при переходѣ къ м а т е р і а л ь н ы мъ \в е щ а м ъ и въ особенности къ состояніямъ и ощущеніямъ ч ел о в ѣ ч е с к а г о \т ѣ л а ; причемъ нерѣдко вещи показываются такъ, какъ если бы сквозь нихъ глядѣла человѣческая тѣлесность...
Таково строеніе художественнаго акта у Бунина. Этотъ актъ опредѣляется повышеннымъ и обостреннымъ переживаніемъ чувственнаго міра, чувственныхъ содержаній и тѣлесно вызванныхъ, а слѣдовательно, и тѣлесно выразимыхъ состояній души; и притомъ — въ ущербъ, въ устраненіе, можетъ быть даже въ утрату н е ч у в с т в е н н ы х ъ \с о д е р ж а н і й\ и \с о с т о ян і й.
Этимъ опредѣляется сила его искусства, власть его изображеній, точность и законченность его произведеній. Но этимъ опредѣляется и п р е д ѣ л ъ \о б о з р ѣ в а е м а г о имъ м і р о в о г о \о б ъ е м а , граница его художества, — и въ смыслѣ того, ч т о именно онъ даетъ, и въ смыслѣ того, чего онъ н е воспринимаетъ и н е воображаетъ, и наконецъ, въ смыслѣ того, что оказывается для его видѣнія — н е и з о б р а з и м ы м ъ. Каждый художникъ имѣетъ свое особое художественное ч у в с т в и л и щ е , которое служитъ ему и о р г а н о мъ\ л ю б в и . И если это воспріемлющее лоно — по природѣ своей чувственно, то можетъ оказаться, что міръ нечувственный закрытъ для него. Напрасно кто-нибудь захотѣлъ бы найти у Бунина что-нибудь о той нечувственной, духовной любви, которую нѣкогда раскрылъ Платонъ, и о которой умѣли пѣть Данте и Петрарка, которая выносила рыцарственный актъ средневѣковья, огонь которой жегъ Пушкина и Лермонтова, которую зналъ Тургеневъ, которую глубинно и трепетно раскрывалъ Достоевскій, прозрачную чистоту которой явилъ въ цѣломъ рядѣ образовъ Шмелевъ. Бунинъ творитъ и з ъ другой любви и пишетъ о другой любви. Художникъ обостренно-чувственнаго міровоспріятія и наслажденія, онъ раскрываетъ любовь и нс т и н к т а, предѣльно-чувственную, земную ; плотскую страсть ; человѣческое сладострастіе, не причастное серафическому духу, любовь не ведущую и не строящую, а терзающую и опьяняющую. (Выделение МИТ)...
(Окончание на следующей стр.)
|
|
| |
|
