В.Черкасов-Георгиевский «ВЕЧНЫЕ ВЫБОРЫ». Рассказ
Послано: Admin 27 Июн, 2012 г. - 10:54
Литстраница
|
Колокола православного храма МП, расположенного в Москве на Лубянской площади в массиве зданий ФСБ напротив универмага «Детский мир», с жидким звоном пробили к вечерне. С другой стороны этих домов на Кузнецком мосту в читальном зале архива КГБ –– ФСБ мартовским вечером с трудом оторвал глаза от следственного дела своего деда депутат Государственной Думы РФ Иван Романович Семянин. Уже несколько дней он зачарованно вбирал в себя все до мельчайшей закорючки с жухлых, разномастных почерками и машинописью страниц после потрясающего открытия, что его дед, выдающийся советский деятель Е.Т.Семянин, был расстрелянным «врагом народа».
Обвально изверглось это на Ивана Романовича после недавнего фуршета в Кремле. В зале, помнившем царских вельмож, председатель думского комитета рослый Семянин, встряхивая смоляной головой с «политическим зачесом»: пряди волос плотно загнаны на затылок, –– которым щеголяли Сталин, Киров, Косыгин, Брежнев, целая плеяда советских бонз, вяло прихлебывал только бургундское, изредка тыкая вилочкой в тарелку с оливками. Вел себя так Иван Романович не из-за диеты, а чтобы не отвлекаться на выпивку, еду и ничего не упустить из разговоров, замечаний соседей над крахмально-хрустальным разливом длиннейшего стола.
Потом, когда спускался на выход по ковровой дорожке лестничных ступенек из потемневшего от старости мрамора Большого Дворца меж каменно застывших караульных президентского полка в лейб-гвардейских императорских мундирах, сорокалетний Иван с тоской подумал уже о другом:
«-- Самое время водочки хряпнуть бы в свойской компании».
В такой компашке тяпнуть, представил он себе, где можно стащить с потной шеи галстук и запихать в пиджачный карман. В тот же миг он вдруг услышал за плечом дружеский басок генерала ФСБ Выходцева, выразивший именно эти чувства:
–– Ваня, а не двинуть ли нам еще по граммульке? У меня в машине все есть.
Его ровесник, приземистый атлет Никита Викторович Выходцев зашагал рядом, по своей привычке немного склоняя голову к правому погону, словно к нему прислушивался. Они были земляками, соседями на Волге: Семянин уроженец Ярославля, Выходцев –– Костромы. Давно уж сгладили в произношении слов оканье и, не упуская друг друга из вида, неприметливо для окружающих выручали с отчаянностью, на какую, наверное, и были способны когда-то волжские бурлаки. Выходцев отстоял земляка, находившегося в осажденном Белом Доме среди лидеров патриотической оппозиции в 1993 году, от тюремного заключения, а Семянин –– Никиту Викторовича, когда после ухода Ельцина «реорганизовывали» в запас его наиболее горячих сторонников в молодом генералитете ФСБ.
Они вышли на по-весеннему мокрую брусчатку кремлевского двора, с привычной небрежностью поглядывая на купола соборов, взлетевшие к рубиновым на башнях и небесным звездам, зажегшимся на черной, безлунной чаше, окидывая рассеянным взглядом бойницы зубчатой древней стены, зияющие на горящий электричеством город. Семянин, дыхнув сырым воздухом, запахнул плащ и крикнул своему подкатившему шоферу, чтобы ехал вслед лимузину Выходцева. Придерживая длинные полы плаща, он нырнул в чрево лимузина генерала.
Лимузин, тихо заурчав мотором, будто мягко приподнялся и низко понесся к Боровицким воротам. Из них, взлетев на трамплин Знаменки у изощренно белоколонного Дома Пашкова –– Румянцевского Музея, еще недавно бездарно именовавшегося Ленинкой, лакированный танк Выходцева, снова крепко поместившегося в лубянскую президентскую элиту, устремился по Новому Арбату. Генерал закурил сигару и открыл отделанную дубовой инкрустированной панелью дверцу холодильника в салоне, когда они ехали к Кутузовскому проспекту мимо отдраенного Белого Дома, словно и не дымил он когда-то копотью от выстрелов танков Ельцина.
–– Какую, Ваня, предпочтем? –– ласково пригибая голову к погону, осведомился Выходцев, кивая на батарею запотевших бутылок водок.
–– А давай, Никита, «Столичную». Она не должна подвести, –– усмехался некурящий Семянин, вздергивая подбородок по-русски открытого, чернобрового лица здоровяка, где все располагало в его пользу, если бы не вывернутые ноздри носа уточкой.
Понимающе улыбался и генерал-майор, кривя рот с зажатой в зубах сигарой, разливая «Столичную» в стопки, устойчиво покоящиеся в гнездышках на изузоренной столешнице, выдвинутой с закуской по-над холодильником. При Ельцине из столицы правили уральцы, теперь –– питерцы, и впрягшиеся в ту же лямку волжане готовы были выносливо ждать своего часа.
Тем более что еще недавно в первой политической десятке несокрушимо мелькал нижегородец Ненцов, пусть он и действовал в головке демократов по крайнему отличию от Семянина, члена президиума Народно-патриотического блока (НПБ), проведенного в Госдуму по партийному списку главной союзницы патриотов –– компартии Зуданова. Теперь Ненцов стал одним из лидеров оппозиции, громящей с Болотной площади. Взлетел по беспощадному фарту – али в тюрьму почетно, али с друзьями в новые хозяева Руси. И пусть Ненцов со старомодностью провинциала носил рубахи, расстегнутые, как в 1970-е, чуть ли не до пупа: точно так же маялся со своим гардеробом холостяк Семянин. В общем, при удаче на внеочередных, да любых! выборах в Думу, а потом –– и «своего» президента разве ж «волгОри»-то не нашли бы общий язык, чтобы править страной столичным розливом? Заместить уже нафталинных питерцев?
Шофер лимузина с идущим за ним «мерседесом» Семянина, достигнув окружной дороги, стал плавно выписывать кольцо по МКАД, а скинувший галстук Иван Романович и так же расслабившийся Никита Викторович беззаботно мололи свои разговоры. Именно в этом танке на полном ходу с прикрытием «мерса» позади они могли себе такое позволить, потому что не взяла бы их никакая прослушка. Даже для лазерного микрофона и тому подобной аппаратуры, бьющей на сотни метров, надо же, чтобы «объект» был на постоянном расстоянии, и микрофон прослушки почти невозможно настроить на скоростно летящие машины.
Семянин понимал, что земляк не просто так предложил «залакировать» фуршет в своем «танке», и ждал, когда Никита сам скажет о причине их тет-а-тет. Генерал, развалившийся в расстегнутом кителе на сидении напротив, раскурил новую «гавану», склонил голову набок и наконец произнес на самой теплой товарищеской ноте:
–– Ваня, за любую оппозицию, что с Болотной, что в Думе (для профилактики), вот-вот возьмутся всерьез. Как бы основательно тебе, председателю одного из ведущих думских комитетов, не нагадили сей раз.
Иван Романович небрежно тряхнул головой с уже растрепавшимся зачесом.
–– Чем же? Кажется, уже досконально обсосали мою биографию и всякие «юбочные» подвиги. Неужели опять станут мусолить нашу белодомовскую оборону в 1993-м?
–– Не в тебе дело, –– с накальной серьезностью сказал генерал. ––Доискались правду о твоем деде Егоре Трофимовиче.
–– О деде Егоре? Да о нем, Никита, во всех наших энциклопедиях, учебниках истории можно прочитать запросто.
–– Это смотря что, –– усмехнулся Выходцев, в просторном салоне перебрасывая одну ногу на другую.
–– Что? –– уже озадаченно переспросил Семянин. –– Все то же: большевик с дореволюционным стажем, один из первых организаторов ленинских ячеек на Ярославщине, после 1917-го –– член Совнаркома, видный партийный деятель, в начале войны член Военного совета, погиб на фронте в 1941 году…
Генерал вынул сигару изо рта, перегнулся к приятелю и дружески положил тяжелую руку ему на колено.
–– На самом-то деле Егор Трофимович Семянин в 1941-м был расстрелян у нас на Лубянке как руководитель антисоветской группы, –– совсем буднично произнес Никита Викторович.
Семянин опешил, но вскоре сориентировался:
–– Ага, такая же дешевка, как с оговором Бухарина, Рыкова… Заставили черт знает что подписать под пытками! Однако то, что дед был расстрелян своими, для меня огромный удар... Демократу такое было б выгодно, но патриоту в моем положении –– наоборот, –– даже сейчас невольно выскочило у него как у матерого политического бойца и пиарщика.
Выходцев, медленно выпустив струйку дыма, бросил с холодком:
–– Пытать его, конечно, пытали –– но как несомненного врага народа. Твой Егор Трофимович действительно сколотил из высоких коммунистов и военных целую шайку против тогдашнего курса партии и правительства.
С крайним вниманием взглянул на земляка Семянин. Он отлично знал, что есть вещи, которые не простит ему и самый надежный друг из патриотическо-коммунистических кругов, идеи которых проводили они с Никитой.
Выходцев ответил ему ледяным взглядом, и Иван Романович, чтобы выиграть время, подумать, уходя в сторону, проговорил, словно размышляя вслух:
–– Теперь понятно, почему мой батя после войны опять оказался на ярославской родине предков, хотя родился в Москве, и дед проживал аж в Доме на набережной. Потому и мне в Ярославле пришлось начинать с нуля.
Квадратная физиономия Никиты Викторовича повеселела.
–– Ну уж, Ваня! А то, что твой дедка в книжках мелькал, не сказывалось ли? Не повлияли те хрестоматии на твою карьеру? Хотя ты точно, по нюху, что ли, не вступил в КПСС. Зато еще в СССР успел защитить кандидатскую по столь ходовой нынче экономике. А после перестройки так энергично сколотил состояние, что самые нахрапистые люди страны выбрали тебя председателем Российского Совещания предпринимателей. Однако все же, Иван, исконный дедов большевизм привел-таки тебя в НПБ к дружбе с коммунистами. Или отец тебя надоумливал, что-то поведал о дедовой истории?
Генерал, повоевавший в Чечне, потом выдвинувшийся на заведовании спецотделами по оперативной разработке именно политиков, по аналитике общественной деятельности, бросил вроде «на воздух» свой последний вопрос, потом увлекся очередным разливанием в стопки. Но он-то и был, как понял Семянин, главным для земляка.
–– Верь слову, Никита, ничего мне батя не смог или не успел сказать до самой его смерти, а мама моя тихонькая –– тем более.
–– Ага, –– метнул на него совершенно трезвый взгляд Выходцев, –– да и откуда им было знать? Дело твоего деда и его группы решили засекретить, чтобы не подрывать народного патриотического подъема, потому как немец тогда пер на саму Москву.
Они молча выпили. Иван Романович не почувствовал вкуса водки, автоматически бросил в рот соленый орешек. Он по-волжски, по-рыбацки любил вяленое, копченое, соленое. Такого же вкуса была людская кровь.
Семянину захотелось глянуть в зрачки Никите и горячо выдохнуть:
«-- Что же ты, землячок, мне на такое о деде Егоре раньше даже не намекнул?»
Однако потому Семянин и пил бургундское в Кремле, что всегда понимал, когда, кого и как о чем-то ему надлежало спросить. Понимал и Выходцев разговоры без слов, поэтому ответил без спроса:
–– О судьбе твоего деда, Иван, меня поставили в известность лишь на днях. Очевидно, кто-то из демократов пронюхал о том, и может врезать тебе, а значит –– нашим общим интересам. Так что, прошу к нам в контору, ознакомиться со следственным делом Егора Трофимовича.
+ + +
Иван Романович закрыл папку с делом и поднял глаза на темное окно, за которым шумел Кузнецкий мост. Он досконально проработал этот пухлый том, где на тюремном фото дед так жалко выглядел что в анфас, что в профиль.
Семянин был в потрясении оттого, что впервые за его карьеру дельца и политика он в буквальном смысле не пронюхал «компры», причем –– из собственного родословца. А ведь благодаря своему удивительному нюху: всегда чуял выгоду от той или иной сделки, политического трюка, –– Иван Романович в рекордные сроки разбогател, вознесся на предпринимательскую и общественно-патриотическую вершину.
Чернобровый ярославец словно для победной убедительности на таких полях боев и был помечен вывернутыми ноздрями «приподнято-нюхающего» носа. Наверное, за сей незаменимый дар Семянин расплачивался страстью женолюбия. О нем, как и о знаменитом ельцинском политике Грибовском, теперь находящемся в заграничном изгнании, могли посплетничать в особняках Успенки и Рублевки: «В бизнесе не имеет нервов, но масса его крупных политических ошибок связана с дефицитом времени из-за женщин». Странно было себе представить, а правда, что высокий, широкоплечий, с повелительным взглядом Семянин, случайно увидев из окна своей машины по дороге в Думу чем-то зазнобившую его красотку, был готов, забыв обо всем, припуститься за юбкой.
Вот и в конце рабочего дня в читалке ФСБ Иван Романович, прежде чем окончательно сдать дело, чтобы из него отксерили самое для него интересное, поглядывал на сотрудниц за стеклянной перегородкой, отделявшей их от зала. Тех было трое: интеллигентного вида пожилая женщина и две дамочки бальзаковского возраста, столь ранящего Семянина в амурах. Как сладострастник, он предпочитал «наощупь» юных. Но лишь утонченные женщины за тридцать могли соревноваться с ним в искусстве похотливости, и по большому счету он думал о них. Именно такой ощущал Иван Романович одну из двоих, отвечавшую за выдачу ему дела из архива: бледное лицо с огромными глазами, страдальческими не из-за ответственной службы, а по чувственности.
Семянин приподнялся из-за стола с папкой в руке, не отводя от той, «бердслеевской» глаз, и как в истории с Выходцевым на кремлевской дворцовой лестнице, неожиданно услышал позади прелестно вибрирующий женский голос:
–– Неужели она вам так нравится?
Он обернулся. Перед ним стояла ослепительная по семянинским «параметрам» дама лет тридцати, обдавая умопомрачающим Ивана Романовича плотски-половым парфюмерным запахом мускуса, с серо-небесными озерами глаз… Увлеченный чтением Семянин не заметил, как незнакомка вошла в зал и уселась за несколько столов от него так же изучать выданное из архива дело.
–– Вы о ком? –– поинтересовался Семянин, сразу забывший о сотруднице за стеклом.
–– Ну, у вас было такое забавное, устремленное на одну из тех женщин лицо, –– сказала дама, сияя алыми маками губ, кожей блондинки, –– я и осмелилась пошутить, простите.
–– Да что вы, рад с вами познакомиться, –– трепетно произнес Иван Романович, опуская папку на стол от едва не от накатившей немощи, –– я Семянин Иван из Думы.
–– Я Ева Майберг.
Она подала ему руку в кольцах, отчего под шоколадным ажурным свитером, плотно сидящим на покатых плечах, вздрогнули полные груди без лифчика, ягодами крупных сосков ударив через тонкую шерсть. Как и лицо, тело Евы было словно точено для классической скульптуры, лишь с длинноватыми для эллинских образцов ногами в узкой черной юбке.
–– Майберг? Это фамилия генерала из антипартийной группы моего деда, –– вспомнил Иван Романович.
–– Верно, мой дедушка, советский генерал Майберг, бывший царский офицер, служил в Генштабе Красной армии, потом стал соратником вашего деда в борьбе со сталинистами и также расстрелян.
Семянин был почти готов схватить ее в братские объятия, и Ева, словно прочитав мысли, отпрянула, приложив пальчик к губам, другой рукой поправляя белокурый локон, упавший на лоб.
–– Иван, давайте сдадим папки с делами и после поговорим.
Перед уходом, подавая в раздевалке Еве на плечи плащ, Семянин еще раз терял голову от исходящего пряностью аромата женщины. Рассеянно подумал, зачем же такой породистой красавице сильные духи?
Они вышли из соседнего с приемной ФСБ подъезда, набитого также разными коммерческими офисами, в ветреный весенний вечер, мягко горящий витринами и фонарями. Узкий Кузнецкий в откосах старых и новых стен натружено, «пиково» нес на своем холме толпы машин, пешеходов. В этой мешанине Ивану Романовичу было дорого прижать к себе локоть Евы, оступившейся под порывом ветерка. Как в эти первые, благородные моменты знакомства с женщиной хотелось ее защищать! Она предложила зайти неподалеку в ресторан, Семянин приказал своему шоферу ожидавшей его персональной машины ждать.
Ужинали они долго –– внук и внучка члена Военного совета и генерала, уцелевших после партийных чисток, расстрелов советской офицерской элиты 1930-х годов и дерзнувших ополчиться против Сталина. По боевым русским обычаям рассчитывали их деды, что вооруженный для отпора немцам народ сможет повернуть винтовки против ига НКВД и ГУЛага, о чем позже за границей мечтали генералы Деникин и Власов.
Иван Романович пил коньяк маленькими рюмками, но давно опьянел от как бы вдыхания Евы. У него так звенело в голове, тягуче обволакивало и внезапно напружинивало члены от ее голоса, глаз, волнения бедер и груди под тонкой одеждой, что казалось, будто хватил фужер неразбавленного спирта лишь от пожатия при знакомстве Евиных пальцев, унизанных кольцами с бриллиантами. Поистине, сей спирт, как бы соединившись с неким теплородом, газообразно напитал его тело до мельчайшей извилинки мозга и души, отчего Семянину было восхитительно и жутко. Этот теплород словно образовался от «спаянности» на пределе субстанций воздуха и огня.
(Продолжение на следующих стр.)
|
|
| |
|
