В.Черкасов-Георгиевский. Роман "ОРЛОВСКИЙ И ВЧК" -- 2-я книга дилогии. Часть I. АГЕНТЫ, ИНОСТРАНЦЫ, НАЛЕТЧИКИ
Послано: Admin 21 Ноя, 2011 г. - 09:19
Литстраница
|
ОБЩЕЕ ОГЛАВЛЕНИЕ>>>
ИЗДАТЕЛЬСКАЯ АННОТАЦИЯ -- Книга вторая дилогии: Черкасов-Георгиевский В.Г. ОРЛОВСКИЙ И ВЧК. Роман. - М.: ТЕРРА - Книжный клуб, 2004. - 304с., переплет. Оформление художника О.Радкевича. ISBN 5-275-01119-9
В этой книге продолжается рассказ о резиденте деникинской разведки в Петрограде 1918 г., расследующего под видом комиссара Наркомюста дело банды "попрыгунчиков". Для своих целей Орловскому (прототип - статский советник В.Г.Орлов: 1882-1941) удается использовать своего бывшего подследственного Ф.Дзержинского и чекиста Я.Петерса. Помогают ему и сотрудники английской, германской и белогвардейской разведок, а также любовница главы "заговора послов" Б.Локкарта графиня Мура Бенкендорф.
ЧАСТЬ I. АГЕНТЫ, ИНОСТРАНЦЫ, НАЛЕТЧИКИ
Глава первая
Декабрьским вечером 1918 года петроградский резидент белой разведки Орловский, сжимая рукоятку кольта в кармане длиннополой шубы, стоял на площадке четвертого этажа дома невдалеке от Сергиевской улицы с агентом Могелем. Поглядывая вокруг, резидент пытался держать в обзоре колодец двора за разбитым, вымороженным окном подъезда и дно лестничного пролета перед собой.
На случайное здесь место встречи Могель вызвал Орловского запиской ему на службу через посыльного беспризорника. Резидент, законспирировано трудившийся в Комиссариате юстиции на высоком советском посту, по этому отчаянному способу связи понял, что один из его лучших агентов находится на грани гибели.
Немудрено, в отместку за летние убийства в Петрограде комиссара по делам печати, агитации и пропаганды Володарского, председателя ПетроЧеКи Урицкого и ранение в Москве Ленина Совнарком 5 сентября 1918 года издал декрет о красном терроре. Хозяин Петрограда Зиновьев заявил: «Вы, буржуазия, убиваете отдельных личностей, а мы убиваем целые классы». Декрет дал ВЧК право арестовывать, заключать в концлагерь и расстреливать всех «прикосновенных к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам».
Как в кровавой сумятице до сих пор уцелел Самуил Ефимович Могель, принадлежавший к левому крылу эсеровской партии, бывший председатель следственной комиссии при петроградской тюрьме «Кресты»? Правда, он исчез во время июльского мятежа левых эсеров, и после его подавления не давал о себе знать Орловскому, известному ему под комиссарским именем Бронислав Иванович Орлинский.
Предполагая, что Могель в панике почти наверняка ведет за собой «хвост», Орловский на встречу с ним загримировался и переоделся в енотовую шубу вместо обычной шинели, надвинул до бровей бобровую боярку, хотя обычно в холода обходился офицерской папахой.
Резидент, которого в почти неосвещенном, выстуженном подъезде жарко грел мех, сочувственно рассматривал Могеля, когда-то толстяка, обладателя смоляной шапки волос, едва ли не проволочной на вид – столь массивно и блестяще она короновала пышущего здоровьем великана. Теперь его шевелюра свалявшимися клоками торчала из-под нелепого треуха. Похудевший Самуил Ефимович словно и ростом сдал или так казалось, потому что согнулись плечи в ветхом пальто, по-бабьи обмотанные под воротник рваной шалью.
От ледяного ветерка из разбитого окна агент ежился и натужно кашлял. Он суматошно зажимал рот рукавицей, чтобы не раскатилось по гулкому парадному, в полумраке которого выступы в основном наглухо запертых, заколоченных дверей чудились поставленными на попа гробами.
– Где же вы бедовали, Самуил Ефимович? – осведомился Орловский, дымя паром дыхания из заиндевелой бороды, которую наклеил с усищами для неузнаваемости почти до глаз поверх своих бородки и усов.
– Большей частью в Москве.
– Почему?
Могель, утерев мокрый нос непонятно откуда попавшей к нему ямщицкой рукавицей, повел покрасневшими выпуклыми глазами и величественно бросил:
– ЦК нашему помогал, ведь в июле нам удалось захватить здание ЧеКи на Лубянке и арестовать Дзержинского.
Орловский порадовался, что почти не видно их лиц: он, не сдержавшись, улыбнулся. Появившийся в Петрограде сразу после Февральской революции из нью-йоркской эмиграции Могель ни тогда, ни после, включая октябрьский переворот, не ввязывался ни в какие боевые переделки. Никогда он не держал в руках иное оружие, нежели перо и пачки денег, за которые наладил подпольное освобождение платежеспособных арестантов из «Крестов» и был готов на все.
– Отчего же вернулись сюда, где многие отлично знают ваше левоэсеровское прошлое? – спросил Орловский.
Могель откашлялся и будто сплюнул:
– В Москве еще более опасным людям понадобился, ведь моя настоящая фамилия – Ванберг! Дело о покупке английской валюты помните?
– Что-о? Так по нему вас должны на расправу искать десятка полтора человек.
Бывший судебный следователь по особо важным делам Его Императорского Величества, статский советник Орловский с легкостью вспомнил то нашумевшее дело. Временное правительство ограничило свободную покупку иностранной валюты – операции надлежало производить через кредитную канцелярию. Провинциальным предпринимателям по подобным мелочам некогда было ездить в Петроград, и нашлись дельцы, взявшие на себя такие поручения. Особенно энергичным среди них стал некий Ванберг, которому доверители однажды вручили более восьми миллионов рублей. Каждому из тех фабрикантов и заводчиков он выдал расписку в приеме денег для покупки валюты, подписанную директором канцелярии.
На этот раз валюту Ванберг долго не передавал, и некоторые его доверители поехали в Петроград. В кредитной канцелярии они вдруг узнали, что тот сюда никаких денег на покупку фунтов стерлингов не представлял, а выданные им расписки подложны! Ванберга привлекли к судебной ответственности по обвинению в мошенничествах и подлогах, а пятнадцать потерпевших стали гражданскими истцами, но во время следствия произошел октябрьский переворот.
Могель-Ванберг уныло взглянул на Орловского-Орлинского и кивнул.
– Именно столько было тех людей, Бронислав Иванович, но теперь расправятся и с ними. Пятнадцать бывших истцов привлечены следственной комиссией при Московском революционном трибунале в качестве обвиняемых в спекуляции той самой английской валютой.
– Сплошной абсурд! Но как теперь выяснились эти обстоятельства?
– Из-за большевистского переворота мой следователь скрылся, и дело пропало, а я превратился в эсера Могеля. Но недавно на одном обыске чекисты случайно нашли ту папку со всеми следственными бумагами и передали в Москву трибунальскому следователю. Этот красный идиот привлек спекулянтами пострадавших лиц, и снова ищут меня.
Орловский сделал вид, что вслушивается в звуки на дворе. На самом деле обдумывал: зачем ему дальше сотрудничать с гениальным, конечно, агентом, но которого теперь левым эсером разыскивает ЧеКа и мошенником – трибунал?
Самуил Ефимович, словно откликаясь на его мысли, немедленно выложил козыри:
– В Москве я познакомился с женой Ленина Крупской, предлагая купить ей дачу под Москвой. Также там от моих товарищей по левоэсеровской партии, работавших в ЧеКе, получил новые компрометирующие сведения и служебную информацию на Дзержинского, его заместителя Петерса и петроградских чекистов.
Он выдернул из-за пазухи вощеный конверт с комом папиросных бумаг и протянул его резиденту. Петерс в августе-сентябре разгромил «заговор послов», с рядовыми участниками которого сейчас расправлялся трибунал в Митрофаньевском зале Кремля. Орловский вместе со своим другом, английским разведчиком Сиднеем Рейли активно помогал этому предприятию джентльменов, попавшихся на очередную удочку чекистов, и мгновенно насторожился.
– Посветите, – он достал зажигалку и сунул ее Могелю.
В свете вспыхнувшего огонька Орловский развернул донесения, бегло просмотрев те, что касались Петерса и «заговора джентльменов».
Окончательно решая судьбу сотрудничества с Могелем, резидент уточнил:
– Вы смогли бы помочь в скупке русских ценных бумаг и перепродаже их сотрудникам германского посольства?
От отчаянного взмаха пятерней в удалой рукавичке у Могеля заклинило в груди, он поперхнулся.
Откашлявшись до выступивших слез, агент воскликнул:
– Да это же мое родное дело, милейший Бронислав Иванович! Я – природный биржевик и в гробу хочу видеть всякие другие комбинации!
– Тише. Вот вам деньги и ключ от конспиративной квартиры, – Орловский протянул ему пачку кредиток с ключом, назвал адрес.
Взволнованный Могель, пряча деньги ближе к сердцу, не послушался, стал прочувствованно благодарить, отчего звуки в нутре подъезда громко ударились в стены... И Орловский в эхе успел уловить какие-то движения внизу.
Он, предостерегающе подняв руку, перегнулся через перила. Так и есть: на нижних маршах разглядел чьи-то замершие силуэты! Это, конечно, был «хвост» за Могелем, а теперь, очевидно, к филеру пожаловала подмога. И, судя по всему, чекисты неуклюже двинулись к ним по лестнице.
Орловский выдернул кольт и второй револьвер, который протянул Могелю с еле слышными словами:
– Вы привели «хвост», чекисты поднимаются по наши души. Возьмите револьвер, ежели не имеете своего. Будем уходить по крышам. Я этот дом и соседние превосходно знаю, на такой случай и выбрал для беседы.
Даже в темноте стало заметно, как у Самуила Ефимовича побелело лицо, он зашептал:
– Увольте от оружия, я уж как-нибудь обойдусь без него.
– Как же вы помогали вашему ЦК на московских баррикадах? – не удержался от насмешки Орловский.
Резидент расстегнул шубу, сунул револьверы за поясной офицерский ремень и небрежно скинул тяжелого енота на пол, оставшись в свитере, обтянувшим его атлетическую фигуру. Чекисты старались подниматься беззвучно и медлили, у разведчиков Орги, как называлась подпольная агентурная сеть Орловского, оставалось время, чтобы проскользнуть через верхний пятый этаж на чердак.
Могель вдруг содрал с распрямившихся плечей шаль и пальтишко, рванул с пола шубу и напялил ее.
– Вы что, Самуил Ефимович! – схватил Орловский его за плечо. – Так не уйдете, крыши обледенели, запутаетесь в шубе.
На раскрасневшейся теперь физиономии агента чуть не выступил пот. С не меньшей силенкой он цапнул Орловского за плечо и забормотал, выкатывая и без того осоловелые глаза:
– Этакое добро броса-ать? Побойтесь Бога, Бронислав Иваныч! В шубе я наверняка уйду, есть за что ножки-то ломать.
Орловский сокрушенно махнул рукой и распорядился вполголоса:
– Я прикрою вас огнем. По крышам уходите налево, в сторону Литейного, в том направлении они в стык. На следующей крыше ныряйте в первое же чердачное окно, спускайтесь в подъезд и дуйте на выход, от него начинается проходной двор.
Он приложил палец к губам и указал вверх, чтобы двигаться беззвучно. Могель первым, подобрав полы шубы, неслышными шагами понесся к чердаку лестничными маршами.
Орловский так же пролетел за ним, и в последний раз прислушался под чердачным лазом. Крадущаяся снизу облава ничем не выдавала себя.
Резидент скользнул на чердак и закрыл люк, привалив его сверху оказавшимся рядом громоздким сундуком в ржавой жестяной обшивке.
На крыше у Орловского занялось дыхание от студеного ветра. Под его порывом он пригнулся и поскользнулся на медном скате, но сразу выровнялся, встав на колено. Через ткань бриджей ледяно ожгло металлом, он взглянул вверх: блистающее пулями звезд небо словно взяло на прицел.
Как там Самуил Ефимович? Агентурщик огляделся по сторонам и радостно изумился – нескладный Могель, приподняв енота, что царский горностай, ловко драпал по самому коньку крыши в нужном направлении.
Непроглядной преисподней лежал город внизу, в эту зиму уже почти все его уличные фонари не горели. И православно зная, что беда всегда катит снизу, помня о пожарной лесенке, выходящей на крышу за ближайшей печной трубой, резидент сперва бросился туда. По всем правилам облавы дома чекисты должны были обложить подъезд и с чердака.
Он не ошибся – передний чекист с этой лесенки уже показался, держась за кромку крыши. Мастер французского бокса саватт – боя ногами – Орловский увидел, что не успевает перехватить его в этом беспомощном положении, а наделать шум револьверной пальбой было преждевременно.
Ежеутренне тренировавшийся по системе «Шоссон» профессора Шарлемона-старшего Орловский ринулся с гребня крыши, как бы выполняя шассе-круазе с прыжком: правая нога подается вперед, а левая сгибается в колене. На скользкой ледовой крыше это была смесь разных движений, чтобы нанести единственный и точный удар-шассе в башку под шапкой с красной звездочкой.
Раз! – пятка с каблуком сапога Орловского вонзилась в лоб чекиста. Тот полетел вниз, даже не успев вскрикнуть.
По обледенелым перекладинам на крышу карабкались еще двое. Орловский опустился к верхнему, гимнастически повис на руках и сбил его на землю ногой в голову. Нижний уставился на него вытаращенными глазами, закричал. Последний чекист суматошно заскользил по лесенке вниз и сорвался, с воплем канул в черноту дворового колодца.
Снова выскочивший на гребень крыши агентурщик услышал, что сундук с чердачного люка из парадного шумно сбрасывают и стреляют вверх. Могеля уже не было видно, Орловский устремился в противоположную отходу агента сторону.
Резидент, пружиня ногами в мягких сапогах, то канатоходцем по коньку, то, опираясь на кладки труб, пролетел уже половину крыши, когда сзади по нему ударили из нескольких маузеров.
Пули вокруг него звонко рикошетили и впивались в медную кровлю. Орловский упал за ближайшую трубу, открыв из двух револьверов ответный огонь.
Больше наудачу, для проволочки времени стрелял резидент, чтобы Могель наверняка скрылся, и оглядывался на заветный угол крыши, откуда спускалась во двор еще одна пожарная лесенка. На нее для ухода он рассчитывал, она должна была быть свободной, ведь чекисты пытались обкладывать их с Могелем по ближней лесенке к чердаку, вокруг которого начался сыр-бор. Но со спасительного угла крыши вдруг тоже застучали выстрелы…
Повсюду обошли! У белого резидента не было дороги ни вперед, ни назад. Остался всего один шанс у поручика Орловского, закончившего в этом офицерском звании карьеру артиллериста на Мировой войне, дравшегося добровольцем-пушкарем еще на русско-японской. Шанс – это дом в четыре этажа, стоявший углом поблизости. Словно для удобства прыжка, он был ненамного ниже пятиэтажного, на котором лежал под пулями агентурщик. Как близко? С десяток метров надо было пролететь над двором, чтобы приземлиться и удержаться на ледяной крыше четырехэтажки.
Бывший военный прокурор, контрразведчик и следователь Ставки Его Императорского Величества, кавалер орденов Святой Анны, Святого Станислава, Святого Владимира с мечами и с бантом Орловский и минуты не раздумывал. Он примостил револьверы за ремень, плотнее надвинул боярку на русый ежик волос и осенил себя крестным знамением.
Для своего, возможно, последнего в жизни круазе и гимнастического трюка резидент привскочил, в урагане пуль неторопливо разбежался и взвился в воздух.
Снаряд его тела описал дугу и угодил на крышу четырехэтажки у самой ее кромки. Орловский покатился вниз, но неимоверным усилием задержался на краю, вцепившись в желоб продольного водостока.
Чекисты, сгрудившиеся на противоположной крыше, с дикими криками открыли огонь по распластавшемуся телу поручика. Да Бог был с ним, Орловский кошкой вскарабкался к трубе неподалеку и укрылся за нею.
Агентурщик выбрал для встречи с провалившимся Могелем этот квартал и потому, что поблизости на Сергиевской улице была его комиссарская квартира. В считанные минуты после приключения на крышах 35-летний резидент через отлично изученные им проходные дворы пробрался к своему дому, и под свистки переполошившихся окрестных патрулей скользнул в собственные апартаменты.
+ + +
Разведчик белого подполья, штабс-ротмистр Лейб-Гвардии Кавалергардского Ее Величества Государыни Императрицы Марии Федоровны полка Александр Евгеньевич де Экьюпаре отстреливался через дверь своей конспиративной петроградской квартиры в чекистов, внезапно нагрянувших его арестовать.
Штабс-ротмистру нужно было выгадать минуты, чтобы успеть добежать в библиотеку, воспользоваться там потайным рычагом, отодвигающим книжные полки, и по проходу за ними скрыться в черный ход, ведущий к неприметной дверце в глухой переулок на все четыре стороны.
Де Экьюпаре опустил дымящийся смит-вессон и крикнул:
- Я сдаюсь, господа!
- Мы тебе не господа, гадость офицерская! - рявкнули в ответ.
- Согласитесь, и "товарищами" мне невозможно вас назвать. Прекратите палить, я открою дверь.
- Давно бы так, - весело проговорили на лестнице, - без толку в доме всех взгомозил. Деваться-то все одно тебе некуда и стреляться, видать, неохота.
Красавец-кавалергард усмехнулся, прищурил зеленые глаза под рассыпавшейся по лбу волной волос, сунул револьвер за пазуху и перекрестился. Потом вынул лимонку из кармана кителя без погон и сдернул с нее кольцо. Свободной рукой он отомкнул дверь и метнул гранату на лестничную площадку!
Под гром взрыва де Экьюпаре пролетел в библиотеку, нажал кнопку потайного механизма - полки с кожаными корешками золотого тиснения легко поехали в сторону. Офицер снова надавил на кнопку, чтобы после его исчезновения они встали на место, и ринулся в открывшийся проем, скатился со второго этажа по ступенькам черного хода.
В вечернем переулке его ожгло ледяным нынешним ветерком с Финского залива, но кавалергард от него страстно вдохнул, будто хватил замороженного шампанского. Хмель свободы остро ударил ему в голову. Де Экьюпаре бросился через проходные дворы в сторону Сергиевской улицы, вынужденный в таких обстоятельствах укрыться на квартире соратника, которого знал Виктором Глебовичем Орловским еще по службе в Ставке Верховного Главнокомандующего…
Его высокородие статский советник (по этому гражданскому чину соответствовавший званию армейского полковника) Орловский был направлен Верховным руководителем Добровольческой армии генералом М.В.Алексеевым в Петроград для создания антибольшевистской разведки прошлой зимой, а де Экьюпаре прибыл сюда от генерала Алексеева летом. Кавалергард сразу связался с руководителем белой Орги (от слова "организация") Орловским, но главным заданием штабс-ротмистра было взаимодействие с резидентом союзнической английской разведки МИ1С Эрнестом Бойсом, находившимся в Петрограде.
В то время вслед за спровоцированным большевиками "мятежом левых эсеров", позволившим ленинцам разгромить опаснейших конкурентов уже стотысячной этой партии, Дзержинский продолжал разворачивать такую же грандиозную провокацию, известную как "заговор послов" или "заговор Локкарта". Его "раскрытие" должно было воспламенить красный террор и грязно скомпрометировать послов великих стран. Для этого в июне Дзержинский направил в Петроград чекистов-латышей Буйкиса и Спрогиса, где они выдавали себя за представителей московского контрреволюционного подполья под фамилиями Шмидкен и Бредис.
В Петрограде "контрреволюционеры" встретились с военно-морским атташе посольства Великобритании капитаном Кроми, который поверил им, будто латышские стрелки здесь и в Москве готовы свергнуть коммунистов. С одобрения резидента Бойса Кроми свел этих "посланцев" с находившимся в городе Рейли, так же увлекшимся их предложениями. По рекомендации петроградских разведчиков МИ1С провокаторы в Москве получили аудиенцию у главы английской дипломатической миссии Роберта Локкарта, действовавшего там после отзыва из Петрограда британского посла. На этой встрече вместе с чекистами появился и подыграл им всамделишный командир 1-го дивизиона латышских стрелков Берзин, и они убедили Локкарта, что стоит привлечь к затее по свержению Советов других дипломатов.
"Восстание" красных латышей агенты Дзержинского стали обсуждать и готовить под крылом Локкарта на уровне генконсульства США, французского военного атташе сообща с разведчиками Антанты. Ликвидировали чекисты этот свой заговор в унисон расправе за убийство 30 августа Урицкого и ранение Ленина, развязав долгожданный ими красный террор. Начали с того, что 31 августа в Петрограде ворвались во главе "возмущенной толпы" в здание английского посольства, где в перестрелке убили капитана Кроми. Арестовали Локкарта и Бойса, Рейли удалось бежать.
Локкарт после второго ареста отсидел месяц под стражей в Кремле, а Бойс - в тюрьме и они были высланы, Рейли за лихие операции против большевиков отличили в Англии "Военным Крестом", а в лубянских камерах ждали расстрела помощники джентльменов. Под трибунал выставили из них около двух десятков человек.
Среди подсудимых был единственный специалист агентурного дела - американский разведчик Каламатиано. Другие к "заговору" имели случайное отношение: англичанин Хойт, трое чехов, двое русских генералов, господа с неприятными для советских судей фамилиями Голицын, Потемкин. Привлекли даже восемнадцатилетнюю артистку Художественного театра Елизавету Оттен, больше в постели доверившуюся сердцееду Рейли.
На допросах и процессе они держались по-разному, но нередко их признания отзывались ревом грузовиков, летящих за очередными арестантами по делу. Поэтому кавалергард с фамилией доблестного французского рода, служившего несколько веков русской короне, лейб-гвардии штабс-ротмистр, работавший на английского резидента, пока тот не исчез, не задумываясь стрелял через дверь, услышав:
- Открывай - ЧеКа!
…Де Экьюпаре, стоя на площадке перед квартирой Орловского, пригладил светлую шевелюру, оправил китель и условно постучал в дверь.
Хозяин мгновенно распахнул ее, втащил продрогшего гвардейца и ободрил:
- И я только-только пожаловал в таком же виде и эдаким же аллюром из-под чекистских пуль.
Оба фронтовики, они небрежно позубоскалили по этому поводу. Решили, что Орловскому повезло больше, хотя бы потому как позаимствованная им шуба из гардероба бежавших хозяев его квартиры осталась-таки у своего человека.
Сели пить чай в столовой этих апартаментов еще из двух спален и гостиной на бывшей фешенебельной Сергиевской улице. Сюда вселил ответственного товарища Орлинского Совет комиссаров Петроградской трудовой коммуны, с конца апреля преобразованной в Союз коммун Северной области (СКСО), куда вместе с петроградцами вошли Архангельская, Вологодская, Новгородская, Олонецкая и Псковская губернии. Несмотря на звучное наименование нового сообщества, голод продолжал добивать горожан. По карточкам вместо хлеба все чаще выдавали овес, исчезал картофель, даже из кожуры которого наладили печь что-то вроде оладьев. На смену лепешкам из жесткой маисовой муки пришла кофейная гуща. Гнусно царила вобла, брюква стала деликатесом.
К "пустому" чаю у господина Орловского, не смевшего расходовать из средств Орги себе на исключительное питание, не было и сахарина, заменившего сахар. Выручила угостить кавалергарда оставшаяся в квартире от рачительных хозяев гомеопатическая аптечка с медикаментами в сахарных крупинках. Его высокородие с его благородием наслаждались их прикусыванием, то есть слизыванием с гомеопатических шариков, к чаю из мятки, поданному Орловским в золоченых чашках стиля барокко из сервиза Императорского фарфорового завода.
- Удалось узнать, Александр, подробности расстрела ваших однополчан-кавалергардов летом, на следующую ночь после Ильина дня, - рассказывал Орловский, поблескивая серыми глазами под высоким белокожим лбом. - Ими с одним из моих людей в трактире поделился спившийся шофер тех рейсов Савлов. Чекисты, говорит, баловали нас спиртом, а в норме ни за что машину не заведешь на такое дело. Бывало, выпьешь с бутылку и везешь. Запомнил он рейс с офицерами, потому что двое из них были сыновьями настоятеля Казанского собора протоиерея Философа Орнатского, который сам ехал на смерть в этой же машине. Когда Философа Николаевича на квартире, в доме соборного притча на Казанской улице арестовали, его старший сын Николай добровольно вызвался сопровождать отца, а среднему Борису приказали ехать с конвоирами. Кстати, Владимира, младшего сына-офицера батюшки, расстреляли позже, в начале красного террора.
- Отец Философ ведь был депутатом Городской Думы, блестящим проповедником-оратором и создателем многих детских приютов для бедняков.
- Да, батюшка после переворота церковно-общественной деятельности не бросил. Он не отказывался служить в храмах самого опасного пролетарского района - Нарвской заставы и неизменно выступал против декрета "о свободе совести…", особенно - против того, что отменили в школах преподавание Закона Божия. На погребении убиенного на паперти Троицкого собора Александро-Невской лавры красными на его глазах своего шурина, протоиерея Петра Скипетрова он сказал такое слово, что даже бывший издатель "Нового Времени", господин Суворин написал батюшке частным образом: "На Вас, отец Философ, одна надежда, все вокруг молчат". А как взяли Философа Николаевича после его всенощной на Святого Пророка Божия Илию в Ильинской церкви на Пороховых в ПетроЧеКу на Гороховую, однажды в воскресенье после обедни в сквере перед Казанским собором собралась многотысячная толпа прихожан. С хоругвями, иконами, с пением молитв пошли освобождать по Невскому на Гороховую своего батюшку. Там к ним вышел чекист и заверил, что отца Философа скоро выпустят, а сейчас он в камере в полной безопасности.
- А, выходит, расстреляли батюшку сразу в ночь после его ареста, - печально заключил де Экьюпаре.
- Именно так. Савлов рассказал, что в ту ночь с отцом Философом Орнатским и его двумя сыновьями взяли на грузовик из разных тюрем десятка три офицеров элитарных полков, истинных монархистов. Из ваших кавалергардов ему сильно врезался в память полковник Пунин, крепко тот ругал большевиков. Полковник конвойным говорил: "Погибнете вы! Хоть через двадцать лет, но все погибнете как псы. А Россия потом опять будет как Россия".
Гвардеец притушил блеск глаз, встал из-за стола и перекрестился на иконы в углу в память убиенных.
Орловский, кивая головой с коротким бобриком волос, провел пальцами по усам и бородке, продолжил:
- Отец Философ Пунина успокаивал: "Ничего, к Господу идем". Обратился батюшка ко всем: "Примите мое пастырское благословение и послушайте святые молитвы". Стал читать четко, твердым голосом отходную. Дождливая ночь была, офицеры молчали, крестились, конвойные отвернулись. Выехала машина за Лигово на берег Финского залива, а остановилась в Стрельне на молу. Там ее ждали чекисты, согнали смертников на землю, поставили всех в ряд. Подходили с наганами и стреляли в затылок. Отца Орнатского спросили: "Кого сначала убивать? Тебя или сыновей?" Батюшка сказал: "Сыновей", - опустился на колени и стал молиться за упокой их душ. Его потом рукояткой револьвера сбили на землю и застрелили в голову… Убитых бросили в море. А труп отца Философа не утонул, его волны прибили у Ораниенбаума, там тайком православные и похоронили батюшку.
Кавалергард слушал, опустив лицо в поднятые кисти поставленных на локти рук, и было непонятно, молится или скрывает слезы. Но когда отвел ладони, глаза лихорадочно сияли.
- А знаете, как расстреливают нынче? - спросил он. - О том, как это делается в Москве, рассказал один из моих самых отчаянных связных Аксюта, бежавший из Бутырской тюрьмы.
- Неужели из самой Бутырки удалось бежать? - заметил Орловский.
- Не совсем, Виктор. Он из-под конвоя в городе ушел, потому что закапывал расстрелянных и готовил с другими заключенными канавы для следующих жертв. Изо дня в день Аксюту в числе бутырских арестантов под стражей вывозили на грузовике к Ходынскому полю или на Ваганьковское кладбище. Там надзиратель отмерял в рост человека ширину канавы, длина же определялась числом намеченных под расстрел. Выкапывали на двадцать-тридцать человек и на много десятков больше. На самих расстрелах копачи не присутствовали, смертников и трупы не видели, заключенных привозили к могилам с телами, присыпанными землей руками палачей. Арестанты окончательно закапывали канавы и делали насыпь вдоль рва.
- Откуда же вашему Аксюте известны подробности расправ?
- Конвойные ему с другими копачами пересказывали. Первыми жертвами красного террора в сентябре пали священники и министры: православные епископ Селенгинский Ефрем (Кузнецов) и протоиерей Иоанн Восторгов, ксендз Лютостанский с братом, бывшие министры внутренних дел Маклаков и Алексей Николаевич Хвостов, председатель Государственного Совета Щегловитов, директор Департамента полиции Белецкий. Их поставили лицами вдоль могилы, отец Иоанн попросил палачей разрешить помолиться и попрощаться друг с другом.
Орловский уточнил:
- Ежели не ошибаюсь, настоятель храма Василия Блаженного батюшка Иоанн Восторгов, подобно отцу Философу Орнатскому неустанно обличал коммунистов?
- Еще как, Виктор! Он осознанно шел на мученическую смерть. По воскресеньям в четыре часа отец Иоанн служил молебен на Красной площади и так громил в проповеди большевиков, что ее всегда слышали ходившие по кремлевской стене чекисты… Тем не менее, перед расстрелом ему не отказали в последней просьбе. Смертники встали на колени для молитвы, после нее подошли под благословение преосвященного Ефрема и отца Иоанна, все простились друг с другом и вернулись на свои места. Батюшка Иоанн призвал православных с верою в милосердие Божие и возрождение Родины принести искупительную жертву. "Я готов", - обратился он к палачам. Чекист подошел к батюшке сзади, вывернул ему руку за спину и выстрелил в затылок, одновременно толкнув в могилу. Потом убили остальных. Николай Алексеевич Маклаков поразил своим хладнокровием, Иван Григорьевич Щегловитов по болезни с трудом передвигался, но также ни в чем не проявил никакого страха.
- Иван Григорьевич-то и министром юстиции до пятнадцатого года трудился, упокой, Господи, его душу. Как было и с ним не расправиться в первую голову негодяям? Был покровителем "Союза Русского Народа", одним из организаторов расследования по "Делу Бейлиса", обвинителем на процессе Каляева… Александр, в печати большевики сообщили, что за сентябрь по постановлениям Петроградской ЧеКи было расстреляно пятьсот заложников. У вас есть правдивые сведения из разведисточников? - спросил любящий точность Орловский.
- Разумеется. Число сентябрьских казненных - тысяча триста человек. Убивали и по решению местных Советов, лишь в Кронштадте за одну ночь расстреляли четыреста заложников. Я почти наизусть помню на этот счет строки из донесения английского военного священника лорду Керзону: "Две барки, наполненные офицерами, потоплены, и трупы их выбросили в имении одного из моих друзей, расположенном на Финском заливе: многие были связаны по двое и по трое колючей проволокой".
Шел Рождественский пост, разведчик и резидент с особым усердием встали на вечернее молитвенное правило. В конце его помолились за упокой душ Новомучеников Российских и своего вдохновителя и начальника генерала Алексеева, скончавшегося в октябре в Екатеринодаре, который добровольцы после взятия в августе сделали белой столицей.
Орловский возгласил отпуст:
- Христос, истинный Бог наш, молитвами святаго Царя-Мученика Николая Государя Российского, Наследника его отрока Алексия-Царевича, благоверныя Царицы-мученицы и чад ее Царевен-мучениц помилует и спасет нас, яко Благ и Человеколюбец.
Де Экьюпаре возразил, что тот обращается к расстрелянной в июле Августейшей Семье как к уже канонизированным Церковью святым:
- Царственные мученики еще не прославлены и чудеса от них не явлены.
Потомок старинного дворянского рода Орловских, в котором сотни лет были монахи, священники, профессора Духовных академий, а отец Виктора Глебовича окончил Вологодскую бурсу, хотя потом и стал офицером, ответил:
- В житиях святых, Александр, чтите, когда на телесах мучеников без всякого прославления христиане храмы строили, лампады возжигали и молились им яко предстоятелям и ходатаям. А разве происшедшие сегодня события с нами, верными царскими слугами, и то, что мы еще живы, не чудеса?
(Продолжение на следующих стр.)
|
|
| |
|
