В.Черкасов-Георгиевский. Роман "РУЛЕТКА ГОСПОДИНА ОРЛОВСКОГО" -- 1-я книга дилогии. Часть I. БЕЛЫЙ РЕЗИДЕНТ
Послано: Admin 13 Ноя, 2011 г. - 11:08
Литстраница
|
ОБЩЕЕ ОГЛАВЛЕНИЕ>>>
ИЗДАТЕЛЬСКАЯ АННОТАЦИЯ -- Книга первая дилогии: Черкасов-Георгиевский В. Г. РУЛЕТКА ГОСПОДИНА ОРЛОВСКОГО. Роман. - М.: ТЕРРА - Книжный клуб, 2004. - 304 с., переплет. Оформление художника О.Радкевича. ISBN 5-275-01120-2
Во всех произведениях серии о русском асе агентурного дела Орловском автор -- лауреат Всероссийской литературной премии -- В.Черкасов-Георгиевский использует свое мастерство романиста и багаж знатока Белого Движения.
В этой книге резидент белой разведки под личиной комиссара Наркомюста борется с чекистами и отбивает у бандитов-"гаврилок" святые мощи и императорские драгоценности. Ему помогают французская разведка, боевики Б.Савинкова и дважды Георгиевский кавалер Мари Лисова (Захарченко). Повествование написано по документальным материалам о судьбе статского советника В.Г.Орлова (1882-1941).
Публикация посвящается 94-хлетию создания Белой Гвардии на Юге России
ЧАСТЬ I. БЕЛЫЙ РЕЗИДЕНТ
Глава первая
В конце марта 1918 года в Петрограде около Невского проспекта на Екатерининской улице отчаянные злоумышленники забрались ночью в здание бывшего Министерства внутренних дел. В апартаментах, еще не утративших имперской роскоши, они ограбили кабинет председателя 6-й Петроградской уголовно-следственной комиссии при Народном комиссариате юстиции РСФСР Бронислава Ивановича Орлинского.
Совсем недавно, в начале марта, "Красная газета" победно заявляла о значительном снижении количества вооруженных нападений и грабежей после того, как в конце февраля Комитет революционной охраны Петрограда постановил расстреливать на месте грабителей и погромщиков. За сутки 26 февраля - в течение дня и ночи - без промедления к стенке поставили двадцать преступников. Это был ответ на вал разбоя, бушевавшего в городе, когда ежедневно совершалось более двухсот особо опасных правонарушений.
В январе, например, среди бела дня сняли шубу с едущего на извозчике в Таврический дворец заседать на Третьем Всероссийском съезде Советов комиссара Урицкого. В феврале в гостиницу "Медведь" под видом чекистов явилась группа вооруженных лиц с фальшивым ордером на обыск и отняла у постояльцев и ресторанных посетителей десятки тысяч рублей. К концу того же месяца к городскому ломбарду на Васильевском острове подкатили на двух автомобилях налетчики. Они разоружили сторожей и заявили, что являются анархо-коммунистами и грабят только богатых. Прихватив здесь ценностей на сотни тысяч рублей, новоявленные экспроприаторы благополучно скрылись.
Из самых дерзких оказался тогда налет на теперь уже многострадальный Комиссариат юстиции. 22 февраля трое его сотрудников получили в казначействе деньги для зарплаты коллегам. Когда они подъехали на пролетке к дверям комиссариата, туда же следом подлетела легковая машина. Из нее выскочила троица с револьверами в руках, выхватила упаковки денег у комиссариатских служащих и была такова.
В городе правили бал отчаянные "птенцы Керенского" - около двадцати тысяч уголовников, освобожденных из тюрем по амнистии Временного правительства, а также около шестидесяти тысяч дезертиров, ставших преступным элементом с середины прошлого года, когда они бросили русско-германский фронт. В связи со всем этим буквально на днях, 21 марта, председатель Петрочеки Урицкий выпустил постановление с требованием к населению в трехдневный срок сдать незарегистрированное оружие, которое скопилось у гражданских лиц в огромном количестве...
С утра вместе с негодующими подчиненными комиссар Орлинский - стройный, широкоплечий человек тридцати пяти лет, коротко стриженый, в офицерской гимнастерке с белоснежным подворотничком, в галифе и отлично начищенных сапогах, - осматривал разоренное помещение. Сквозь круглые очки в тонкой золотой оправе он перечитывал оставленную налетчиками надпись мелом на его письменном столе: "Будешь помнить Колодина, сволочь!"
...Антон Евлампиевич Колодин и до этого проявлял себя своеобразно.
Когда на незаконной перепродаже партии шинельного сукна Антон Евлампиевич попался чекистам впервые, те решили проследить за масштабами его спекулянтских операций и предложили освободить за миллион советских рублей. То была изряднейшая сумма - средняя заработная плата составляла несколько тысяч рублей. Хотя, впрочем, на рынке коробка спичек стоила около восьмидесяти целковых, свеча - около пятисот, фунт керосина - приблизительно восемьсот.
Колодин же сходу заплатил миллион, и на воле под негласным надзором Чеки неделю занимался своим прежним промыслом. Вскоре чекисты снова подловили перекупщика и поместили за решетку, потребовав с него уже двухмилионный выкуп. Антон Евлампиевич с легкостью выложил такие деньги. Чекисты решили: успел нажить целое состояние, - продолжив наблюдение за колодинскими махинациями.
Когда они взяли Колодина в третий раз, то заломили отступного уже в пять "лимончиков" рублей. Впервые барышник задумался и попросил на сборы требуемой суммы пару дней. Принес ее в срок до копеечки!
Выпущенному на свободу Колодину следовало бы хоть на время затаиться, прекратить сделки на черном рынке и выкупы у чрезвычайки. Однако гайка слаба у азартного человека на такое - попался чекистам и в очередной раз.
- Сколько, господин товарищ? - привычно спросил у дознавателя на допросе пожилой, но энергичнейший Антон Евлампиевич.
- Десять миллионов.
У Колодина дернулась толстая щека.
- Столько мне не осилить.
Чекист лениво поправил на боку маузер в деревянной кобуре.
- Или деньги, или к стенке.
Спекулянт уточнил:
- Сколь времени даете на сбор суммы?
- Пять дней.
Задержанный замотал лысой головой.
- Надобно не меньше двух недель!
- Неделю, ни дня больше, - отрезал чекист.
Ровно через неделю прибыл Колодин в Петроградскую Чеку на Гороховую улицу, 2 с огромным свертком под мышкой, за ним двое помощников волокли в мешке что-то тяжелое.
Антон Евлампиевич извинился, разворачивая сверток, и объяснил:
- Здесь семь миллионов. Никак не мог больше, времени в обрез... Остальное можете допечатать сами, станок я захватил.
Колодин кивнул подручным, те извлекли из мешка машину для изготовления отличных совзнаков.
Деньги советского Госбанка выглядели более или менее внушительно в море купюр, выплеснувшемся по бывшей Российской Империи; не то, что армавирские "груши", "кузнецы" правительства Центро-Сибири, "шпалы" Северной области, амурские "мухинки", украинские "яичницы" и "аэропланы", которые, бывало, печатались только с одной стороны листа и мало отличались от бутылочных этикеток.
Одним словом, выдающиеся деловые люди послереволюционного Петрограда типа Колодина по поводу денег особо не расстраивались: у каждого был свой печатный станок!
Ничего не подозревавший о взаимоотношениях Антона Евлампиевича с Чекой начальник входившего в Комиссариат юстиции Петроградского уголовного розыска А. А. Кирпичников арестовал Колодина за спекуляцию окончательно. Он не стал церемониться с арестантом и когда узнал о фокусах с ним чрезвычайки, потому что являлся бывшим начальником питерской сыскной полиции и ни во что не ставил как былую, так и нынешнюю охранку. Правда, чекисты, уже выяснившие колодинские связи, все равно потеряли интерес к Антону Евлампиевичу.
Поэтому дело Колодина оказалось в ведении председателя комиссии Наркомюста Орлинского, начавшего готовить его к ревтрибуналу, суд которого неминуемо заканчивался для таких, как Антон Евлампиевич, расстрелом. И вот за три дня до трибунальского заседания Колодин бежал из петроградской тюрьмы "Кресты", а теперь отомстил при помощи налетчиков Орлинскому, чуть не пустившему ловкача в расход...
На кабинетном окне снаружи была перепилена решетка, выставлено стекло, внутри взломали стол и венской работы секретер красного дерева, отделанный бронзой. Ящики вычищены до последней бумажки, стол и пол сплошь усеяны обрывками бумаги, папки с делами исчезли. Из вещей пропали дорогие сафьяновый портфель, пресс-папье, расписная лаковая шкатулка с канцелярскими принадлежностями.
В комнату заглянул председатель соседней 5-й уголовно-следственной комиссии Мирон Прохорович Турков, ровесник Орлинского. Рыжий от природы, он имел такого же цвета кустистые брови, припудривал после бритья лицо и вдобавок обладал золотыми пломбами в передних зубах.
- Шнифферы потрудились, - назвал Турков взломщиков мелкого пошиба в отличие от "медвежатников", "музыкантов", работавших только по сейфам, и присовокупил любимую поговорку: - Плохо не клади, вора в грех не вводи!
Первым обнаружил взлом привратник Иван Мокеевич Колотиков, стороживший здание еще при императорских чиновниках. Когда рассвело, он из бокового крыла увидел на фасаде первого этажа развороченное окно кабинета Орлинского.
Находившийся сейчас здесь Иван Мокеевич не особенно переживал, потому как злодеи влезли снаружи, за что больше должны отвечать уличные патрули Комитета революционной охраны. Но старик внезапно переменился в лице, когда Орлинский заметил в бумажном ворохе на столе совершенно посторонний ему, некурящему, предмет: металлический портсигар с гравировкой, изображавшей сцену из военной жизни.
Обратились в уголовный розыск по соседству, и сразу же два его сотрудника явились в кабинет с собаками-ищейками. Те обнюхали портсигар и мгновенно взяли след, который почему-то вел не через окно на улицу, откуда пришли и куда должны были уйти воры, а внутрь здания. Псы понеслись прямо в привратницкую Колотикова, огласив ее радостным лаем.
Дело в том, что и старичок не курил. Поэтому он, хотя прежде всех и заходил в обворованный кабинет, не мог оставить там никакого портсигара. Что за нужда была хозяину этой вещицы побывать и в привратницкой? Не наводчик ли ночной кражи сам Иван Мокеевич?
С меловым лицом стоял привратник под прицелом взглядов собравшейся кучки служащих.
Кто-то проговорил со вздохом:
- Эх, Мокеич, несчастье ты маринованное...
Тем не менее комиссар Орлинский почему-то не стал в этот день допрашивать старика.
+ + +
Сегодня Бронислав Иванович не засиделся до ночи, как обычно. Когда начало смеркаться, он собрал вновь заведенные папки, поглядел через уже вставленное оконное стекло и чему-то улыбнулся. Поднялся из-за резного письменного стола елизаветинского рококо с капризно изогнутыми завитками, надел офицерскую шинель с ало-черными артиллерийскими петлицами и защитного цвета фуражку, отчего стал походить на породистого батарейца - высоколобый, сероглазый, с русыми усами и бородкой на удлиненном лице.
От подъезда комиссариата Орлинский зашагал к Невскому проспекту, любуясь архитектурным парадом на прилегающей Александринской площади со сквером, где в центре высился памятник Екатерине Великой. В глубине впечатлял длинный фасад Публичной библиотеки, на котором между восемнадцатью колоннами были установлены статуи ученых и поэтов античного мира. Величавой торжественностью как бы звучал Александринский театр, выделяясь своей шестиколонной лоджией под колесницей Аполлона, во многом напоминающей колесницу над Большим театром в Москве.
Ансамбль Аничкова дворца, где проводил детство Государь Император Николай Второй, отделялся от площади великолепным узорочьем чугунной решетки. Теперь в Аничкове расположился "Райпродукт", ведавший сельскохозяйственным инвентарем и машинами, текстилем, табаком и папиросами, кожей, обувью и галошами, стеклом, спичками и провизией... А дворцовые липы, сирень, вязы, помнящие царей, будоражили смолистым запахом набухающих почек так же, как и тогда, когда между ними по весенним аллеям скользили фрейлины, подбирая и приподнимая шлейфы платьев, прохаживались флигель-адъютанты в аксельбантах.
С угла Екатерининской и Невского Орлинский направился к Елисеевскому гастроному, остановился и оглядел его зал через огромные окна в стиле модерн, украшенные барельефами фигур и ваз. Там антоны колодины могли покупать из провизии все, чего душа пожелает.
На тротуаре рядом с Орлинским остановились и вытянули шеи к витрине две бывшие курсистки в поношенных коричневых пелеринах и зеленых платках-тальмах, приспущенных на плечи.
Та, у которой глаза ярче горели голодным блеском, пожаловалась подруге:
- Лика, а отчего последний раз по карточкам дали только полфунта хлеба, и очень скверного качества?
Лика ответила с мудростью, какую никогда не приобретали ни смолянки, ни бестужевки:
- Дай Бог, голубчик, чтобы и такой не заменяли этой гадкой крупой, и еще хуже - овощными, а то и фруктовыми консервами.
Самым доступным для петроградцев был суп из воблы и пшена. Даже картофельная шелуха, кофейная гуща переделывались в лепешки. Девушки при распределении хлебных карточек попали в самую неудачную, "буржуйскую" 4-ю категорию, которой "наместник Петрограда", председатель Совнаркома Петроградской Трудовой Коммуны Зиновьев грозился выдавать по осьмушке на два дня, усмехаясь: "Чтобы запаха хлеба не забыли".
Минувшая зима выдалась ранней и суровой, в ноябре 1917 года начались обильные снегопады, продолжившиеся в декабре с метелями. Мостовые и тротуары покрылись толстым слоем снега и наледи. На Невском намело такие сугробы, что можно было прикуривать от огня тогда еще действовавших газовых фонарей. Совнарком принял декрет о введении всеобщей повинности по очистке от снега улиц, в который Ленин лично внес уточнение о привлечении к ней в первую очередь нетрудовых элементов. Курсисткам вместе с пианистками и скрипачками из консерватории надлежало чистить тротуары, а накануне революционных дат в числе петроградских "буржуев" - убирать в казармах отхожие места и в конюшнях навоз.
У витрины Елисеевского прибавилось народу, остановились поглазеть еще две дамочки из "нетрудовых". Одна - в приличном пальто и "котах" из войлока, другая - в жакетке, обутая в соломенные туфли с полотняными оборками.
Их разговор, как и у девушек, свелся к короткому обмену фразами:
- Вот вам и советская власть. Сами того хотели...
- Обманули нас большевики.
- Ленин говорит, что через десять лет все хорошо будет.
- Нам-то что до этого? Умрем до той поры с голоду или от тифа.
Эпидемия сыпного тифа свирепствовала в городе с февраля, безжалостно кося и так стремительно тающее население. Если в 1916 году в Петрограде жило около двух с половиной миллионов человек, то к 1920 году останется чуть больше семисот тысяч.
Орлинский зашагал по Невскому к Аничкову мосту над Фонтанкой в надвигающейся темноте по слабо освещенному городу. Из-за нехватки топлива с ноября на электростанциях начались перебои, ток подавался в дома, учреждения по 6 часов в сутки. После переезда в середине марта в Москву советского правительства подача электроэнергии даже на важные объекты или прекращалась на несколько дней, или ее хватало лишь на 2 - 3 часа вечером. Жилые дома в основном освещались свечами и керосиновыми лампами, но на уличные фонари керосина не было.
Иностранцы, побывавшие здесь в эту пору, писали в зарубежной прессе:
"Улицы едва освещены, в домах почти не видно света в окнах. Я ощущал себя призраком, посетившим давно умерший город. Молчание и пустота на улицах...". "Широкие прямые артерии, мосты, перекинутые через Неву, река, казалось, принадлежали покинутому городу. Время от времени худой солдат в серой шинели, женщина, закутанная в шаль, проходили вдалеке, похожие на призраков в этом молчаливом забытье..."
Мимо Орлинского прогрохотал трамвай с пассажирами, висевшими на подножках. В такой давке однажды зимой у дамы вырезали полотнище каракулевой шубы во всю спину, и это она выяснила, лишь выйдя из вагона. Иностранцы сравнивали немногочисленные петроградские трамваи с двигающимися пчелиными ульями.
Для автомобилей не хватало бензина и запасных частей, чтобы их ремонтировать. Тем не менее в опустившейся на город тьме бойко шныряли грузовики с солдатами, спешившими на обыски "буржуазных" квартир в поисках "сокрытых запасов продовольствия". Заодно экспроприировались мебель, домашняя утварь, одежда, постельные принадлежности и так далее. С Гороховой то и дело выкатывали чекистские легковушки, направлявшиеся за арестантами.
Напоминая жирных грифов, пролетали шикарные автомобили - "хамовозы", развозившие красных вельмож. Эти-то, на ночь глядя, торопились куда? А, например, на "комиссарские обеды", лукулловские даже по меркам мирного времени; они давались в Смольном по личному распоряжению Зиновьева. В Мариинском театре для бонз были зарезервированы специальные места. Ложа "С", числящаяся за президиумом Петросовета, закрывалась на особый ключ, во время спектакля ее дверь безотлучно сторожил капельдинер. Определенные ложи и кресла были закреплены за Смольным, высшими чинами наркоматов.
Санкт-Петербург, святой град Петров, стал Петроградской трудовой коммуной, поименованный теперь так в память Парижской Коммуны.
+ + +
Комиссар Орлинский, не вынимая правой руки из кармана шинели, где сжимал рукоять офицерского кольта, перешел Аничков мост. Он добрался по глуховатым кварталам между Фонтанкой и Литейным проспектом до синематографа "Версаль", давно не работавшего из-за нехватки электричества. В его подвальном помещении пыталось выжить одноименное кабаре, набравшее свой штат из остатков блестящей ресторанной обслуги и эстрады Петрограда.
Бронислав Иванович быстро сбежал вниз по лестнице, переложил кольт в карман галифе и условленным стуком завсегдатая побарабанил в дверь. Она приоткрылась, вышибала, приветливо улыбающийся старому знакомцу, распахнул ее перед ним. У стойки гардероба швейцар в фуражке с полинялым галуном почтительно принял от Орлинского сброшенную шинель.
Оживившийся, засиявший глазами председатель наркоматовской комиссии стал самим собой: потомком старинного русского дворянского рода с Рязанщины - Виктором Глебовичем Орловским! На самом-то деле комиссар Орлинский являлся бывшим артиллерийским офицером, судебным следователем по особо важным политическим преступлениям, военным следователем по особо важным делам при штабе Верховного Главнокомандующего Русской армией, статским советником, а нынче - белым резидентом антибольшевистского разведывательного центра Орга: сокращенно от слова "организация". Никто в "Версале", конечно, не знал ничего этого о коммунисте с большим дореволюционным стажем Орлинском.
Господин Орловский прошел в зал, где с эстрады бархатным баритоном "со слезой" грек по происхождению, черноволосый, черноглазый красавец, любимец Петербурга Юрий Морфесси выводил:
Вы просите песен - их нет у меня:
На сердце такая немая тоска!
Так грустно, так грустно живется,
Так медленно сердце холодное бьется,
Что с песнями кончить пора...
Государь считал Морфесси лучшим в России исполнителем романсов и народных песен, даже приглашал к себе петь, чего не удостаивался и Шаляпин. Теперь за обласканными царем артистами, особенно Императорских театров, разъяренная чернь иногда гонялась с револьверами.
В "Версале", куда случайные и незваные гости почти не забредали, таких неприятностей пока не происходило. Кухней ведал бывший повар фешенебельного ресторана, обличьем больше напоминающий чванливого дворянского предводителя.
Круглолицый, с окладистой бородкой, он за порогом кухни носил прекрасно сшитые на заказ драповое пальто, темные брюки, серый пиджак и касторовый котелок, любил приговаривать:
- За мой обед жену можно бросить и всякие удовольствия забыть!
Белая колоннада, отделяющая зал от бельэтажа с кабинетами, придавала заведению некоторый шик. За его столиками перемешались бывшие купчишки и нынешние столоначальники, содержанки и кокотки, спекулянты и "фартовые", как прозывались воры, в общем - всевозможные прожигатели столь дешевой по нынешним временам жизни. Один револьверный выстрел, и тебя нет! Между тем, чтобы поддержать жизнь, следовало обладать немалыми средствами.
Здесь смешались самые разные моды. Дамы с прелестным бюстом были в платьях, декольтированных en co eur - "под сердце"; обладательницы красивой шеи, но плоской груди - с "круглым" декольте; а те, кого природа наградила отличной спиной, предпочитали корсаж с мысообразным вырезом сзади и спереди. Белое, голубое, светло-коричневое...
Впечатляли одеяния с разрезом от бедра, в котором мелькало трико телесного цвета. Царили и новомодные блузки с так называемым "верхним просветом". Через эту прозрачную вставку виднелась стягивающая лифчик пестрая шелковая лента, так же призывно просвечивали кокетливые кружева тонкой нижней батистовой рубашки.
Орловский, поправив очки, которые вынужден был носить после контузий на русско-японской войне и покушения при расследовании, покосился на угловой столик, где загулявшего советского начальника во френче обнимал жирный франт в смокинге. Напротив их набеленная, с ярко накрашенными губами дама курила папиросу, жеманно пуская дым товарищу в лицо. С другой стороны от него сидел юркий человечек с бумагами в руках, видимо, уже приготовленными на подпись.
Здесь Орловский, на которого работали в Петрограде десятки агентов, проникшие во многие советские учреждения, встречался со своими основными разведчиками. Он поднялся в бельэтаж в обычно резервируемый для него кабинет, удобный на случай опасности ближним выходом через кухню на улицу. Едва опустился на плюшевый диванчик перед столом, как в арке, у входа, тотчас вырос немолодой официант по имени Яша.
Когда-то подавальщик в приличных заведениях обязан был носить фрак или смокинг, на худой конец - белые рубаху и брюки. По нынешним же временам Яшка обслуживал в темном пиджачке поверх алой косоворотки, но "салфет" у "трактирного монаха" со старорежимной незыблемостью лежал на левом плече, как и положено при приеме заказа. В ожидании его Яша в лучших традициях, слегка согнувшись будто для поклона, серьезно смотрел широко расставленными глазами на морщинистом лице.
Улыбаясь, Орловский заметил:
- Пополамные расстегаи из стерляди и налимьих печенок не будем.
- Глядите-с, Бронислав Иванович. А, может, котлеты из рябчиков с трюфелями? - не понял иронии официант.
У резидента дальней разведки небольшой Добровольческой армии, с кровопролитными боями пробивавшейся сейчас к Екатеринодару, постоянно не хватало средств на расходы по добыванию информации и уж тем более он не имел права на шикарные ужины для себя.
Орловский распорядился:
- Принеси пока пиво, да чтоб было настоящее.
- Как же-с, пиво не пиво, коли заячьей мочой не пахнет. Покорнейше вас благодарю на неоставлении и внимании! - Яшка помялся и предложил, указывая в зал: - Барышню позвать можно. Вот, извольте приглядеть сегодня - Надин, та, в шляпке с букетом. Солидная в себе, на содержанье жила, недавно гуляет и по любви-характеру ищет. Желаете, приглашу Таню Черную или Гуню, дородную девушку... А, может, Анну Сергевну - худящую брюнетку?
- Это Анну Сергеевну кличут Брошкой? - спросил привыкший знать все о посетителях кабаре агентурщик Орловский о кокотке лет двадцати пяти, обладательнице крупного бюста и почти девичьей фигурки.
- Именно-с, Бронислав Иваныч, потому Аня весьма неравнодушна к драгоценным камушкам всяким.
- Барышню не надо, Яша, я приятеля жду.
Вот-вот должен был появиться самый солидный агент Орловского - левый эсер, председатель следственной комиссии при петроградской тюрьме "Кресты" Самуил Ефимович Могель. В нью-йоркской эмиграции он вынужден был торговать газетами, а после Февральской революции вернулся в Петроград, где активно начал новую жизнь, вознесшись с октябрьским переворотом на теперешний пост. Этого рослого толстяка со смоляной проволокой волос на голове не любили ни начальники, ни подчиненные, потому что он действовал под личиной зануды, службиста и сухаря. Работая рука об руку с Чекой, товарищ Могель больше любого сотрудника из агентуры Орловского доставлял ему копий рабочих документов. Иногда - даже больше, чем просил резидент.
Могель был самым дорогостоящим помощником Орловского, всегда выколачивая из него максимальные гонорары. Но Самуилу Ефимовичу постоянно было мало денег, и он наладил в "Крестах" платное освобождение богатых арестантов. Словно не забывая, что состоит членом партии социалистов-революционеров, помогал он и неимущим сидельцам, если кто-то из них осмеливался обратиться за таким содействием к начальнику тюремных следователей.
Самуил Ефимович разыскивал на воле заинтересованных в этом вопросе лиц: родственников или друзей заключенного, и напрямик спрашивал:
- Сколько можете заплатить?
Могель брал, сколько мог выжать, молниеносно выполняя оплаченные услуги.
Орловский задумчиво пил пиво, когда малиновая портьера на двери кабинета шелохнулась, и Самуил Ефимович, несмотря на свои габариты, ловко скользнул внутрь. Он стащил с себя комиссарскую кожаную тужурку, пролетарскую кепочку, повесил их на вешалку, оставшись в пиджаке поверх несвежей белой рубашки. По привычке бдительно вслушиваясь в звуки за дверью, цепко окидывая помещение выпуклыми глазами, Могель пригладил жесткую шевелюру.
- Пожалуйте, - гостеприимно пригласил его к столу резидент, - сегодня есть за что выпить, дорогой Самуил Ефимович!
В дверях снова появился Яша. Яства, которые Орловский с ним до этого упоминали, не подходили для угощения такого любителя пожрать, как Могель. Впрочем, произошла переоценка и у гурманов: гастрономическим тонкостям стали предпочитать блюда посытнее, попроще, на них и цены повысились по сравнению с деликатесами.
- Неси-ка, любезный, гостю салат "оливье" и бифштекс, а мне - соленых грибков, - велел Орловский официанту, называя блюда из привычного меню, не раскошеливаясь, однако, себе на мясное, да и к тому же шел Великий пост, - а также водки графин и еще пива.
Яшка исчез, и только тогда опытнейший конспиратор Могель, развалившись на диванчике, осведомился:
- Какие же ваши более подробные впечатления от нашей кражи со взломом, Бронислав Иванович?
- Отменно вами организована и выполнена операция! - воскликнул агентурщик. - Однако собачки-ищейки почему-то привели в привратницкую.
Инсценировку ограбления кабинета комиссара Орлинского предыдущей ночью проводил сам Могель с двумя подручными. Орловскому это было необходимо, чтобы не вызвало подозрение исчезновение у него бланков документов и других бумаг, необходимых для переправки императорских офицеров за границу и других акций по спасению "бывших" людей от Чеки и советских судов. Орловский заполнял вымышленными фамилиями чистые бланки, командировочные удостоверения, уже снабженные нужными подписями и печатями. С ними переодетые офицеры, пробирающиеся в Добровольческую армию, катили в пункт назначения согласно "командировке для выявления контрабандистов", а точнее, на первую зарубежную станцию после советско-финской границы, до которой от Петрограда всего пара часов езды.
Появившийся с подносом Яшка-"стрела", или, как еще называли официантов, кого "мать бегом родила", мгновенно накрыл стол и ушел. Орловский и Могель торжественно подняли хрустальные рюмки с водкой, едва ли не по-гусарски чокнулись и выпили.
Самуил Ефимович, уплетая "оливье", будто не допросы вершил в "Крестах", а сидел там на нарах и пух с голоду, проговорил:
- При чем привратницкая? Мы туда не заходили.
- Портсигар с гравировкой батальной сцены никто из ваших у меня на столе не забыл?
- Как можно, Бронислав Иванович? - пробурчал Могель набитым ртом. - Я аховых ребят взял в дело, они только брать умеют. Этого сорта публику среди фартовых забирохами, шнифферами и называют. Единственное, что мы по вашему приказу оставили, - надпись от Колодина. О-о, как икается Антону Евлампиевичу!
Могель с удовольствием шутил теперь насчет Колодина, потому что три дня назад лично организовал ему побег из "Крестов". Только взял с того расчет не бумажными миллионами, какими довольствовались до него чекисты, а царскими золотыми червонцами, называемыми на воровском жаргоне "рыжиками".
- Надо, Самуил Ефимович, чтобы не всплыли у барышников через ваших забирох взятые в кабинете портфель, пресс-папье и шкатулка. Ненужные бумаги уничтожили? Нужные отложили? - уточнял резидент, отсчитывая Могелю деньги.
- Все выполнил, Бронислав Иванович, и о вещах побеспокоюсь, - заверил с жаром Могель полячишку-комиссара, совершенно не подозревая о его действительной биографии, зная лишь, что тот подпольно работает против большевиков.
Яша подал огненно-сочный бифштекс, Самуил Ефимович стал его есть, попивая с Орловским в полном соответствии с призывами несравненного Морфесси, доносившимися с эстрады:
Налей бокал - в нем нет вина,
Коль нет вина, так нет и песен.
В вине - и страсть, и глубина,
В разгуле мир нам будет тесен...
+ + +
Оставив догуливать Могеля за оплаченный из резидентского кармана счет, Орловский выбрался наружу ближе к полуночи. На продутой сырым ветром улице он снова проделал привычную манипуляцию, перекладывая кольт в шинель, чтобы при неожиданности палить сразу. Предпочитал это оружие системы американца Сэмюэла Кольта в противовес револьверам бельгийца Нагана, потому что их взяла на вооружение Красная армия.
Орловский вышел на Литейный, двинулся по пустынному проспекту к своей квартире на Сергиевской улице. Мглистое небо без звезд давило так же, как и глухой мрак обступавших окрестных кварталов, где время от времени стреляли или кричали.
На Сергиевской, названной в честь преподобного Сергия Радонежского, было не столь темно благодаря пятнам света из окон домов. Вдали чернели кущи Таврического сада, куда упиралась улица. Здесь, неподалеку от Таврического дворца, где заседала при императоре Государственная Дума, и Смольного монастыря-института "Воспитательного общества благородных девиц", - предпочитали когда-то жить Трубецкие, Панины, другая имперская элита. Теперь более или менее повезло графине Клейнмихель, которая в своем доме № 33 после того, как его разграбили солдаты, смогла занять две комнаты, так как в остальной части жилища поселились революционно настроенные студенты.
При новых хозяевах, превративших Смольный в оплот советов и большевизма, Сергиевскую улицу также облюбовал левоэсеровский ЦК, тут выделили брошенные квартиры начальникам советских учреждений, в том числе и председателю наркоматовской комиссии Орловскому.
Господин Орловский подошел к дому, где квартировал. Парадный вход его давно был заперт, разведчик прошел во двор и поднялся по черному ходу на третий этаж к своей квартире, состоявшей из гостиной, столовой и двух спален. На случай засады Виктор Глебович тихо отомкнул дверь, так же неслышно ступил в прихожую и сразу уловил чье-то присутствие!
Выхватив кольт, резидент двинулся по коридору к столовой. Там в красном углу перед иконами теплилась лампада, ее отсвет через открытую дверь виднелся издалека. Оттуда доносились звуки то ли какого-то движения, то ли бормотание. Орловский взвел курок револьвера, заглянул в комнату, приготовившись стрелять... и увидел стоявшего перед образами на коленях, молящегося священника в черном подряснике.
"Ох, - Виктор Глебович перевел дух, - отец Феопемт во время Великого поста пожаловал, не случайно ж его имечко означает по-русски - Богом посланный!"
(Продолжение на следующих стр.)
|
|
| |
|
