МЕЧ и ТРОСТЬ
19 Мар, 2024 г. - 08:12HOME::REVIEWS::NEWS::LINKS::TOP  

РУБРИКИ
· Богословие
· Современная ИПЦ
· История РПЦЗ
· РПЦЗ(В)
· РосПЦ
· Развал РосПЦ(Д)
· Апостасия
· МП в картинках
· Распад РПЦЗ(МП)
· Развал РПЦЗ(В-В)
· Развал РПЦЗ(В-А)
· Развал РИПЦ
· Развал РПАЦ
· Распад РПЦЗ(А)
· Распад ИПЦ Греции
· Царский путь
· Белое Дело
· Дело о Белом Деле
· Врангелиана
· Казачество
· Дни нашей жизни
· Репрессирование МИТ
· Русская защита
· Литстраница
· МИТ-альбом
· Мемуарное

~Меню~
· Главная страница
· Администратор
· Выход
· Библиотека
· Состав РПЦЗ(В)
· Обзоры
· Новости

МЕЧ и ТРОСТЬ 2002-2005:
· АРХИВ СТАРОГО МИТ 2002-2005 годов
· ГАЛЕРЕЯ
· RSS

~Апологетика~

~Словари~
· ИСТОРИЯ Отечества
· СЛОВАРЬ биографий
· БИБЛЕЙСКИЙ словарь
· РУССКОЕ ЗАРУБЕЖЬЕ

~Библиотечка~
· КЛЮЧЕВСКИЙ: Русская история
· КАРАМЗИН: История Гос. Рос-го
· КОСТОМАРОВ: Св.Владимир - Романовы
· ПЛАТОНОВ: Русская история
· ТАТИЩЕВ: История Российская
· Митр.МАКАРИЙ: История Рус. Церкви
· СОЛОВЬЕВ: История России
· ВЕРНАДСКИЙ: Древняя Русь
· Журнал ДВУГЛАВЫЙ ОРЕЛЪ 1921 год

~Сервисы~
· Поиск по сайту
· Статистика
· Навигация

  
ВОССТАНОВЛЕННЫЕ ПУБЛИКАЦИИ. В.Черкасов-Георгиевский. Фрагмент из романа "ЧЕМ НЕ ШУТИТ ЧЕРТ": «Дядя Кондрата фронтовик Мефодий в ГУЛаге, колдун Отто»
Послано: Admin 13 Июл, 2011 г. - 11:50
Литстраница 
ОБЩЕЕ ОГЛАВЛЕНИЕ ФРАГМЕНТОВ КНИГИ>>>

Из Части III "Колдунология" книги: В.Черкасов-Георгиевский «Чем не шутит черт», «ТЕРРА-Книжный клуб», 2000.



…Я проснулся.

Майская гроза стихала и над Москвой. Погромыхивало  вдали, но дождь за окнами еще плотно падал.

Я приподнялся и увидел на фоне окна сидящего на кровати дядю Мефодия.

Соскочил я с раскладушки  и  зажег  свет. Дядька поднял ко мне покрытое потом мохнатое лицо.

– Грозу   плохо  переношу. Сердце,  того  гляди,  выскочит... Помоги, племяш, – сказал дядя Мефодий, задыхаясь.
– Воды, таблетку тебе? – спросил я.

Дядька отмахнулся,  вытер рукой пот с багровой лысины и лба.

– Не медициной. Это дело, Кондратий, особенное.
– Да какое такое? Любое! Я ж,  как и ты,  в Спецназе служил. Только убивать никого не проси. Разве что для  самообороны.
– Не убивать, а похлеще.

У меня матка эмоциональная опустилась:
«Почти также ответил и я Лизе: «Такие игры, где стрельба – школьные забавы».

Я взял сигарету, закурил:
– По дьявольской части что-нибудь?
Чёрт его знает.

Матвеич взглянул  на  меня  черной  смородиной жалобных глаз.

– Можешь меня освободить?
– С занимаемой должности у нас в конторе, что ль? Ты чего вокруг да около?
– Вот именно так: с должности... Пойдем, чайку попьем.

Мы расположились на кухне. Дядька заварил «купца», молча пил, решаясь на разговор.

Потом он сказал:
– Не думал я никогда,  что придется с кем о  том  говорить. Чую сейчас:  не могу на тот свет с утайкой идти. А помирать мне скоро. Ты сегодня утром именно в Германию  едешь. Там тебе будет моё дело. Скажу по порядку.

2
Дядя утвердил пятерней бороду на широкой груди,  прищурился, посмотрел со значительностью в пространства и начал:
– Сидел я в Заполярье,  в воркутинских лагерях. Кто  там за что,  а  многие и просто так,  я ж за своё матросское геройство пострадал. Слабодушным я ни в тюрьме,  ни на зоне  не был, так что и блатные уважали.
Матвеич замялся:
– Кондратий,  не  мастер я говорить. А буду всё ж с подробностями. Ты готов ли дядю слушать до утра?
Я улыбнулся:
– Я очень рад, что ты разговорился.
Дядя Мефодий откашлялся:

– Да-а. Война с немцем кончилась. Стали кой-кого отпускать. К  примеру, фронтовиков по амнистии. А других,  конешно, взамен садить. Эшелонами ребят прямиком из немецкого плена  на  севера гнали.

Последние полгода  работал  я  в глубокой шахте на реке Уса. Это ближе к Большой Роговой. Сильно я пожелтел,  аж позеленел. Вентиляции не было, дышали мы болотным газом метаном и углеродовой  окисью. Воздух через шурфы плохо шел. Выдался мне в виду пересмены однажды выходной день. Лег  я  отсыпаться  и сон увидал.

Первый раз сон такой видел я в детстве, в возрасте пять лет:  с  солнца в постель ко мне на золотых цепях спустилась люлька. Ангел своими крыльями переклал меня в нее и поднял  в Рай. Счастье было у Бога в Раю побывать,  радость в душе бесконечная... Также плавно,  осторожно на цепях  золотых  потом люлька моя опустилась на землю. Ангел переклал меня обратно в постель.

Проснулся я тогда с такой к ангелу благодарностью,  что скрыл это ото всех,  не рассказал даже матери,  отцу. В тайне души своей я всю жизнь мечтал снова этот сон увидать, совершить это путешествие или хотя б чтой-то подобное. Но не довелось больше никогда.

Вот сон в лагере по силе своей был равен тому  детскому сну, такое ж счастье я в нем испытал. И был этот сон как настоящая жизнь:  иду я один по тундре,  горы туманные вдали  и начало  редкой  тайги. Рассветет скоро,  покой надо мной и во мне. Иду, озираю всё земное с любовью. Такая ж любовь отовсюду передается мне,  приветствует меня, как бы в новину народившегося на земле! Душой я поглощал весь мир, и всё в мире поглощало меня. А внутри меня голос всё время повторял: «Свобода, свобода, свобода...»

Проснулся я и не могу понять:  откуда ж барак и нары? А, думаю, это ж я спал. Но чую:  что увидел – несомненная  правда!

Через час подбегает ко мне нарядчик:
– Тебя вызывают на освобождение. Иди в УРЧ.

Многие в бараке засмеялись.

Даже керя мой подошел, сказал:
– Не верь. Освободиться сейчас то ж, что под нарами миллион найти.    
Мой сон я в душе держу и отвечаю:
– Я больше миллиона нашел – жизнь.

Тогда освободили с нашего  лагеря  еще  людей. Поместили нас в отдельный барак, с работы сняли. Готовили нам документы в УРЧе (в учётно-распределительной части): аттестаты на продовольствие, удостоверения на получение форменных документов об освобождении. Северная осень тогда  кончилась,  начиналась зима. Пароходы, баржи встали  на  прикол  до  весны. Наша  Уса схватывалась льдом, да ненадежным для ходока.

Края и  концы  те  такие. Воркутинские земли в Коми АССР лежат супротив островов Вайгача,  Новой Земли  Карского  моря . Уса с тех мест полтыщи километров на запад к реке Печоре много по тундре,  у таежных гор петляет. Впадает она в Печору около Усть-Усы. Там в лагпункте  освободившимся  был  окончательный расчет.

Печора от  Усть-Усы загогулиной вверх идет к Нарьян-Мару, в сторону океана Ледовитого. Нам через колено  это  (тоже сотни километров) требовалось вниз,  южнее, на реку Ижму к городу Ухте. От Ухты лишь была единственная в тех тайгах автомобильная трасса  через  Сыктывкар  на Большую землю,  к Кирову на центральную Россию. Железная дорога на Большую землю с города Воркуты через Инту на Котлас нашего пути в Усть-Усу никак не касалась: она шла ниже.

Что мне  было  делать? Устроиться в тех подлых местах на работу по вольному найму и ждать  весенней  навигации? Иль  в морозы, по какому-никакому льду, а на свободу идти? Мое решение,  конешно,  было одно – идти. Хоть я уж знал,  что первые четверо,  какие недавно на волю с наших лагерей ушли, провалились под лед. Двое остались в живых, зазимовали на берегу в «станке» до крепкого льда. По большим рекам стояли срубленные иль землянками для путников станки.

Дядька усмехнулся:

– Матросы воды не бояться... И стали  мы,  Кондратий,  с братками, кто решился,  собираться в дорогу. Из фланельки делали маски:  колпаком на голову до плеч,  дырки для  глаз  и рта. В тех  зимних  погодах  даже местные:  зыряне («коми» их сейчас называют),  ненцы, чукчи – обмораживались, хотя выходили в пимах, малице, савике, рукавицах (всё из оленёвой шкуры). Но и мы были не налегке:  валенки, штаны ватные, бушлаты,  ушанки. В УРЧе дали нам на первое  время  хлеба,  крупы, немного комбижира, сахара. Денег выделили негусто: из расчету на проезд 10 копеек за километр. А попутные оленёвые упряжки, кони почтовые в пять раз дороже везли.

Зашел я попрощаться в мой барак. С сотню зэков в нем жило. День нерабочий был, все на месте.

Захожу я с сидором за спиной, как завыли там, аж завизжали:
– Свобо-о-о-да!

Все вскочили:  на нарах, со скамеек вокруг здоровенного по центру стола. Руками машут, пляшут, в ладони бьют... И стали кидать мне одёжу на стол:  рубахи, костюмы, нижнее белье, куртки,  пальто, сапоги – всё, что для себя в чемоданах сберегали. Завалили стол!

– Братки, да куда ж мне это всё? – я растерялся.
– Бе-ери! На хлеб продашь!
Чуть было я не заплакал и говорю:
– Желаю ото всей моей души вам скоро выйти на свободу и к своим семьям вернуться домой. Я не могу взять всего,  а что возьму, то будет мне на счастье.

Взял я новый  темно-синий  костюм  и  две  пары  нового белья. Всем я поклонился низко, в пояс, на четыре стороны.

Когда вышел, вспомнил я, как двое на верхних нарах бросили в кучу. Скинули они с себя последнее:  нижние,  тюремные рубашки – остались голыми по пояс.

3
Дядя Мефодий помолчал, опустив лицо, продолжил:

– Пошли мы вчетверых: ежели провалишься, будет кому руку подать.

По пути проснемся мы утром в холодной землянке,  и  радость в сердце загорится – нету за дверью конвоя,  овчарок с кровавыми глазами,  нарядчик не ударит  сапогом  иль  дрыном («Без  последнего!»). Ядовитым газом,  угольной пылью сегодня не дышать... Мы чистый воздух прямо-так пили. Почуял я  тогда, что главные на свете три вещи: сон, воздух и питание. Питание – последнее. От голода долго умирают.

Тыщу с лишком километров надо было нам на  запад  и  юг взять – добраться бы к весне. И это,  ежели ходко, вёрст 30 в день.

Как прошли по Усе первые санные  обозы,  потом  ездовые олени, собаки наст натоптали, пошли мы веселее. А всё ж гуськом двигались:  колея не боле двух метров, угодишь в стороны – утоп в снегу по пояс. Дорожка то у берегов, то по фарватеру виляет: огибает полыньи,  промоины,  торосы льда (попадались вышиной с человека, в сумерках страховиты).

Пустыня, пелены снегов были вокруг и сверху. С неба серого крупа  ветром  нам  в лицо,  за воротник. А мне чудилось светлое российское Рождество. Праздник в душе был. В дороге не поговоришь,  а отогреемся в станке иль в попутной деревне, о многом беседовали. Об одном лишь никогда – о тюрьме и лагере.

Как на тех берегах люди жили? Бесплодный север. С рыбалки да оленеводства  много не разживешься. А и удача придет:  всё грёбаному государству отдай. Зоной учёные все там были, почитай в каждом семействе ктой-то сидел. В магазинах обычно лишь черняжка,  соль, сахар и спирт. Вяленую треску, лепешки с запекшейся оленёвой кровью ели. Избы низкие,  темные, керосиновые лампы не у всех,  фитили в блюдцах с маслом,  с оленёвым жиром жгли. На полатях рваные одеяла,  старые шкуры, а ситцевые  занавески – богатство. Маленькие,  тощие зыряне,  «комики»-то,  в драных малицах,  штопанных пимах. В русских  избах почище и всегда теплится перед иконой лампада.

Зашли мы  в  село  после недельного пёха денька два-три отдохнуть. Пустили нас в одну избу с Колькой-богомазом. Он  во Владимире иконы писал для церквей, а сел на пятерик по бытовой статье.

Хозяева – зыряне, старик со старухой, дочка годов двадцати,  у нее младенец. Мужик молодайки червонец на зоне отбывал. Проживал с  ней  какой-то возчик из освободившихся зэков, но тот недавно подался на материк. Маруся эта красавицей  была,  ничего  зырянского  в лице,  а навроде наших сибирских: глаз голубой, волос русый.

Мне тогда двадцать было с небольшим. Сидим с Колей (ему за тридцать),  как волки за Марусей наблюдаем. Она  качает на  печке ребенка. Дед беззубый у пустого стола, старуха больная на кровати  не вылезает из-за  полога. В углу большая черная икона была, но лампадка не горела.

Маруся объяснила,  где магазин. Колька пошел, принес выпить  и  закусить. Коля-богомаз и сам на молельщика был похожий: нос унылый, подслеповат.

Подошел он к старику:
– Выпьешь с нами? Старому-то вино по зубам, – орёт ему  в ухо.

Тот чуть  со  стула  не упал. Потом на бутылку поглядел, просветлел. Маруся подала стаканы, тарелки деревянные. Старухе на кровать поднесли полстакана спирта разбавленного. Выпили.

Колька Марусу за зад схватил.

Она его толкнула и кричит:
– Уйди, ляшак!

По-зырянски это «чёрт» значит.

Я пить не любил,  лишь пригубил, спросил чаю. Маруся заварила кипяток  горелой  коркой  черного  хлеба. Колька-ляшак спирт  стаканами  хлестал вместе с дедом. Спросил я Марусю за ее мужа.

Она говорит:
– Помрет там! Разве вернется?

Утром помылись мы с Колей в бане. Колька к нашим ребятам дальше выпивать  пошел. Старик  отправился на  рыбалку. Маруся поклала ребенка спать в корытце с палкой к потолку, села на печку. Гляжу: плечи вздрагивают, плачет.

Я подошел, спрашиваю:
– Ты чего?
Она говорит:
– Васька ушел. Не придет.
– Муж твой, что ли?            
– Нет, – она говорит, – Васька-возчик.

Я к ней на лежанку  запрыгнул,  обнял. Поцеловал. Положил ее.

Она говорит:
– Ой, какой бизобразий.

Матвеич сверкнул глазами.

Потом он задумался, медленно проговорил:
– Вот  так  я первый раз в своей жизни бабу попробовал. На фронт-то юношей ушел...

(Продолжение на следующих стр.)

 

Связные ссылки
· Ещё о Литстраница
· Новости Admin


Самая читаемая статья из раздела Литстраница:
Очередной творческий вечер ИПХ поэта Н.Боголюбова в Москве 2010 года


<< 1 2 3 4 5 6 >>
На фотозаставке сайта вверху последняя резиденция митрополита Виталия (1910 – 2006) Спасо-Преображенский скит — мужской скит и духовно-административный центр РПЦЗ, расположенный в трёх милях от деревни Мансонвилль, провинция Квебек, Канада, близ границы с США.

Название сайта «Меч и Трость» благословлено последним первоиерархом РПЦЗ митрополитом Виталием>>> см. через эту ссылку.

ПОЧТА РЕДАКЦИИ от июля 2017 года: me4itrost@gmail.com Старые адреса взломаны, не действуют.