Н.Смоленцев-Соболь. Белогвардейские рассказы: «Каспий, море любви» -- Рассказ 1-й. Часть 1
Послано: Admin 22 Фев, 2010 г. - 19:15
Литстраница
|
ОТ АВТОРА
В свое время в СССР художественный фильм «Сорок первый» (1956) наделал много шуму. Это был, очевидно, первый советский кинофильм, в котором белогвардеец, которого играл актер Олег Стриженов, показан не в столь отрицательных и черных красках. Многие и сейчас помнят эту ленту: красная снайперша Марютка (Изольда Извицкая), имеющая на счету 40 убитых Белых воинов, берет в плен белого офицера в песках Казахстана. На берегу не то Арала, не то Каспия, оба ждут своих: он - Белый десант, она - красный отряд. И случается у них любовь. Но когда в морской дали показывается катер, и офицер бежит навстречу, к берегу, Марютка поднимает винтовку и стреляет. Ее личный счет становится 41.
Настоящая же история совсем иная. Автор услышал ее из уст великолепной пожилой Русской дамы в 1996 году, в штате Нью-Джерси, в окрестностях Лэйквуда. В свои почти 100 лет она сохраняла ясность ума и непоколебимую память о своей первой и единственной в жизни настоящей любви.
Этот рассказ включен Автором в цикл «...И другие белогвардейские рассказы».
Н.Н. Смоленцев-Соболь
+ + +
КАСПИЙ, МОРЕ ЛЮБВИ
Она очнулась от тонкого шипения. Пустыня шептала и тихо насвистывала свои вековые песни, монотонные, навязчивые, древние, как глиняные черепки такыров. Ей не хотелось приходить в себя. Ей было страшно. Но неожиданно память вернулась. И с памятью вернулось осознание: она была в глубоком обмороке. В обмороке, так похожем на освободительную смерть.
Вслед за сознанием вернулось и последнее видение. Это были раскаленные красные уголья. Черный клинок ножа на них. Кончик ножа краснеет, начинает светиться внутренним жаром. И безумный страх сковывает ее. Хочется закричать, когда от костра поднимается черная тень.
Это мужчина, лохматый, бородатый, лицо его скрывается во мгле, только отблески костра неожиданно выхватывают капли пота на лбу, на высокой скуле. В руке у него нож, только что раскаленный в огне. Вот оно! Сейчас он начнет ее резать этим красным жалом, пытать, жечь, уродовать ее тело. Ненависть и ужас слились в стоне ее.
Потом быстрые движения этого страшного существа, этого врага. Он ворочает ее, бормочет что-то, рвет на ней нижнюю рубаху. Боль через все тело, резкая, горячая, безумная боль пронзает ее. Потом тьма. И облегчение от жизни.
Она попыталась поднять голову. По ее шее тек пот. Пот тек по лбу, заливая глаза. Пот был соленый, как и воздух, этот горячий ночной пустынный воздух, в котором растекалось тихое опасное шипение. Или далекое неразборчивое пение караванщика-киргиза. Или тихий шелест теней между куполами и башенками мазаров.
Что-то внутри, в груди ее, в спине мешало ей встать. Будто вбили кол. Прямо под грудь. Под сердце.
Локоть отказывался найти опору. Она повалилась назад. И теперь уже заснула. Она знала, что теперь она засыпает, а не умирает. Что это сон. Тяжелый, соленый, как и воздух, как и непрестанное шипение пустыни.
Утро внесло легкую прохладу. Ночное шипение улетучилось. Где-то шумело море. Море ли? Откуда здесь море? Звенели сухие, мертвые, тонко-медные камыши. Ах да, море! Потянуло запахом тины, соли, рыбы. Этот запах перебил всевластный жар пустыни. Она снова попыталась подняться. Стала разлеплять веки. Веки были словно бы склеены чем-то липким и колючим. Солью, которая висела в воздухе?
Снова откинулась. Не было сил. И тут услышала осторожные, крадущиеся шаги. Замерла. Почувствовала теплую влагу на губах. Разомкнула губы. Влага, освежающая, вкусная, душистая. И мужской голос достиг ее слуха:
«Ашай, большевичка, а не то помрешь!»
Усилием воли она раскрыла глаза.
Темное, бородатое лицо над нею. Жесткие, до рыжины выгоревшие на солнце усы. Спутанная борода. Отблеск золотой цепочки в разрез ворота. Внимательный светлый взгляд. И деревянная ложка толкается в губы ее:
«Давай еще! Вот так, ничего? Сладка ушица?»
И висках стучит: врага убей! врага убей!
Но если враг кормит тебя такой вкусной влагой? Что тогда?
После дюжины ложек она отвела голову.
«Откушали, мадам? Лежи теперь. Не вставай, еще рана откроется».
Он поднялся от нее. Оказался высоким, худощавым, даже долговязым. Выгоревшая гимнастерка, стеганные штаны, старые разбитые сапоги. В два шага - уже у двери, хлипкой камышовой циновки, прибитой на деревянный каркас. Вскинул на плечо винтовку. Несколько сутулясь, словно боясь нечаянно повалить хлипкую стену, вышел.
Она огляделась.
Хижина была грудой вязанок из камыша, составленных вертикально. Камышовые же волокна стягивали их в круглое строение. В крыше, в прорехи, виднелось высокое бирюзовое небо. Небо разгоралось. Глиняный пол был покрыт щепками, листьями камыша, какой-то рваной, камышовой же циновкой. В углу была забита в землю кривая коряга. На ней висел черный закопченый чайник.
Винтовка. Чайник.
Она все вспомнила.
+ + +
Второй раз они настигли их у старого, тысячелетнего мазара. Товарищ Житик крикнул им, чтобы сдавались. Они были окончательно окружены. Шестеро белых с одним верблюдом. Против восемнадцати конных красноармейцев с пулеметом на шарабане, с ручными гранатами, с винтовками, со множеством патронов. Да впридачу еще два киргиза-проводника.
Единственного верблюда белых они сразу подстрелили. Верблюд долго кричал, грубо и жалобно, сотрясая пыль с глиняных стен мавзолеев. Кажется, один из казаков дострелил его.
Но сдаваться белые не собирались.
Бой разгорелся сразу и был жесток. Пулеметные очереди крошили древнюю глину, разбивали глазурь башенок, щелкали по словно бы пустым стенам, и те вздувались и враз опадали. Винтовки беспрестано били. Потом стали рваться ручные бомбы. Это молодцы товарища Вагалова подобрались под огнем поближе и закидали белых ими. Но и белые оказались нечеловечески упорными. Они отстреливались, казалось, из-за каждого мавзолея, из-за каждой могилы. Медленно отходили, отбегали, друг друга прикрывая, к еще целым стенам. А красные медленно продвигались, оставляя позади убитых и раненых.
И она стреляла. В руках у нее был кавалерийский карабин. Товарищ Житик не зря учил ее, как заряжать, как целиться. Теперь она целилась, наводила мушку, нажимала спусковой крючок, принимала отдачу в плечо. И снова передергивала затвор, снова целилась.
«Сволочь, коней угнал!» - вдруг истошно прокричал Васек Кирпинос.
И встав во весь рост, начал стрелять назад. Они испуганно обернулись. Как они не заметили того казака? Он летел по плоской серой степи, тонкий, в белой рубахе, легкий, удалой. И угонял всех их коней. Кони, послушные опытному окрику, уже шли ровным и мощным галопом. Вдаль, в пустыню, в небытие.
«По казаку - огонь!» - скомандовал Житик.
Они стали стрелять.
И она приложилась к ложу карабина. Подвела мушку под белую фигурку на далеком коне, нажала курок. Бабахнул выстрел. Внезапно белая фигурка раскинула руки, потом откинулась назад, потом бросилась вперед, на шею коня. И повисла на нем.
Но весь табун уже растворялся в мареве.
«Сбила, Пелашка! - злобно и радостно прокричал Житик. - Чисто срезала!»
Она полуобернулась к нему. Увидела его круглое, с круглыми густыми бровями, с крупными губами лицо. Подняла руку с карабином. И тут же ощутила толчок прямо под грудь. Все поплыло перед глазами, перевернулось, стало менять очертания и цвета. Серая потрескавшаяся земля, заросли верблюжьей колючки, чахлые полынные кустики, мазар с крепостцами для мертвых, бездонное неживое небо.
Потом она пришла в себя. Увидела все ту же пустыню позади, полуразрушенные стены могильников. Услышала крики, выстрелы. Оказалось, что бой продолжался. И белые отдавали свои жизни дорого. Одна за за две, за три. Она лежала на твердой красноватой земле, под нею расползлась темная лужица крови. Ее крови.
«Раненый в пустыне все равно что погибший, - вспомнила она комиссара Кулика. - Помни это, товарищ Синельникова».
Только далеко за полдень бой стих. Кто-то выстрелил последний раз. И пришла тишина. Жуткая, знойная тишина. Стрекотали кузнечики. Солнце нестерпимо палило.
Она попыталась поднять и осмотреться.
(Продолжение на следующих стр.)
|
|
| |
|
