6. Миссия Константина и Мефодия в Паннонии и зарождение славянской
письменности [225]
Через год после возвращения из Хазарии Константин с братом Мефодием
предпринял новую миссию, результаты которой имели серьезные
последствия для всего хода развития славянской культуры. На сей раз их
позвали на запад, а не на восток. Инициатива новой миссии исходила от
князя Ростислава из Моравии. В 862 г. его посланники прибыли в
Константинополь и попросили императора направить проповедников в
Моравию, чтобы насаждать там христианство. К этому времени часть
моравского народа, включая самого князя Ростислава, уже была обращена
в христианство, главным образом через германских миссионеров.
Последние, однако, не были знакомы со славянским языком, что являлось
серьезной помехой для их проповедей. Кроме того, церковные книги,
которые они привезли с собой, и церковные службы, которые они
проводили, были на латыни, и потому не воспринимались коренным
населением.
Чтобы полностью осознать значимость решения Ростислава обратиться к
Константину с просьбой прислать миссионеров, нам следует рассмотреть
политическую и духовную ситуацию на нижнем Дунае, на территории,
известной как Паннония, в расширенном смысле этого слова. С церковной
точки зрения эта территория находилась под юрисдикцией Рима, а говоря
более определенно, епископ Зальцбургский провозгласил свое господство
над этим регионом. Что касается международной политики, то в первой
четверти девятого века, как мы видели [226], за нижнедунайские земли
велся спор между франками и булгарами. Моравия оставалась в франкской
сфере влияния, и в 840 г. король Людовик Немецкий посадил там князя
Ростислава как своего вассала. Сперва Ростислав оставался верным
Людовику, но позднее попытался освободить себя и свою страну от
германского владычества [227]. Хотя сам Ростислав был окрещен, он
возмущался высокомерием германских епископов. В 855 г. Людовик послал
войска в Моравию, но они потерпели поражение от моравского князя.
Позднее Людовик предложил булгарскому хану Борису, в то время еще
язычнику, союз против Моравии [228]. Чтобы предвосхитить опасность
быть атакованным булгарами вместе с германцами, Ростислав решил
просить византийского императора о помощи, как дипломатической, так и
церковной.
Вполне естественным для патриарха Фотия было доверить новую миссию
двум солунским братьям, ввиду как знания ими славянского языка, так и
опыта в миссионерской деятельности, который они приобрели в Хазарии,
где, и это следует отметить, ведущая роль принадлежала Константину, в
то время как Мефодий не проявил особенной инициативы. Константин стал
также главой паннонской миссии, но на этот раз Мефодий тоже был очень
деятелен, и после смерти Константина в 869 г. Мефодий один продолжил
миссионерскую деятельность, проявив себя достойным преемником своего
выдающегося брата.
Обсуждая план миссионерской деятельности в Моравии, Константин с
самого начала настаивал на использовании славянского языка моравской
церковью. Его идею поддержали и Фотий, и император Михаил. Следует
заметить, что иерархи Византийской Церкви в некоторых случаях были
готовы согласиться на использование местных языков в церковной службе,
в отличие от обычно бескомпромиссного отношения Рима. Раз было принято
решение об использовании славянского языка в церковных службах в
Моравии, сразу же возникла проблема наличия церковных книг, по крайней
мере, главных, переведенных на славянский и написанных по-славянски; а
в то время не было устойчивого местного алфавита. Мы можем допустить,
что во многих случаях славяне использовали греческий алфавит, который,
однако, не вполне подходил для славянского языка; как мы видели выше
[229], крымские асы и русы использовали нечто вроде своей собственной
азбуки. Теперь, перед началом своей паннонской миссии, Константин
должен был либо согласиться на то, чтобы использовать греческий
алфавит для передачи славянских букв, либо утвердить "русские буквы",
которые он изучал в Крыму, либо изобрести совершенно новый славянский
алфавит. По "Житию", Константин выбрал последнее и составил свой
собственный алфавит. И Философ, согласно своему обычаю, сначала начал
молиться вместе со своими помощниками; и вскоре "Господь внял молитве
его приближенных, и божественная мысль осенила Константина, и он
составил буквы" [230].
Славянский алфавит, используемый в церковных книгах и, в
переработанной форме, в светской литературе русскими, украинцами,
болгарами и сербами, называется кириллическим, в соответствии с
монашеским именем Константина. Однако, многие исследователи сейчас
сомневаются в том, что это именно тот алфавит, который был изобретен
Константином (Кириллом), и приписывают изобретение кириллического
шрифта болгарскому ученику Мефодия в конце девятого века [231]. Что
касается Константина, то по общему мнению он считается сейчас
изобретателем так называемого глаголического алфавита. Проблему эту
трудно решить, поскольку не только не сохранилось ни одного автографа
Константина, но и ни одной славянской рукописи его времени не было
найдено. Самые ранние образцы глаголического и кириллического шрифтов
относятся ко времени царствования болгарского царя Симеона (892-927
гг.) [232].
Кириллический алфавит взял за основу греческий унциальный шрифт с
использованием некоторых дополнительных букв для передачи звуков,
которых нет в греческом языке. Что касается глаголического алфавита,
его происхождение до сих пор является загадкой. Одно время
существовало общее мнение, что он произошел от греческой скорописи, но
доверие к этой теории серьезно пошатнулось [233]. Различные
исследователи выдвигали предположения о происхождении глаголицы от
того или другого восточного алфавита: коптского, еврейского,
самаритянского, армянского или грузинского [234]. Не являясь
специалистом ни в лингвистике, ни в палеографии, я вряд ли могу
заявить о себе как о компетентном судье в полемике о глаголице.
Однако, поскольку исследователи в этих специальных областях не пришли
пока к определенным выводам, мне не остается ничего, кроме как
высказать свое собственное мнение. Нельзя отрицать определенного
сходства между армянским и грузинским алфавитами, с одной стороны, и
глаголическим, с другой. Поскольку, согласно моему предположению,
"русские буквы", обнаруженные Константином в Крыму, вероятно,
происходили от армянского или грузинского алфавитов (или от обоих), я
готов с определенными оговорками и до определенной степени поддержать
теорию Н.К. Никольского о том, что упоминающиеся в "Житии" Константина
"русские буквы" были глаголическими [235]. Примечательно в связи с
этим, что по надписи на реймсской копии евангелия четырнадцатого века
мы можем заключить, что глаголица была известна как "русский шрифт"
[236].
А если так, то несомненным выводом будет то, что Константин не
изобретал глаголического алфавита, а следовательно, алфавит, который
он изобрел, вероятно, был кириллическим. Как объяснить употребление
глаголицы, как второго из двух ранних славянских алфавитов? Можно
думать, что, изобретая кириллицу для общего употребления, Константин
продолжал использовать глаголицу в качестве некоего тайного шрифта для
конфиденциальных посланий, посвятив в его "тайны" лишь наиболее
надежных своих последователей [237]. Позднее, после смерти
Константина, секретность была снята, и глаголицей, видимо, стали
пользоваться наряду с кириллицей, а в некоторых регионах глаголице
даже отдавали предпочтение.
Склоняясь к только что приведенной интерпретации взаимоотношения между
двумя шрифтами, я готов, в принципе, допустить возможность иного
подхода к проблеме. Вероятно, Константин не принял "русских букв"
такими, какими он обнаружил их, но переработал их и приспособил к
потребностям славянского языка. Эту переработку и адаптацию, возможно,
называли его изобретением. В таком случае, Константин также может
считаться изобретателем глаголического алфавита, и это позволит
отнести изобретение кириллицы к последователям Мефодия.
В 863 г. Константин и Мефодий прибыли в Моравию ко двору князя
Ростислава. История их деятельности там находится вне сферы настоящего
труда, и нам следует ограничиться лишь некоторыми замечаниями общего
характера. Особенная трудность миссионерского положения братьев
заключалась в том, что им приходилось быть одновременно в добрых
отношениях и с Византией, и с Римом. В сущности, между западной и
восточной церквями еще не было схизмы. Даже обличение папской политики
Фотием, прозвучавшее в 867 г. [238].не разрушило общности церквей,
поскольку позднее сам Фотий возобновил отношения с Римом.
Окончательный разрыв произойдет двумя веками позже, во время
патриаршества Михаила Керулария (1054 г.). Щекотливость положения
Константина и Мефодия происходила из того факта, что они были посланы
в качестве миссионеров патриархом Константинополя в земли, традиционно
относившиеся к юрисдикции папы римского. Если бы братья по прибытии в
Моравию настаивали на ее духовном подчинении Константинополю (в чем,
видимо, их инструктировал Фотий), они бы нарушили канонический
порядок. Но они ничего подобного не сделали, будучи наполнены истинным
христианским духом, а не соображениями церковной политики. Их целью
было организовать славянскую церковь в Моравии, а не расширить границы
византийского патриаршества. Противостояние, которое они встретили
сразу же, исходило не из Рима, а от германского духовенства [239].
Поскольку последнее канонически было подчинено папе, то именно к папе
и обратились Константин и Мефодий за подтверждением их полномочий в
Паннонии. Теоретически, во власти палы было организовать новую епархию
в Паннонии, независимо от любых протестов епископа Зальцбургского.
Действительно, немцы ставили на пути братьев столько препятствий,
сколько могли. Как германское, так и итальянское духовенство яростно
сопротивлялось использованию славянского языка в церковных службах.
В 868 г. Константин и Мефодий отправились в Рим с целью защитить права
славянского языка, эта миссия имела полный успех, и папа Адриан
торжественно возложил копии славянских литургических книг на алтари
некоторых римских церквей [240]. К этому времени здоровье Константина
было сильно расстроено неустанными трудами, и он умер в Риме после
получения высшего монашеского чина (схимы) [241] под именем Кирилл
(869 г.). Мефодий готов был продолжать труд в одиночку, и в 870 г.
папа Адриан II посвятил его в сан епископа Паннонии с епархиальным
центром в Сирме (Митровица) [242]. Казалось, что дело славянской
церкви обеспечено, но в это время в Моравии произошел дворцовый
переворот. Немцы искусно воспользовались разногласиями между князем
Ростиславом и его племянником Святополком. С помощью немцев Святополк
арестовал своего дядю и сам захватил моравский трон. Вскоре немцы
предали его и вторглись в Моравию. Лишь в 874 г. Святополку удалось
изгнать их и восстановить свою власть [243].
Сопротивляясь немцам политически, Святополк был готов к компромиссу с
ними в делах церковных. Он признал Мефодия архиепископом, но в то же
время пользовался советами германского священника, Вихинга. Вихинг
противился славянским литургиям и ветвистыми путями вел интриги против
Мефодия, посылая на него доносы папе [244]. Мефодий еще раз отправился
в Рим, и хотя ему удалось оправдаться перед папой, тот, чтобы не
вызывать раздражения немецких прелатов, постепенно стал сокращать
использование славянского языка в моравской церкви. После смерти
Мефодия (885 г.) в Моравии прекратилось использование славянского
языка для литургических служб. Последователи Мефодия были изгнаны из
страны и вынуждены были найти убежище в Болгарии [245].
Хотя главные результаты паннонской миссии, таким образом, оказались
утрачены, исторический труд Константина и Мефодия был не напрасен,
поскольку они заложили прочное основание для создания славянской
письменности и всей славянской цивилизации в целом, благодаря чему
братья удостоились называться славянскими апостолами. В разгар их
административной и миссионерской деятельности в Паннонии, несмотря на
все препятствия, они находили время для литературных трудов, наиболее
важными плодами которых явились переводы на славянский язык евангелий,
псалмов и некоторых книг для церковных служб [246]. Славянский язык в
трудах Константина и Мефодия, лингвистической основой которого явился
македонский диалект [247], стал языком всех славянских церквей, то
есть, православных, и поэтому известен как церковнославянский. Это был
язык большинства образованных славян на протяжении средних веков и
раннего периода новой истории, и он также лег в основу развития
русского литературного языка. Таким образом, хотя расцвет славянской
письменности в Моравии длился недолго, он продолжался достаточно,
чтобы его факел можно было перенести сначала в Болгарию и Сербию, а
затем - в Россию.
7. Обращение дунайских бoлгap [248].
Как мы видели [249], дипломатический шаг моравского князя Ростислава,
имевший результатом отправку христианских миссионеров из
Константинополя в Паннонию, вызван был желанием предотвратить
опасность для Моравии франко-болгарского дружественного союза. Мало
что известно о ходе переговоров между королем Людовиком Немецким и
болгарским ханом Борисом в 862 и 863 гг., но можно предположить, что
наряду с другими, обсуждались и вопросы церковной политики [250]. Хотя
большинство болгар и подчиненных им славян все еще оставались
язычниками, христианство уже начало распространяться в Болгарии,
главным образом, через греков, как тех, кто оказался в подчинении
хана, так и греческих купцов, которые постоянно наезжали в Болгарию.
И, вообще говоря, Болгария, как ближайший сосед империи, естественно,
была открыта для византийского культурного влияния. Таким образом хан
Борис стоял перед той же дилеммой, что и позднее князь Владимир
Киевский: противостоять ли христианству, или содействовать его
распространению в интересах государства [251]. Принятие христианства
приносило много выгод, таких как повышение престижа правителя как
внутри страны, так и на международной арене, и определение к нему на
службу высокообразованного персонала. С другой стороны, Борис не мог
не понимать определенных опасностей, вытекающих из принятия
христианства от Византии. Признание владычества константинопольского
патриарха над предполагаемой булгарской церковью могло привести к
необходимости признания господства византийского императора над
булгарским государством. Представляется вполне вероятным, что поэтому
Борис предпочел бы получить христианство не от Византии, а от Рима, а
точнее, от германских прелатов, находящихся под юрисдикцией Рима. Если
эти рассуждения верны, то значит религиозные темы играли определенную
роль в переговорах между франками и болгарами.
Известно, что в 863 г. Людовик известил Рим о намерении Бориса принять
истинную веру [252]. Важный, хотя и деликатный пункт стал проблемой
для будущей организации болгарской церкви. Видимо, Борис настаивал на
определенной автономии болгарской церкви, во всяком случае, на
организации ее как отдельной епархии. Позднее русские киевские князья
выдвигали точно такие же требования [253]. Пока тянулись переговоры
между франками и болгарами, византийские войска вторглись в Болгарию,
и император Михаил III потребовал от Бориса порвать союз с франками.
Не получив помощи от Германии, Борис был вынужден не только принять
византийский ультиматум, но и выразить желание стать христианином. Он
был окрещен вместе с некоторыми из его придворных в 864 г. [254]. Сам
император был крестным отцом Бориса, и поэтому Борис принял
императорское имя Михаил как свое христианское имя.
Однако, среди бойлов все еще сильна была языческая партия, которая
вскоре организовала заговор против хана. Заговорщики окружили дворец,
но Борис не испугался, и с небольшим отрядом верных ему гвардейцев
сделал вылазку и разогнал бунтовщиков. Зачинщики были арестованы и
немедленно казнены вместе с детьми, чтобы предотвратить всякую
возможность возмездия [255]. Казнь предводителей языческой партий,
среди которых большинство составляли болгары, а не славяне, увеличила
вес славян при ханском дворе. Хотя Борис безоговорочно связал себя с
христианской партией, он не был готов к тому, чтобы полностью
подчиниться главенству Византии. Наоборот, вскоре он был разочарован в
сотрудничестве с Византией.
Нам следует осознать, что политика патриарха Фотия в отношении к
болгарской и моравской церквям была совершенно разной. Посылая своих
миссионеров в Паннонию, Фотий был готов к тому, чтобы паннонская
церковь была организована как автономная епархия, и рекомендовал
использование в литургии славянского языка [256]. Ничего подобного не
предполагалось для Болгарии. После обращения Бориса туда послали
греческих и армянских священников; в Болгарию не был назначен епископ,
и Фотий планировал держать болгарскую церковь под непосредственной
властью патриаршего трона в Константинополе. Нетрудно понять причины
разного отношения Фотия к Моравии и Болгарии. Моравия была удалена от
границ не только Византийской империи, но и Константинопольского
патриархата. Фотий ничего не терял от образования национальной церкви
в Моравии. Здесь все заботы относились к папе. Территория Болгарии,
наоборот, издавна прилегала к границам империи, и с церковной точки
зрения, Фракия всегда считалась частью Константинопольского
патриархата, а не Рима [257]. Во всяком случае, в отношении Фотия к
Болгарии превалировали соображения имперского централизма и греческого
национализма.
Политика Византии в этом вопросе оказалась очень недальновидной. Когда
Борис принял христианство, он, должно быть, сразу же стал настаивать
на том, чтобы иметь епископа болгарской церкви, с целью сделать ее
потенциально автономной. Теперь же, когда, с его точки зрения,
византийские власти обманули его, он направил посланников в Рим с
просьбой к папе Николаю, чтобы тот прислал в Болгарию епископа и
священников (август 866 г.) [258]. Борис также обратился к королю
Людовику Немецкому с просьбой оказать содействие в этом деле,
пользуясь влиянием короля на папу. Папу не нужно было подталкивать,
поскольку он очень хотел воспользоваться случаем для распространения
своего влияния на Балканском полуострове. Он немедленно направил
Борису двух легатов для организации болгарской церкви под властью
Рима. Таким действием папа нарушил прерогативы Константинопольского
патриархата, и легко можно представить себе возмущение Фотия.
Разразился острый конфликт между папой и патриархом, и Фотий
торжественно осудил действие Николая, указывая также и на, по его
мнению, теологические ошибки римской церкви, наиболее серьезной из
которых он считал пункт о Filioque в латинском "Символе веры" (867 г.)
[259].
Опасность полного разрыва между восточной и западной церквями была
предотвращена дворцовым переворотом в Константинополе. Император
Михаил III был убит Василием Македонянином, который сам занял трон (23
сентября 867 г.). Одновременно Фотий был смещен, и вместо него
патриархом был избран Игнатий [260]. Хотя Игнатий хотел достичь
компромисса с Римом по вопросам богословских расхождений, он проявил
не меньшую, чем Фотий, готовность настаивать на византийских
прерогативах по отношению к болгарской церкви. Нам следует принять в
расчет, что хан Борис к этому времени был разочарован в позиции папы.
Одному из двух посланных в Булгарию легатов - Формозо, епископу Порта
- удалось снискать доверие Бориса. Формозо продемонстрировал большое
понимание потребностей болгарской церкви, и намеревался организовать
ее как обособленную единицу. Это явно противоречило тайным планам
папы, и противники Формозо в Риме стали выражать подозрения в том, что
он больше заботится о своих интересах, нежели об интересах римского
престола. Поэтому, когда Борис попросил папу назначить Формозо первым
епископом Болгарии, тот не только отказался, но и отозвал Формозо
обратно в Рим.
Борис был глубоко оскорблен и снова обратился в Константинополь за
руководством в церковных делах. Дело было передано на рассмотрение
Восьмого Вселенского Собора, который собрался в Константинополе в 869
- 870 гг. Собор (решения которого впоследствии отвержены православной
церковью) осудил Фотия, но с другой стороны, несмотря на протест
папских легатов, вновь утвердил владычество патриарха
константинопольского над Болгарией [261]. Полемика, однако, на этом не
закончилась, поскольку папа не желал отказываться от своих требований.
Борьба между Византией и Римом болезненно сказалась на становлении
молодой болгарской церкви, тем более, что ни папа, ни патриарх не
готовы были признать обоснованность использования славянского языка в
церковных службах. Только после прихода последователей Мефодия -
Клемента, Наума и других - из Моравии в Болгарию (886 г.) стала
возможной славянизация болгарской церкви. Были образованы славянские
школы для подготовки болгарских священников, и подготовлены славянские
переводы наиболее важных церковных книг. В конце концов Болгарское
народное собрание 893 г., которое провозгласило сына Бориса Симеона
правителем (архонтом) Болгарии, одновременно признало славянский язык
официальным языком церкви [262]. Климент был назначен епископом
Велиграда. Период правления царя Симеона (893 - 927 гг.) стал временем
быстрого подъема и расцвета славянской письменности в Болгарии [263].
8. Киев в 870-е гг. и взятие его Олегом
Теперь снова обратимся к Киеву. Как мы видели [264], в 860 г. Аскольд
и Дир объединили силы с приазовскими русскими для нападения на
Константинополь. Известно, что после кампании 860 г., по крайней мере,
некоторая часть русских была обращена в христианство и оказалась под
владычеством епископа, чей престол был, предположительно в Тмутаракани
[265]. B связи с таким развитием событий нам бы, естественно, очень
хотелось знать отношение к христианству тех русских, которые
находились под контролем Аскольда и Дира, и собирались ли сами Аскольд
и Дир способствовать распространению христианства в Киеве. К
сожалению, в наших источниках нет доступной информации [266].
С другой стороны, представляется вполне возможным, что в 860-е и 870-е
гг. некоторые христианские миссионеры добирались до Киева не только с
юга, но и с запада, а именно из Моравии. Мы видели [267], что
благодаря трудам святых Кирилла и Мефодия, христианство прочно
утвердилось в Моравии, и славянский язык стал первым, хотя только на
время, языком моравской церкви. Таким образом, на протяжении ряда лет
Моравия была важным центром славянской культуры и образования. Хотя
князь Святополк (870 - 894 гг.) и не был поборником славянской церкви
[268], он косвенным образом способствовал ее распространению, расширяя
границы своего государства. Именно к его царству мы можем отнести
упоминание Аль-Бахри и некоторых других восточных писателей о могучем
славянском государстве, столица которого называлась аль-Фирак (Прага).
Согласно Гардизи, имя славянского правителя было Свет-Малик [269].
Этот царь, наряду с другими землями, управлял областью джервабов, то
есть хорват.
Нет сомнений, что здесь имелись в виду хорваты из Галиции [270]. Город
джервабов, упомянутый Аль-Бахри, вероятно, Краков. Эти хорваты
происходили от того же корня, что и южные (балканские) хорваты, но
из-за географического положения вошли в близкую связь с восточными
славянами, а затем и в объединение русских племен, которыми управляли
киевские князья. Даже в тот отдаленный период, видимо существовали
коммерческие отношения между Киевом и Галицией [271], а с купцами, как
это бывало везде, возможно, приходили и христианские миссионеры. Мы
вполне допускаем, что некоторые последователи Св. Кирилла и Мефодия
приходили проповедовать в Галицию, а оттуда кто-то из них, возможно,
пытался установить связи с Киевом [272]. Именно к этому "Моравскому
периоду" можно отнести происхождение идеи о единстве трех славянских
племен - чехов, поляков и русских [273]; позднее легенда о трех
братьях - Чехе, Ляхе (поляке) и Русс - была пущена в ход, чтобы еще
более ясно выразить идею единства этих трех славянских народов [274].
Говоря о расширении киевской торговли в 870-е гг., нам теперь следует
выделить возрастающую важность верхнеднепровского пути. История
захвата Киева Олегом (878 г.), как она рассказана летописцем
одиннадцатого века [275], достаточно характерна. Согласно этой
истории, Олег притворился купцом, и с помощью этой уловки ему удалось
захватить город. Очевидным подтекстом этой истории является то, что к
тому времени не было ничего необычного в прибытии купеческих кораблей
в Киев из Смоленска.
Из-за недостатка свидетельств мы не в состоянии привести какие-либо
точные данные о культурном и экономическом развитии Киева в 870-е гг.
Однако, принимая в расчет то, что город установил достаточно близкие
отношения - как коммерческие, так и иные - со Смоленском на севере,
Галицией на западе и Приазовьем на юго-востоке, вполне можем
допустить, что, благодаря этим различным влияниям, в Киеве происходили
важные культурные перемены. Политически же, как уже отмечалось [276]
Киев в это время находился под мадьярским контролем.
В конце 870-х гг. мирное, по-видимому, течение жизни в Киеве было
нарушено появлением нового отряда варягов, добравшихся до города из
Новгорода. Чтобы разобраться в причинах этого события, нам следует
теперь переключить наше внимание на Новгород. Мы видели, что
ютландский князь Рюрик появился на Ладоге около 856 гг. [277], а
несколько позднее он захватил Новгород [278]. Должно быть, прошло
несколько лет, прежде чем Рюрик навел порядок в своих новых владениях
на новгородской земле. Однако, он продолжал наблюдать за развитием
событий на западе и в 867 г. предпринял неудачную попытку возвратить
себе Фрисланд с помощью датчан [279]. Смерть в 869 г. Лотаря, короля
Лотарингии, который в 854 г. получил Фрисланд в ленное владение от
своего отца, императора Лотаря [280], вызвала общее перераспределение
всех владений во Франкской империи, и Рюрик решил, что это
благоприятный момент для предъявления его требований. Поэтому он
отправился в Нимвеген для беседы с Карлом Смелым (братом императора
Лотаря) и обещал поддерживать его за соответствующее вознаграждение. В
873 г. Рюрик получил Фрисланд обратно, и после этого его имя больше не
упоминалось во фракийских хрониках [281]. В русской "Повести временных
лет" запись о смерти Рюрика помещена под годом 879 [282]. Если мы
допустим, что здесь та же хронологическая ошибка, что и в рассказе о
нападете русских на Константинополь - то есть, ошибка в шесть лет, -
мы можем отнести смерть Рюрика к 873 г. Но, как мы вскоре увидим,
расчеты летописца постепенно корректировались, и в таком случае ошибка
составляла четыре или три года вместо шести. Во всяком случае, Рюрик
умер, вероятно, вскоре после возвращения ему старого лена [283].
По преданию в "Повести временных лет", Рюрик оставил в Новгороде
своего юного сына Игоря, от чьего имени сначала правил его родич Олег
[284]. Имя "Игорь" встречается в клане Скьелдунгов. Прародителя
Скьелдунгов - пра-пра-прадеда Рюрика -звали Ивар, это имя можно
считать иной формой имени Ингвар, или Игорь [285]. Согласно летописям,
сын Рюрика был тем самым Игорем, ставшим киевским князем после смерти
Олега и правившим с 912 по 945 г. [286]. Однако, вряд ли допустима
идентификация двух этих Игорей. В таком случае, Игорю Киевскому было
бы больше 70 лет ко времени смерти (родился не позднее 873 г. умер в
945 г.). Между тем, в летописях нет указаний на то, что князь Игорь
был так стар. В 941 - 944 гг. он сам вел полную тягот кампанию против
Византийской империи [287]. В 945 г. он сам руководил походом на
древлян, во время которого и был убит [288]. К тому же, его сын
Святослав родился в 942 г. [289]. Ввиду этих соображений мы можем
предположить, что между Рюриком Новгородским и Игорем Киевским было,
по меньшей мере, одно промежуточное поколение, а возможно, и два
[290].
Что касается Олега, то в так называемой Иоакимовой летописи он назван
"урманином", то есть норвежцем [291]. Его можно идентифицировать с
Оддом норвежских саг [292]. Возможно, что имя, под которым он
упоминается в русских летописях, есть всего лишь производное от
названия его родной страны. Олег - это русская транскрипция слова
"Хельги", которое, возможно, обозначает уроженца Халогаланда
(Хельгаланда) в Норвегии [293]. В Олеге, таким образом, мы имеем
представителя третьей струи скандинавского потока в Северной Руси,
первые два были представлены шведами (Аскольдом и Диром) и датчанами
(Рюриком). Мы допускаем, что Олег, вероятно, прибыл в Новгород не
один, а во главе большой свиты, состоявшей главным образом из
норвежцев, и это объясняет тот факт, что он стал правителем после
смерти Рюрика, а может быть, даже раньше, после последнего отъезда
Рюрика на запад. Уплывая на запад, Рюрик, должно быть, взял с собой,
по крайней мере, часть своей датской свиты, а те датчане, что остались
в Новгороде, вынуждены были пойти на компромисс с норвежцами и дать
клятву верности Олегу. Мы уже видели [294], что разрыв связей с
Приазовьем, происшедший около 840 г., болезненно сказался на
благосостоянии Севера. Хотя Аскольду и Диру удалось добраться до
Киева, они, в свою очередь, потеряли связь с Новгородом. С другой
стороны, Рюрик, даже будучи правителем Новгорода, продолжал настойчиво
стремиться к тому, чтобы возвратить свои западные владения, и поэтому
мало был заинтересован в экспансии на Юг.
Именно поэтому Олегу следует воздать должное за объединение Севера и
Юга Руси. Начало его южной кампании описано в летописи следующими
словами: "Отправился Олег, взяв с собой много воинов из варягов, чуди,
славян, мери, веси и кривичей" [295]. Ясно, что Олег к тому времени
был признанным предводителем всех северных племен. Показательно также,
что русские (русь) не упомянуты среди его приверженцев, и на то есть
очевидные причины. Старые русы (шведского происхождения, из
Приазовья), должно быть, ушли из Новгорода в Киев значительно раньше с
Аскольдом и Диром, в то время как новая фрисландская русь, или, по
крайней мере, те, кто остался от них после отъезда Рюрика во Фрисланд,
смешались с варягами Олега.
Поход Олега в первой летописи отмечен датой 6390 (882 г. н.э.) [296].
Как и раньше, здесь можно ожидать хронологической ошибки, хотя и не в
шесть лет, как в случае с русским нападением на Константинополь. Нам
следует принять в расчет, что летописная дата договора Олега с греками
верна (911 г.). Ясно, что по ходу повествования летописец постепенно
уточнял свои расчеты. Поэтому мы можем предположить, что ошибка в
датировке первого похода Олега - меньшая, нежели в датировке набега
Аскольда на Константинополь, возможно, не в шесть лет, а, мы бы
сказали, между четырьмя и двумя годами. В таком случае, поход Олега
можно отнести ко времени между 878 и 880 гг. (скорее, к 878 г.).
Олег продвигался с осторожностью, стараясь обеспечить свой контроль
над наиболее важными пунктами на днепровском речном пути, в каждом из
которых он оставлял гарнизон своих солдат. "И он занял город
(Смоленск) и оставил там гарнизон. Оттуда он пошел дальше и захватил
Любеч, и там оставил гарнизон. Затем он подошел к киевским холмам"
[297]. Согласно первой летописи, Олег захватил Киев хитростью. Он
спрятал свои войска недалеко от берега реки, а затем отправил гонцов к
Аскольду и Диру, чтобы известить о прибытии торгового каравана [298].
Вполне возможно, что вестниками Олега были какие-то смоленские купцы,
которые и раньше приезжали в Киев, так что их появление не вызывало
подозрений у киевских правителей. Обман сработал: Аскольд и Дир
отправились на кораблях без достаточной охраны и были убиты на месте
воинами Олега. Как мы уже упоминали [299], их тела затем были отнесены
к дворцу Олома. С их убийством прекратилась власть мадьяр над Киевом.
"И Олег сам сел князем в Киеве" [300].
9. Заключительные замечания
Захват Киева Олегом открывает новую страницу русской истории - период
так называемого Киевского государства, или Киевской Руси. В отличие от
предшествующих южнорусских формаций государственного типа в антский и
хазарский период, расположенных на Дону и в Приазовье, днепровский
речной путь - "из варяг в греки" - становится теперь главной
географической осью Русского государства. Для Олега, однако, Киев был
только первым, пусть и наиболее важным, пунктом на пути на Юг. Южное
Приднепровье на протяжении ряда лет оставалось в руках мадьяр, и
должно было пройти около тридцати лет после завоевания Киева, чтобы
Олег начал свой первый поход на Константинополь. Тем не менее, Киев
оставался опорным пунктом во всех его последующих походах на юг, и
поэтому мы считаем дату прихода Олега в Киев важной вехой, вполне
подходящей для того, чтобы ею завершить этот том.
В этой последней главе нашего очерка истории древней Руси мы вели речь
о разнообразных событиях, которые произошли за сорок лет между русским
посольством в Константинополь в 838 -839 гг. и завоеванием Киева
Олегом около 878 г. На первый взгляд может показаться, что почти нет
органической связи между рассматриваемыми явлениями, кроме
хронологической последовательности. Такое впечатление - если случится,
что оно возникнет у читателя - может явиться результатом
географической широты событий, которые берутся в расчет. Нам
необходимо было перемещать наше внимание с севера на юг, с востока на
запад, пристально наблюдая за важными политическими событиями не
только в Прибалтике, но и на юго-восточном побережье Северного моря;
мы отправлялись то на Кавказ, то на средний Дунай. Вдобавок к
рассмотрению политических и военных событий, мы также делали обзор
церковной политики и тенденций культурного прогресса, поскольку это
знаменательный период - век формирования средневековой славянской
цивилизации в целом. Именно в этом веке было положено культурное
основание так называемой Киевской Руси. Действительно, христианство
стало официальной религией Киевской Руси только в конце десятого века.
Но расцвет христианства на Руси в одиннадцатом веке не может быть
понят, если мы не будем знать, что часть русских племен -
юго-восточных и западных - находилась под влиянием христианской мысли,
по крайней мере, с 860-х гг. Появление таких выдающихся духовных
лидеров, как, к примеру, митрополит Илларион, в одиннадцатом веке,
свидетельствует о том, что христианство пустило корни в русском
обществе в значительно более ранний период. Без знаний об этой ранней
почве расцвет христианской культуры в одиннадцатом веке на Руси мог бы
показаться неожиданным чудом. В действительности же, в девятом веке в
столь взаимно удаленных районах, как Приазовье, Моравия и Булгария,
была подготовлена почва для произрастания христианства на Руси.
Основания экономической системы Киевской Руси тоже были заложены
задолго до десятого века. Сельское хозяйство достигло значительного
прогресса на территории всей Руси на протяжении восьмого и девятого
веков. Что касается торговли, то Тмутаракань в девятом веке оставалась
более важным центром, нежели Киев, и она сохраняла свои позиции даже в
начале киевского периода. Как в десятом, так и в первой половине
одиннадцатого века, когда днепровский речной путь уже был прочно
установлен, русские князья старались сохранять нетронутыми свои
отношения с Тмутараканью и пристально наблюдали за событиями на
Азовском море.
С политической, как и со стратегической точки зрения, Тмутаракань в
десятом веке была столь же важна, как и Киев. Поход Владимира на Крым
в 989 г. [301] в какой-то мере был мотивирован его стремлением
обеспечить себе владение Тмутараканью, старой столицей первого
Русского каганата. Характерно то, что после крымской кампании Владимир
присвоил себе титул кагана, который сохранил за собой и его сын
Ярослав [302]. Таким образом, правители Киева стали политическими
преемниками русских каганов Тмутаракани. Использование титула кагана
первыми киевскими князьями ясно демонстрирует широту их политических
интересов, а также их мечты о создании империи. Новые набеги тюркских
кочевников, сначала печенегов, а затем куманов (половцев), отрезали
Киев от Приазовья и сделали невозможным осуществление плана создания
империи. Положение города как потенциальной столицы империи таким
образом было подорвано. В свое время утрата Киевом связи с Приазовьем
и Северным Кавказом стала одной из главных, хотя и не прямой, причин
последующего упадка и окончательного крушения Киевского каганата.
Примечания
[225] См. Dvornik, Legendes, pp. 212 - 230; Dvornik, Slaves, pp. 147 -
183; Ильинский, cc. 71 - 84.
[226] См. Гл. VII, 9.
[227] О Ростиславе см.: Грот, cc. 97- 119; Успенский, Монархии, cc. 40
- 52.
[228] Bury, р. 383; Zlatarsky, pp. 14 - 15.
[229] См. 5, выше.
[230] Life, chap. 14.
[231] Dvornik, Slaves, p. 318; Г. Ильинский, "Где, когда и с какой
целью глаголица была заменена кириллицей?" ВС, 3 (1931), 87.
[232] О проблеме происхождения и взаимоотношения кириллицы и глаголицы
см.: В. Ягич, "Глаголическое письмо", ЭСФ, III, 51 - 230; Карский,
Палеография, cc. 158 - 223; В. Н. Щепкин, Учебник русской палеографии
(Москва, 1818), cc. 11- 20; Vajs, pp. 13 -21.
[233] A. Rahifs, "Zur Frage nach der Herkunft des Glagolitischen
Alphabets", ZVS, 45 (1913), 285-287. cm., однако, Vajs, p. 39.
[234] О сходстве глаголицы с грузинским алфавитом см.: R. Abicht, Ist
die Aehnlichkeit des glagolitischen mit dem grusinischen Alphabet
Zufall (Leipzig, 1895), неприемлемо для меня; об армянских параллелях
см.: М. Gaster, llchester Lectures on Greeko-Slavonie Literature
(London, 1887), pp. 209 - 229. Важность кавказской почвы для изучения
проблемы была подчеркнута В. Ф. Миллером, "К вопросу о славянской
азбуке", ЖМНП, 232 (1884), 1 - 35. Он выдвинул предположение о
происхождении глаголицы от древпеперсидского, что неубедительно. В
1927 г. В. Пожидаев предложил еще одну гипотезу, связанную с
кавказской почвой. Согласно ему, глаголицу можно вывести из кавказских
клановых эмблем (tamga). См.: М. Грунскый, "Нова теория про похождения
глаголицы", УАН, 19 (1928), 266 - 277. Эта теория мало правдоподобна.
[235] Никольский, Письмена.
[236] Там же, сс. 36 - 37.
[237] Об употреблении глаголицы как тайного письма в некоторых
кириллических рукописях см.: Карский, ее. 249 - 250.
[238] См. 7, ниже.
[239] См.: P. I. Alexander, "The Papacy, the Bavarian Clergy, and the
Slavonic Apostles", SR, 20 (1941), 206- 293.
[240] Life, chap. 17; ср. Dvornik, Slaves, p. 199.
[241] "Схима" - это славянская транскрипция греческого schma.
[242] Dvornik, Slaves, р. 207.
[243] О Святополке см.: Грот, cc. 121 - 124; Успенский, Монархии, cc.
63 - 94.
[244] Dvornik, Slaves, 262 - 270.
[245] См. 7, ниже.
[246] Выясняется, что сначала был переведен ряд фрагментов из Нового
Завета непосредственно для церковных служб, см.: Dvornik, Slaves, р.
166. Со временем были сделаны дальнейшие переводы, ср. Ильинский, сс.
115- 136.
[247] Н. Дурново, "Мысли и предположения о происхождении
старославянского языка", ВС, 1, (1929), 48-85 и 3 (1931), сс. 68 - 78;
Ильинский, сс. 136 - 164.
[248] См.: Bury, Eastern, pp. 381 - 392; Dvornik, Slaves, pp. 184 -
195; Runciman, pp. 99 - 130; Zlatarsky, I, 2, pp. 21 - 201.
[249] См. 6, выше.
[250] Bury, Eastern, p. 383.
[251] Приселков, cc. 21 - 35: Vernadsky, Status, pp. 294 - 302.
[252] Dvornik, Slaves, p. 186.
[253] .Приселков, cc. 10-11, 35-36; Vernadsky, Status, p. 298.
[254] A. Vaillant and М. Lascaris, "La date de la conversion des
Bulgares", RES, 13 (1933), 5 -15.
[255] Runciman, pp. 105 - 106.
[256] См. 6, выше.
[257] Н. Суворов, "Учебник церковного права" (Москва, 1912), cc. 31 -
32.
[258] Dvornik, Slaves, p. 191.
[259] Bury, Eastern, pp. 200 - 203.
[260] Idem, pp. 203 - 204.
[261] Runciman, pp. 113 - 114.
[262] Idem, pp. 134 - 135; Zlatarski, pp. 253 - 277.
[263] О письменности и искусстве во время правления Симеона см.:
Runciman, pp. 138 - 143; Zlatarski, pp. 282 - 284.
[264] См. 4, выше.
[265] См. 5, выше.
[266] О рассмотрении проблемы распространения христианства на Руси до
обращения Владимира см.: Н. Полонская, "К вопросу о христианстве на
Руси до Владимира", ЖМНП, 71 (1917), 33 - 80.
[267] См. 6, выше.
[268] Там же.
[269] Macartney, р. 211, Малик означает "царь" по-арабски.
[270] См. 1, выше.
[271] Ср. А.В, Флоровский, Чехи и восточные славяне (Прага, 1935), cc.
158 - 182.
[272] Выясняется, что составитель первой русской хроники пользовался
некоторыми моравскими литературными материалами. См.: Никольский,
Повесть, cc. 45 - 84. Некоторые выводы Никольского вызвали возражения
В. М. Истрина, "Моравская история славян", ВС, 3 (1931), cc. 36 - 55;
но даже Истрин допускает, что списки моравских рукописей ходили по
Киевской Руси в одиннадцатом, "а возможно даже в десятом веке" (с.
54).
[273] Ип., кол. 19.
[274] Никольский, Повесть, cc. 78 - 83.
[275] Cross, p. 146.
[276] См. 4, выше.
[277] См. 3, выше.
[278] См. 4, выше.
[279] Kruse, p. 382.
[280] См. 3, выше.
[281] Беляев, с. 269.
[282] Cross, p. 146.
[283] Согасно Кендрику (p. 206, n. 1). Рорик Ютландский (т. е. Рюрик
Новгородский) умер в 876 г.
[284] Cross, pp. 146 - 147.
[285] Беляев, с. 243.
[286] Cross, pp. 157 - 164.
[287] Idem, pp. 157 - 159.
[288] Idem, p. 164.
[289] Idem, p. 158.
[290] Ср. Хрущевский, 1, 391.
[291] Татищев, 1,35.
[292] Беляев, с. 257.
[293] Там же, с. 256. P. Якобсон высказал мне предположение, что имя
Helgi по-скандинавски значит "святой" (ср. Cleasby, р. 255); русский
"вещий Олег" по-скандипавски был бы Helgi Helgi, так что русский
эпитет "вещий", по всей видимости, всего лишь перевод скандинавского
имени на русский язык. Исследование А. Лященко об Олеге, цитируемое
Беляевым (с. 257), неприемлемо для меня.
[294] См. 3, выше.
[295] Ип., кол. 17, ср. Cross, р. 146.
[296] Cross, р. 146.
[297] Ип., кол. 17.
[298] Там же; ПСРЛ, IX, 15.
[299] См. 4, выше.
[300] Cross, р. 146.
[301] Vernadsky, Status, pp. 297 - 302.
[302] Митрополит Илларион обращался и к Владимиру, и к Ярославу, как к
каганам. См.: Vernadsky, Status, р. 301; также РИБ, 36 (1920), 103.
1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24-25-26
|